Николай Леонов - Мент поганый

Николай Леонов

Мент поганый

Пролог

Когда сыщик пришел в сознание, то увидел кругленького человечка, который расхаживал рядом с кроватью, размахивая короткими ручонками, и быстро говорил:

– Хватит, достаточно, молодой человек! Вы должны отлично себя чувствовать! Ну, «отлично», может быть, сильно сказано, несколько смахивает на старческий бред, как-никак вам прострелили грудь. Приятного тут, конечно, мало, но…

Доктор увидел, что Гуров открыл глаза и смотрит осмысленно, подхватил полы халата, уселся на табуретку рядом с кроватью, взял руку сыщика, проверил пульс.

– Здравствуй, Левушка! Напугал ты меня, старика. Я, как понимаешь, доктор. Ты глаза закрой и слушай. Ты, как выражается моя внучка, выиграл миллион по трамвайному билету. Ты выиграл больше – жизнь. Если бы меня, профессионала, очень попросили изыскать возможность так проткнуть человека, чтобы не задеть ни один жизненно важный орган, я бы такой задачи не решил. Известно, пуля дура, она проскочила сквозь тебя очень хитро. Я глазам своим не поверил. Но, по моему разумению, ты должен был прийти в себя два дня назад, а ты, голубчик, лежишь, посапываешь и где-то в потустороннем мире обретаешься. Я и испугался до мурашек: думаю, просмотрел старый, угробил мальца в расцвете сил…

Голос начал стихать, удаляться, совсем пропал, и Гуров поплыл в забытье, в туман, лишь на мгновение увидел направленный в него черный ствол пистолета.

Гуров не спал и не бодрствовал, дремал, наслаждался покоем, вспоминал, слушал врачей и жену, которые приходили и уходили, разговаривали между собой, обращались к нему, и тогда он открывал глаза, отвечал улыбкой и вновь уходил в свой мир. Лишь однажды, когда жену в первый раз пустили к нему, он посмотрел на нее долго и раздельно произнес:

– Все в норме, не волнуйся, – и, закрыв глаза, добавил: – Мне хорошо.

Когда он не двигался, то боли почти не чувствовал, при перевязках приходилось терпеть. Но уж если чему и научился подполковник Гуров за долгие годы работы в угро, так это ждать и терпеть. И он лежал, наслаждался покоем, отгородился от родных, начальников и товарищей по работе, которые приходили ежедневно, садились рядом и рассказывали бог знает что: о личной жизни, о футболе-хоккее, новых фильмах, только не о работе и политике. Так велели врачи. Они были уверены, что молчание и сонливость пациента вызваны не ранением, а общим нервным истощением, а в этом случае требуются положительные эмоции.

На четвертый день явилась Ольга, младшая сестра жены, и с присущей юности прямотой все ему выложила.

– Мы все вместе тебя замордовали, – заявила она в конце своего монолога. – Ты абсолютно прав, что не разговариваешь с нами, валяйся, приходи в себя. Положительные эмоции для слабаков. Если хочешь, я сяду в коридоре у двери и вообще никого не пущу: ни профессоров, ни генералов, ни нашей очаровательной родственницы. Пошли они все к чертовой матери! Захочешь кого видеть, свистнешь, я позову. Договорились?

– Желтый цвет не люблю, ты эту кофточку больше не надевай, – ответил невпопад Гуров. – А теперь убирайся, устал, приходи завтра.

Ольга чмокнула его в нос, выскочила из палаты, и из-за двери донесся призывный клич команчей.

Отец приехал к Гурову уже в санаторий. Генерал-полковник последние годы служил за границей. Когда началось сокращение вооружений и вывод советских войск из стран приказавшего долго жить социалистического содружества, генерала «ушли» на пенсию.

Весна уже набрала силу, парк ярко зеленел, отец с сыном молча прогуливались по песчаным дорожкам. Они так долго не виделись, и столько у обоих накопилось невысказанного, что слова сейчас не шли с языка. Они лишь изредка взглядывали друг на друга и молча шли дальше.

– Мы с матерью из Москвы уезжаем, – заговорил отец. – Квартиру свою генеральскую я сдаю, тебе дадут другую. Женщины мебель для вас отобрали, часть я возьму на юг в свой фамильный особняк. Мне писали, что там ни крыши, ни пола, но командующий округом обещал помочь.

– Ты поосторожнее, – предостерег Гуров. – Никто потом и не вспомнит, что ты в Москве квартиру сдал, и станешь героем фельетона.

– Я газеты читаю, – сухо ответил генерал. – Сегодня мое звание сродни матерной ругани. Жена – доктор наук, сын – мент поганый, так что имею полный букет. Меня уже ничем не удивишь, я видел все, выживу. Мне врачи о тебе говорили, не одобряю, мужик имеет право на полный отдых и беспробудный сон только по дороге в крематорий. Отсюда выпишешься, возьмешь отпуск и приезжай с семьей ко мне, будем отстраиваться, считай, что это приказ.

Генерал остановился, взял сына за плечи, почувствовал в них силу, одобрительно кивнул, провел пальцем по седому виску Гурова и сказал:

– Жизнь.

Когда, отбыв положенное, Гуров выписался из санатория и приехал в управление, то выяснил, что ему присвоено внеочередное звание полковника, а с завтрашнего дня он находится в отпуске. Гуров прошелся по кабинетам отдела. Ни непосредственного начальника – полковника Орлова, ни генерала Турилина в управлении не оказалось – проходил очередной съезд, и все находились на передовой.

Полученную вместо отцовской новую двухкомнатную малогабаритную квартиру с крохотной кухней Гуров оглядел равнодушно. Рита с Ольгой перебрались в квартиру своих родителей, которые давно расстались, а теперь совсем разъехались.

– Ты здоров, милый, я не бросаю тебя, мне просто тоже надо отдохнуть, – сказала жена. Гуров согласно кивнул, понял, что это начало конца его семейной жизни, и остался один.

Глава первая

Полковник Гуров прогуливался по аллеям парка и думал о том, что, вполне возможно, если его соображения правильны, в этом тихом местечке вскоре зазвучат выстрелы и прольется кровь. Но так же вполне вероятно и то, что разумные логические построения сыщика окажутся ошибочными и ничего не произойдет, а значит, полковник приехал зря и ждет у моря погоды.

Истекал сентябрь, в кронах деревьев появилась желтизна, и под ногами шуршали первые опавшие листья. В молодости Гуров был равнодушен к природе, а в сорок – не то чтобы воспылал, но стал как-то внимательнее к ней приглядываться и принюхиваться, отличать деревья друг от друга, и не только березу от ели. Сейчас он гулял по территории дома отдыха, «для других закрытого», прикидывал, легко ли перемахнуть через солидный забор, покусывал дубовый лист и непроизвольно вспоминал прошлое, старался не думать о настоящем, остерегался заглядывать в будущее.

Последнее время у Гурова по-настоящему серьезных розыскных дел не было. Товарищи, как говорится, пахали по-черному, а он, еще вчера знаменитый сыщик, восстанавливался после ранения, болтался по генеральским кабинетам, решал вопросы семьи, которая распалась, и быта, который, как у каждого человека не номенклатурного, не желал налаживаться.

Рита с Ольгой по-прежнему жили в квартире своих родителей. Сначала Ольга разлуку с «несравненным» Гуровым переживала: забегала к нему ежедневно, затем каждую неделю. Прошло время, девушка заневестилась, у нее появилась личная жизнь, и разговоры по душам иссякли, становились в тягость.

С женой у Гурова было несколько встреч, в прошлом году они даже прожили вместе неделю в захолустном подмосковном доме отдыха и убедились, что восстанавливать нечего, это, как выражаются юристы, попытка с негодными средствами, что в переводе на общечеловеческий язык означает стрельбу из незаряженного ружья.

Рита вела себя всю неделю как человек вполне цивилизованный, но, расставаясь, вдруг вспомнила, что она женщина, и спросила:

– Гуров, ты хотя бы понимаешь, кто во всем виноват?

– Конечно, – ответил он. – А какое это имеет значение? – И пожал плечами.

Затем он выслушал речь, подобные до него доносились с экрана телевизора, их произносили парламентарии разных уровней. Гуров в депутатском корпусе не состоял, слушал спокойно, ногами не топал, руками не хлопал, чем довел оратора до естественной реакции – жена заплакала. Он, презирая себя, обнял недавно любимую женщину, произнес затертые слова о милосердии, ее молодости, о светлом будущем, помог упаковать чемодан и облегченно вздохнул, когда Рита уехала. Вечером он заплатил немыслимые деньги за две бутылки водки. Последним воспоминанием о знаменательном дне остался какой-то ушастый слюнявый мужичонка, упрямо убеждавший Гурова, что в семье не без урода, и вот, смотри, как получается, хоть и паршивый интеллигент, а тоже оказался человеком. В общем, покорешались.

Родители восстановили, точнее, построили заново дом, расположенный в станице Красное под Херсоном. Гуров писал им регулярно, не лгал, в ближайшее время приехать не обещал. Однажды отец прилетел в Москву, в министерство, дооформлял документы. Встреча прошла в дружественной, немного прохладной обстановке.

И хотя Гуров чувствовал себя вполне прилично, врачи время от времени приглашали его на обследование и настойчиво рекомендовали бег трусцой и легкую гимнастику. Сначала Гуров бегал неохотно, превозмогая себя, затем втянулся. В тренажерном зале он бывал и до ранения, но теперь, когда времени стало больше, увлекся и начал «качаться» всерьез. Рядом тренировались молодые здоровые парни, он почувствовал азарт соревнования, увеличивал нагрузку и за несколько месяцев оброс солидной мускулатурой, плечи раздались, налилась спина, а ноги у него были длинные и талия тонкая от рождения. Гуров посмеивался над собой, но занятия занимали много времени, отвлекали от невеселого бытия, да и чувствовать себя сильным и ловким доставляло удовольствие. С год назад он начал заниматься в секции восточных единоборств и, к немалому удивлению тренера, не бросил тренироваться через неделю, приходил регулярно и добился определенных успехов.