Питер Робинсон - За гранью
— Так она поэтому сидела в клетке, когда к вам нагрянула полиция?
— Нет. Линду отправили туда… из-за месячных, — ответил Кит. (Лора вспыхнула и отвернулась.) — Вот Тома они посадили в клетку, потому что решили — это его рук дело. Линду даже не заподозрили.
— Но почему она ее убила? — недоумевала Дженни.
— Потому, что Кэтлин уже не могла этого выносить, — объяснила Лора. Видно было, что слова даются ей с трудом. — Она была очень слаба, непонятно, в чем только душа держалась. Линда убила ее, чтобы с-с-спасти. Она знала, что с ней делают, и считала — Кэтлин этого не вынесет. Она убила ее, чтобы спасти от страданий.
— И вы в этом уверены? — спросила Дженни.
— Уверена в чем?
— Да в том, что Линда убила Кэтлин из жалости.
— Из-за чего же еще Линда могла ее убить?
— Вам не приходило в голову, что причиной была ревность? Ведь Кэтлин заняла ее место!
— Нет! — вскрикнула Лора, отпрянув от стола. — Это ужасно! Как вы могли такое подумать? Она убила ее по своей д-д-доброте.
Несколько посетителей кафе, заметив вспышку Лоры, начали с любопытством присматриваться к компании за столиком перед окном.
— Хорошо-хорошо, — примирительно произнесла Дженни. — Прошу прощения. Я не хотела вас огорчить.
Лора, не отрываясь, смотрела ей в глаза, а когда заговорила, в ее голосе ясно слышались неприкрытое отчаяние и безысходность.
— Она могла быть доброй, понимаете? Линда могла быть доброй.
В этом старом доме постоянно слышались какие-то звуки, и Мэгги каждый раз вздрагивала, когда раздавался треск деревянных балок, остывающих в вечерней темноте от дневной жары, свистел ветер или дребезжали оконные стекла. Если резко звонил телефон, она чуть не подпрыгивала от испуга. Это, конечно, Билл, говорила она себе и пыталась успокоиться: делала несколько глубоких вздохов, вспоминала что-нибудь приятное. Звуки, раздававшиеся в доме, отрывали ее от работы.
Она поставила диск с музыкой эпохи барокко в стереосистему, установленную Руфью в студии, и мелодия, полившаяся из колонок, заглушила остальные звуки и помогла расслабиться.
Мэгги допоздна трудилась над эскизами иллюстраций к сказке братьев Гримм «Гензель и Гретель»: на следующий день ей предстояло ехать в Лондон, чтобы обсудить с главным художником издательства, как продвигается работа над проектом. Кроме того, надо будет побывать на «Радио 4» в Бродкастинг-хаус, дать интервью для программы о домашнем насилии. Мэгги уже почувствовала вкус к публичным выступлениям, убеждая себя, что если она поможет хоть кому-то, то на раздражающие мелочи, такие как некомпетентность интервьюеров и провокационные вопросы приглашенных, не стоит обращать внимания.
Поскольку Биллу уже известно, где она живет, можно не заботиться о том, что он услышит это интервью. Бежать отсюда она не собиралась. С нее довольно. Несмотря на его звонок и испытанное ею потрясение, она решила не отступаться от роли защитницы жертв насилия.
В Лондоне Мэгги решила заночевать: хотела посмотреть интересный спектакль в каком-нибудь театре Вест-Энда. Остановиться можно в скромном отеле, который ей рекомендовали в издательстве.
Мэгги вернулась к своим эскизам. Она пыталась поймать выражение лиц Гензеля и Гретель в тот момент, когда они при лунном свете поняли, что крошки, которыми они помечали дорогу, склевали птички. Ей нравился зловещий эффект, созданный с помощью толстых стволов деревьев, густых веток и теней, которые, если хоть немного напрячь воображение, принимали очертания диких животных и демонов, однако выражения лиц Гензеля и Гретель ей все никак не удавались. Ведь это же дети, думала Мэгги, значит, их страхи должны быть простыми и естественными — испуганный взгляд, глаза, полные слез, — это совсем не то, присущее взрослым сочетание злости на себя и решимости найти дорогу. Потому и выражение лиц должно быть совершенно другим.
На первых набросках Гензель и Гретель казались похожими на Терри и Люси, какими они могли быть в детстве, — так же как Рапунцель была похожа на Клэр, отчего Мэгги и стерла ее лицо. Теперь герои сказок не напоминали никого; лица, скорее всего, были когда-то замечены ею в толпе, а сейчас по таинственной причине вдруг всплыли в памяти.
Клэр. Бедная девочка. Сегодня Мэгги говорила с ней и с ее матерью. Они согласились, что Клэр стоит посещать сеансы психолога, которого рекомендовала доктор Симмс. Хорошо, что девочка согласилась, думала Мэгги, однако наверняка потребуются многие годы, чтобы преодолеть расстройство психики, возникшее по вине Терри Пэйна: Клэр никак не могла избавиться от чувства вины и ответственности за смерть подруги.
«Канон» Пахельбеля[35] позволял Мэгги сосредоточиться на рисунке, она работала, стараясь добиться большей выразительности. Услышав на фоне музыки легкое постукивание, она приняла его за привычные звуки, издаваемые старым домом.
Вдруг стук прекратился и почти сразу раздался снова — еще громче и чаще. Она выключила музыку и прислушалась.
Кто-то стучался в дверь черного хода.
Никто никогда не пользовался черным ходом. К нему от муниципальных домов, расположенных позади Хилл-стрит, вели узкие, огороженные с обеих сторон сеткой дорожки.
Вдруг это Билл?
Нет, уверяла себя Мэгги, Билл в Торонто. К тому же дверь наглухо закрыта — створки закреплены болтами и стянуты цепочкой. А не набрать ли ей прямо сейчас 999, задумалась она, но почти сразу представила себе, как глупо это будет выглядеть, если за дверью окажется Клэр или ее мать. А может, даже и полицейские. От одной мысли о том, что Бэнкс узнает, какая она психопатка, ее бросало в дрожь.
Решив обойтись без полиции, она медленно и бесшумно приблизилась к двери. В доме что-то заскрипело, но лестница, по которой она спускалась, не издала под ее ногами ни звука. Она сжала в руке клюшку для гольфа, оставленную Чарльзом на стойке в прихожей, и, подняв ее для удара, направилась в кухню.
Стук продолжался.
Когда до двери оставалось всего несколько футов, Мэгги услышала знакомый женский голос:
— Мэгги, вы здесь? Прошу вас, впустите меня.
Она отбросила клюшку, включила свет и принялась возиться с замками и запорами. Когда она наконец справилась с дверью, то в смущении замерла на пороге, увидев перед собой незнакомую женщину. Голос совершенно не соответствовал внешности. Женщина с короткими, торчавшими во все стороны высветленными волосами была одета в спортивном стиле: в мягкий кожаный пиджак поверх футболки и синие, плотно облегающие джинсы. В руках она держала небольшой рюкзак. Только слабый след от кровоподтека и непроницаемая чернота глаз подсказали Мэгги, кто перед ней, хотя на то, чтобы осмыслить визуальную информацию и сделать вывод, ей потребовалось несколько секунд.
— Люси. Боже мой, это вы!
— Можно войти?
Мэгги только кивнула, пошире распахивая дверь, и Люси Пэйн прошла в кухню.
— Знаете, мне просто некуда идти, и я подумала, может, вы позволите остановиться у вас на два-три дня, не больше, а за это время я что-нибудь придумаю.
— Конечно, — заверила Мэгги, все еще не оправившись от потрясения. — Живите сколько хотите. Вы на себя не похожи. Я сначала и не узнала вас.
Люси повертелась перед ней:
— Вам нравится?
— Вы совершенно преобразились.
Люси рассмеялась:
— Вот и отлично! Не хочу, чтобы кто-то еще знал о том, что я здесь. Не все окружающие относятся ко мне с такой симпатией, как вы, Мэгги.
— Боюсь, что так, — вздохнула Мэгги, закрыла дверь на замок, скрепила створки болтами, заложила цепочку, выключила свет в кухне и провела Люси Пэйн в гостиную.
18
— Я пришла сказать, что искренне сожалею, — сообщила Энни Бэнксу вместо приветствия, появившись в среду утром в его кабинете.
Он только что просмотрел полученный из полицейского гаража отчет об обследовании «фиата» Сэмюэла Гарднера. Криминалисты, разумеется, обнаружили в салоне немало волос, и мужских, и женских, а также шерсть животных. Все находки были упакованы, снабжены этикетками и направлены в лабораторию. Для сравнения их с образцами волос Лиан Рей и подозреваемых требовалось время. Еще сняли множество отпечатков пальцев — предположение Бэнкса, что Гарднер неряха и грязнуля совершенно случайно оказалось верным. Вик Мэнсон, дактилоскопист, обещал выдать результаты «как можно скорее», но это не устраивало Бэнкса: данные требовались немедленно.
Бэнкс поднял глаза на Энни:
— Извини, о чем ты сожалеешь?
— Что устроила сцену в пабе и вела себя как дура.
— Вот как.
— Да, и о том, что наговорила о нас с тобой и о наших отношениях.
— Так что, я могу жить и надеяться?
— Да прекрати ты себя жалеть, Алан. Тебе это не идет.
Бэнкс, разгибая скрепку, уколол палец, кровь капнула на стол. В какой это сказке кололи палец… А, в «Спящей красавице»! Но он не заснет. О том, чтобы выспаться, можно только мечтать.
