Луиз Пенни - Самый жестокий месяц
Мадлен пошла.
Наконец Гамаш заговорил:
– Вы сохранили эфедру Софи, которую та купила несколько лет назад. Не потому, что собирались использовать ее. Просто вы ничего не выбрасываете.
Ни мебель, ни книги, ни эмоции. Хейзел хранила все.
– По данным экспертизы, использованные таблетки были слишком чистыми – таких давно не выпускают. Поначалу я подумал, что это эфедра из вашего магазина, – сказал он Одиль. – Но потом вспомнил, что есть еще один пузырек эфедры. Купленный несколько лет назад. Хейзел говорила, что его нашла Мадлен и конфисковала, но это было неправдой. Верно, Софи?
– Мама? – Софи сидела ошарашенная, широко распахнув глаза.
Хейзел потянулась к ее руке, но Софи отдернула свою. Это потрясло Хейзел больше всего остального.
– Ты нашла эти таблетки? Ты подсунула их Мадлен из-за меня?
Клара постаралась не заметить эту интонацию – намек на удовлетворенность в голосе Софи.
– У меня не было выхода. Она забирала тебя у меня. Забирала все.
– Вы попытались убить ее во время первого сеанса, – сказал Гамаш. – Однако доза, которую вы ей дали, оказалась недостаточной.
– Но ее даже не было на первом сеансе, – возразил Габри.
– Ее не было, но было приготовленное ею блюдо. – Гамаш повернулся к месье Беливо. – Вы не могли уснуть в ту ночь и решили, что причина этого – спиритический сеанс, который вас расстроил. Но ничего пугающего на том сеансе не было. Вы не могли уснуть из-за эфедры.
– Est-ce que c’est vrai? – спросил у Хейзел месье Беливо. – Вы подмешали эфедру в ваше блюдо и дали нам? Вы могли меня убить.
– Нет-нет.
Она протянула к нему руки, но он тут же отпрянул. Все стали отодвигаться от Хейзел, оставляя ее на том единственном месте, которого она боялась больше всего. Месте одиночества.
– Я бы никогда не пошла на такой риск. Я знала из новостей, что эфедра убивает, только если у вас больное сердце, а мне было известно, что вы здоровы.
– Но вам было известно и то, что Мадлен больна, – сказал Гамаш.
– У Мадлен было больное сердце? – спросила Мирна.
– Это стало следствием химиотерапии, – подтвердил Гамаш. – Она ведь говорила вам об этом, правда, Хейзел?
– Она больше никому не собиралась говорить, потому что не хотела, чтобы к ней относились как к больной. Откуда вы это знаете?
– В докладе коронера написано, что у нее было больное сердце, и ее доктор подтвердил это, – сказал Гамаш.
– Нет, я спрашиваю, откуда вы узнали, что это известно мне? Я никому об этом не говорила. Даже Софи.
– Аспирин.
Хейзел вздохнула:
– А я думала, что все предусмотрела. Спрятала таблетки Мад среди всех остальных.
– Инспектор Бовуар заметил их, когда вы искали, что бы дать Софи, когда она растянула связки. У вас шкаф набит старыми таблетками. Его поразило, что вы не дали Софи аспирин. Вместо этого вы искали другой пузырек.
– В пузырьке аспирина была эфедра? – потерянно спросила Клара.
– Мы тоже так подумали. Мы отдали содержимое на анализ в лабораторию. Это был аспирин.
– Так в чем же проблема? – спросил Габри.
– В дозировке, – ответил Гамаш. – Тут она была очень низкая. Намного ниже обычной. Людям с больным сердцем нередко прописывают раз в день принимать низкодозированный аспирин.
Головы в круге закивали. Гамаш помолчал, глядя на Хейзел.
– Мадлен кое-что держала в тайне даже от вас. Может быть, в особенности от вас.
– Она все мне говорила, – возразила Хейзел, словно защищая лучшую подругу.
– Нет. Одно, самое главное, самое важное, она от вас утаила. Утаила от всех. Мадлен умирала. Ее рак дал метастазы.
– Mais, non, – застонал месье Беливо.
– Но это невозможно, – вторила ему Хейзел. – Она бы сказала об этом.
– Странно, что она этого не сделала. Я думаю, она не хотела, потому что чувствовала в вас что-то такое, что получало удовольствие от чужой слабости. Но план к тому времени уже был задействован. Начался он с этого. – Гамаш показал список выпускников, который днем раздобыл в школе. – Мадлен была в списке выпускников вашей школы. Как и вы, – сказал Гамаш, посмотрев на Жанну, и та кивнула. – Хейзел взяла одну из брошюрок Габри, написала на ней сверху: «Где спариваются лэй-линии – пасхальные скидки» – и отправила Жанне.
– Она украла одну из моих рекламных брошюрок, – пожаловался Габри Мирне.
– Невелика потеря, Габри.
С трудом, но он смирился с мыслью, что, вероятно, потерял гораздо меньше, чем Мадлен. Или Хейзел.
– Бедная Хейзел, – сказал Габри, и все закивали.
Бедная Хейзел.
Глава сорок четвертая
Следующую неделю Гамаш был словно контуженный. Еда стала безвкусной, газеты не вызывали у него интереса. Он читал и перечитывал одно и то же предложение в «Ле девуар». Рейн-Мари попыталась завязать с ним разговор о поездке на Мануар-Бельшас, чтобы отпраздновать их тридцать пятую годовщину свадьбы. Он отвечал ей, проявлял интерес, но четкие, яркие тона в его жизни притупились. Словно его сердце вдруг стало слишком тяжело для ног. Он тащился по жизни, стараясь не думать о том, что случилось. Но как-то вечером, когда он вышел прогуляться с Рейн-Мари и Анри, овчарка внезапно вырвала поводок из руки Гамаша и побежала по парку к знакомой фигуре на другой стороне. Гамаш окликнул пса, и Анри остановился. Но прежде человек, к которому он бежал, тоже заметил собаку. И хозяина.
Еще раз – последний – Мишель Бребёф и Гамаш посмотрели в глаза друг другу. В пространстве между ними бурлила жизнь. Играли дети, перекатывались через спину и приносили мячики собаки, молодые родители дивились тому, что произвели на свет. Воздух между ними полнился запахами сирени и жимолости, в нем жужжали пчелы, лаяли щенки, смеялись дети. Целый мир стоял между Арманом Гамашем и его лучшим другом.
И Гамашу хотелось подойти и обнять его. Почувствовать на своем плече знакомую руку, запах Мишеля – мыло и трубочный табак. Ему не хватало его общества, его голоса, его глаз, таких вдумчивых и полных юмора.
Он тосковал по своему лучшему другу.
Подумать только, что Мишель много лет фактически ненавидел его. За что? За то, что Гамаш был счастлив?
«Как это горько – видеть счастье только чужими глазами».
Но сегодня тут не было счастья – лишь печаль и сожаление.
Мишель Бребёф поднял было руку, но тут же опустил и пошел прочь. Гамаш тоже хотел помахать ему, но его друг уже отвернулся. Рейн-Мари взяла его за руку, подобрала поводок Анри, и втроем они продолжили прогулку.
Роберу Лемье было предъявлено обвинение в вооруженном нападении и попытке убийства. Его ждало длительное тюремное заключение. Но Арман Гамаш не мог заставить себя выдвинуть обвинения против Мишеля Бребёфа. Он знал, что должен это сделать. Он знал, что его нежелание – это трусость. Но каждый раз, подходя к кабинету Паже, чтобы предъявить обвинения, он вспоминал маленького Мишеля Бребёфа, его руку на своем плече. Слышал тонкий мальчишеский голос, убеждавший его, что все будет хорошо. Что он не один.
И он не смог этого сделать. Его друг однажды спас его. Теперь настала его очередь.
Но Мишель Бребёф ушел из Квебекской полиции, он был сломлен. Дом был выставлен на продажу, они с Катрин уезжали из любимого ими Монреаля, от всего, что они знали и любили. Мишель Бребёф перешел черту.
В субботу днем Армана Гамаша пригласили на чай в семью агента Николь. Он подъехал к этому крохотному и безукоризненному дому. Увидел лица в окне, смотрящие на дорогу; впрочем, как только он вышел из машины, они исчезли. Дверь открылась, прежде чем он успел постучать.
Он впервые видел Иветт Николь – не агента, а женщину. Она была одета в простые брюки и свитер, и он понял, что впервые видит на ней одежду без пятен. Ари Николев, маленький, тощий и взволнованный, вытер ладони о брюки и протянул руку Гамашу.
– Добро пожаловать в наш дом, – сказал он на корявом французском.
– Для меня это честь, – ответил Гамаш по-чешски.
Видимо, они оба целое утро учились говорить на чужом языке.
Следующий час был заполнен какофонией голосов родственников, кричавших что-то друг другу на языках, которых Гамаш даже распознать не мог. Он был уверен, что старая тетушка на ходу выдумывает язык, на котором говорит.
Подавали еду, напитки. Потом стали петь. День был веселый, даже буйный. Но каждый раз, когда Гамаш искал взглядом Николь, обнаруживалось, что она стоит за порогом гостиной. Наконец он подошел к ней:
– Почему вы не за столом?
– Мне хорошо и здесь, сэр.
Несколько секунд Гамаш смотрел на нее.
– Что случилось? Вы когда-нибудь туда заходите? – удивленно спросил он, стоя рядом с ней у порога.
Она отрицательно покачала головой:
– Меня никогда не приглашали.
