Бронзовая Сирена - Юрий Яковлевич Иваниченко
— Почему вы спросили, верю ли я в сны?
— Иногда очень трудно… очень трудно объяснить что-то человеку, который не может представить себя на твоем месте. И потом — это странное состояние днем… Не каждый день. Иногда мне кажется, что наш остров — лаборатория. Весь, целиком. У меня подруга, одноклассница, она биолог. Я как-то была у нее на работе, в лаборатории. Там такой стеклянный колпак, и под ним — мухи. Они там, под колпаком, летают, едят, дерутся, размножаются, дохнут. А она смотрит на них сквозь стекло — они все меченые — и записывает. Понимаете, о чем я? Такое ощущение, что мы здесь — мухи под стеклянным колпаком.
— Любопытное сравнение.
— Вы поймите ее правильно, — не сдержался Бирюков. — Нервы, жара… Что-то нам всем здесь неладно живется… А теперь смерть Георгия… Расскажи про сон, — попросил Бирюков Марию.
— Сон… Вчера я долго не могла заснуть. Светка ворочалась, потом ушла к костру, разговаривала с Георгием… Было поздно, может быть, около часа ночи. Потом я наконец уснула. И сразу, как мне кажется, начался этот сон. Собственно, начался он предыдущей ночью, я его сразу узнала. А это — продолжение… Я была у себя дома, в городе. Вся стена почему-то была в паутине. Я взяла тряпку, чтобы ее смахнуть, но как только я к ней прикоснулась, стена рухнула, даже не рухнула — попросту исчезла, не вся, часть, и там, в проломе, как в двери, появился Георгий. Только постаревший — совсем седой. Он как-то странно поднял руки — вот так — и говорит: «Позволь мне войти в дом». Я спросила: «С чем ты пришел?» Он не ответил, только раскрыл плащ — на нем перевязь и пустые ножны. Он вошел в дом, как будто знал, где лежит то, что ему нужно, и направился к стеллажу. «Здесь, — говорит, — есть обо мне». И стал брать с полки книги. Снимает, а они у него в руках исчезают, так что все время остается только одна книга. Потом улыбнулся, поднял руку — и вышел. Я стою в комнате, стена цела, только паутины нет. И на полке осталась одна книга. Я взяла ее в руки — но не могу прочесть название. И все страницы на каком-то забытом языке… А до того, накануне, снилась пещера. Пещера, вот эта, на острове. А в ней — нет, не клад. Дверь с ключиком. Я открыла — и попала в свою комнату. Только ее было трудно узнать, все разбросано, перевернуто… И почти всю ночь я наводила порядок.
— Мы были в этой пещере. Она небольшая, можно идти только метров пять, а потом — завал почти до свода, — отозвался Бирюков.
— Над завалом узкая щель, я едва протиснулась. А дальше, буквально через три метра, свод снижается. Обычная пещера, сырая и затхлая. Пол каменный, культурного слоя нет. Это — позади завала. А впереди, у входа в пещеру, мы решили немного покопать… но теперь вряд ли придется.
— Из-за Георгия?
— Да, но не из-за его смерти. Он вчера вечером нашел под водой, в бухте, великолепную вещь…
— Сирену?
— Вы ее видели?
— Еще нет.
— Его находки — амфоры, балласт (там, в бухте, балласт античного корабля) заставляют меня, хотя планы были другие, серьезно заняться работой в бухте… Я хочу, я должна там работать.
— Но акваланг требует специальной подготовки.
— Мария хороший ныряльщик, — твердо сказал Бирюков. — Правда, в технике не очень смыслит…
— Мария, простите, а вы не боитесь?
— Я не люблю работать под водой. Одно дело — когда просто купаешься, и совсем другое — когда нужны сосредоточенность, аккуратность. Все эти водоросли, медузы, слизняки… Мерзко.
— Я вообще не хотел, чтобы она работала в бухте… И Володя паникует, чертовщину несет… — выдавил Бирюков.
— Никто не говорит, что там теперь приятно работать. Все-таки человек умер, как бы я к нему ни относилась.
— Вы были не в ладах с Георгием?
— Да.
— Из-за чего, если не секрет?
— Какие здесь секреты? Он был… В общем, не считался он ни с кем…
Бирюков и Левина ушли. Какое-то время я сидел, мучительно осознавая свою беспомощность.
Все было гладко. Не зацепиться. И, похоже, Георгий умер естественной смертью, а прочее казалось только следствием разболтанных нервов.
Так я себя уговаривал и даже рот открыл сказать Васе, чтобы собирался домой. Но тот, потягиваясь, заявил, что пойдет готовить постели, а я тут без него чтобы не обижал Сербину, потому как она, во-первых, нервная, а во-вторых, ей и без меня несладко.
Потом Василий нежно погладил брюшко и, обращаясь к столу, пробурчал длинно и невнятно нечто насчет «фанатика-шефа», который теперь непременно будет докапываться до какой-то «абсолютной» истины, хотя ее в природе не существует, потом еще что-то в этом духе и закончил скорбным сожалением, что мне достались такие слабые сигареты.
«Фанатик-шеф», то есть я, злобно закашлялся и пошел на южный берег, к пляжу.
Там я стащил мокрую рубашку, отвратительно жаркие брюки и, соорудив из всего этого что-то вроде подушки, лег и уставился лицом в пространство.
Здесь меня и нашла Сербина.
21 августа. В. Рябко
Время после ужина и до отбоя — самое лучшее время. Любой подтвердит. И еще светло — август на дворе.
Отдал полпачки сигарет Матвею Петровичу — пусть немного нервы поуспокоит. Жалко, конечно, — фиг с него сдерешь, — но так лучше. Законники всегда мешают делу, Матвей хоть из лучших, но тоже не подарок; здесь же, на пятачке, столкновения неизбежны.
Сербина — с нею я тоже хотел побеседовать — стреляет глазами в его сторону. Сейчас найдет предлог или «сорганизует» ситуацию, и пойдет за ним.
Пусть.
Я подошел к палатке, где негромко переговаривались Мария с Бирюковым, и поскребся в брезент:
— Можно?
Нет, в палатку нельзя. Выбрались наружу, привычно пригибаясь и придерживая полог. Бирюков тут же проворчал, что-де милиция вежливая пошла, спрашивает и извиняется. В ответ я только шутливо посетовал, что вот не захватил служебный кабинет, чтобы вызвать их повестками поодиночке, и на том успокоились.
Обрадовал бы их мой кабинет…
— Скажите, Мария Семеновна, почему вы занялись археологией?
Бирюков хохотнул, а Мария переспросила чуть удивленно:
— Что, не женское дело?
— Не знаю, — сказал я, присаживаясь на складной брезентовый стул. — На мой взгляд, не женское. Экспедиция, раскопки, палатки, небось, полгода вне дома…
— «Пахать» приходится, — поддакнул Бирюков.
— Ничего особенного, — медленно выговорила Мария, чуть опустив
