Энн Перри - Невидимка с Фэрриерс-лейн
– Вы недавно видели Патерсона?
– Да, он приходил позавчера. Спрашивал опять обо всем. Я ему ответила, как тогда. А затем пробили часы. – И она кивком указала на часы, висевшие на здании за ее спиной. – И он спросил меня о них.
– А что спросил? Разве не из-за этих часов вы решили, что Годмен подошел к вам без четверти час ночи?
– Так мне мистер Патерсон говорил. Он стоял на этом. Я не могла его с этого сбить и сама потом решила, что так оно, наверное, и есть. Но сначала я сказала: нет, это было в четверть после двенадцати. Но я тогда так и думала! Понимаете… – И она взглянула на Питта исподлобья, словно желая убедиться, что тот слушает ее внимательно. – Понимаете, часы эти у нас чудные. Они бьют один раз в первую четверть, два раза бьют в половине и только третью отбивают как положено. Вот он и говорит, что они били третью четверть, ведь я уже тогда много продала букетов. Но сначала-то я думала, что било только первую, потому что после того, как часы почистили, они стали бить так чудно, но только в без четверти, словно жужжат при этом. Но в ту ночь этого не было, – и она широко, словно испугавшись, раскрыла глаза, – а, начитца, били-то они первую четверть, а не третью, верно?
– Да, – тихо подтвердил Питт, чувствуя что-то странное: возбуждение, ужас и изумление одновременно. – Да, верно, если вы ничего не путаете. Вы сами-то уверены? Вы видели, как он брал кеб?
– Да, вон на том углу.
– Вы уверены в этом?
– Да уверена ж, мистер! Я и мистеру Патерсону так сказала, и ему вроде стало нехорошо. Я думала, что он грохнется без памяти прям рядом. Да что там, вид у него был – краше в гроб кладут.
– Понятно.
Питт выгреб из кармана оставшуюся мелочь – два шиллинга, девять пенсов и полпенни – и протянул всё цветочнице. Она уставилась на деньги, не веря глазам своим, затем сгребла их, засунула поглубже в карман и больше не вынула оттуда руки.
– Да, все так и есть, – тихо сказал Питт. – Если Аарон Годмен купил у вас цветы в четверть первого ночи и сразу же поехал домой в Пимлико, значит, он не мог убить Кингсли Блейна в половине первого на Фэрриерс-лейн.
– Нет, не мог, – покачала она головой. – Получается, что никак не мог, бедняга он этакий! Но его все равно повесили, и он уже не воскреснет. Да упокоит Господь его душу с миром…
Глава десятая
Питт приехал домой почти в одиннадцать вечера, промокший насквозь под проливным дождем. Он был бледен, волосы прилипли ко лбу. Томас снял верхнюю одежду в коридоре и повесил ее на крючок, но она рухнула под тяжестью впитавшейся воды и теперь лежала мокрой грудой на линолеуме. Он решил не обращать на это внимания и прошел на кухню, к теплу очага, где можно наконец стянуть сырые ботинки и протянуть к огню онемевшие от холода ступни.
Шарлотта встретила его в дверях. Лицо у нее было испуганное, волосы распущены по плечам. Очевидно, ожидая его, она заснула в кресле-качалке.
– Томас! Ты же совершенно промок! Где ты был и что делал? Входи, входи же! – Затем она увидела его лицо и выражение глаз. – Что случилось? Что такое? Еще кто-нибудь умер?
– Да, случилось. – Он грузно опустился на стул возле плиты и начал расшнуровывать ботинок.
Шарлотта встала рядом на колени и принялась расшнуровывать другой.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Аарон Годмен. Он не убивал Блейна.
Она остановилась – пальцы ее застыли на мокрых шнурках – и пристально поглядела на него.
– А кто же?
– Этого я еще не знаю, но это не он. Продавщица цветов неправильно указала время, когда он подошел к ней, и Патерсон понял это в день своей смерти. Может быть, он догадался, кто убийца, и вот по этой-то причине его убили.
– А каким образом она могла ошибиться насчет времени? Разве они не допросили ее, как следовало?
Питт рассказал ей о часах и о том, что после ремонта они стали неправильно бить. Жена кончила расшнуровывать его ботинки, сняла их и поставила поближе к плите, чтобы просыхали, затем сняла носки и стала растирать ему ноги теплым полотенцем. Томас с наслаждением пошевелил пальцами, объясняя тем временем, как сначала ошибся Патерсон, как он настаивал на том, что виноват именно Годмен, как сбил женщину с толку и она сдалась.
– Бедняга Патерсон, – ответила тихо Шарлотта. – Он, наверное, ужасно чувствовал себя. Вероятно, именно сознание вины заставило его забыть о собственной безопасности. Он отчаянно стремился как-то поправить положение.
Она встала, подошла к котелку, который тихонько пел сбоку на плите, и поставила его на горячую конфорку, чтобы тот сразу закипел, а другой рукой подвинула к себе чайник.
– Почему же он написал судье Ливси, а не тебе или своему начальнику?
– Не знаю, – Питт растирал холодные ступни, закатав брюки, чтобы мокрая ткань не касалась ноги. – Наверное, он думал, что Ливси обладает достаточной силой и влиянием, чтобы снова открыть дело. Я такой власти не имею. Если у меня в руках окажутся самые неопровержимые доказательства, я в таком случае могу обратиться с ними в суд. Однако Ливси может сделать то же самое гораздо быстрее и непосредственнее. И он заседал в Апелляционном суде во время процесса. Более того, фактически вел тогда заседание. И это он представил суду окончательное решение по апелляции.
Шарлотта залила крутым кипятком чай и закрыла чайник крышкой.
– Он, наверное, не мог ошибиться… или как?
– Но ведь к самому судопроизводству он не имел никакого отношения. И не он, разумеется, убил Кингсли Блейна, как не мог убить и Патерсона. Он был на званом обеде и оставался там до часу-двух ночи. Но к этому времени сержант был уже убит. Все это мы можем доказать при помощи медицинской экспертизы, а также свидетельства хозяйки дома относительно того, когда была заперта входная дверь.
Шарлотта поставила чайник на стол, потом принесла чашки, достала из чулана молоко, большой кусок ржаного хлеба, масло и соленья, налила чай, подала мужу чашку и села напротив, глядя, как он начал жадно есть.
– Наверное, Патерсона убил тот же человек, что и Кингсли Блейна, – заметила она задумчиво. – Возможно, сержант сказал им, что все знает, то есть что он сам все расследовал, но удивляюсь, как ему это удалось. – Шарлотта нахмурилась. – Я не понимаю одного: как знание того, что это не Годмен, могло подсказать ему, кто настоящий убийца.
– И я не знаю, – ответил Питт с набитым ртом. – Можешь мне поверить, я голову сломал, пытаясь догадаться, что он такое обнаружил или каким образом пришел к выводу о невиновности Годмена, – но ничего не придумал. – Он вздохнул. – Как бы я желал, чтобы он хоть словом кому-нибудь обмолвился о своем открытии! Ведь только следуя по его стопам, я тоже узнал, что Годмен невиновен.
Шарлотта в обеих руках держала кружку с чаем.
– А кому ты об этом рассказал?
– Драммонду, только Драммонду. – Питт пристально поглядел на Шарлотту. – Это не такая новость, которую каждому хотелось бы знать. Это ведь значит, что они все – полиция, адвокаты, судьи, присяжные и члены Апелляционного суда, – все тогда ошиблись. Даже палач, потому что казнил невинного человека. И, наверное, ему долго должны были сниться кошмары. – Питт вздрогнул, словно в кухне стало холодно, несмотря на огонь в плите. – Были виноваты газеты, общество – все, все были виноваты, кроме Джошуа Филдинга и Тамар Маколи.
– А что сказал мистер Драммонд?
– Немногое. Ему тоже хорошо известно, какая на все это последует реакция.
– А какая? Ведь они не смогут отрицать правду?
– Не знаю, – Томас устало опустил чашку на стол. – Конечно, будет много злобы и поношений, все начнут обвинять друг друга – мол, они должны были знать лучше, они должны были тогда повести себя иначе. – Он насмешливо улыбнулся. – Наверное, один Адольфус Прайс вышел из этой истории более или менее незапятнанным. Он выступал со стороны обвинения и должен был выполнять свой долг, но Мургейт, поверенный Годмена, обязан чувствовать себя виноватым за то, что не поверил своему клиенту, как бы высокомерно он ни вел себя сейчас. И Бартон Джеймс – тоже, потому что не оказал давления на продавщицу цветов и не узнал истину. Он ведь изначально считал Годмена виновным, поэтому не видел смысла в допросе. Но ведь у него на руках был неповинный человек, а он позволил его повесить.
Питт опять поднял чашку, но она была почти пуста.
– И Телониус Квейд, который вел процесс, – он тоже виноват, и ему тоже придется поразмыслить над тем, не мог ли он слегка изменить ход судебного разбирательства и установить истину. А Ламберт будет сокрушаться, что обвинил в убийстве не того человека и, что столь же скверно, отпустил виновного и не только оставил его на свободе, но и вне подозрения и дал ему возможность снова убивать.
