Луиза Пенни - Смертельный холод
– Нет! – закричал он и бросился вперед. – Нет! – крикнул он, развернулся и посмотрел на свою машину – она была наполовину занесена снегом, как и три женщины.
В безумной спешке он бросился к «вольво».
Было слишком поздно, и он понимал это. Однако должен был попытаться.
Глава тридцать седьмая
Гамаш развернул машину и понесся к Уильямсбургу, к столовой на рю Принсипаль.
– Мне нужна помощь, – сказал он у дверей.
Все глаза повернулись в его сторону: крупного сложения незнакомец, весь покрытый снегом, и еще с какими-то просьбами.
– Я старший инспектор Гамаш из Квебекской полиции. На Лак-Брюм в снегу застряли три женщины. Нам нужны снегоходы, чтобы их спасти.
После секундной паузы из-за стола поднялся человек и сказал:
– Глупые утки. – Это произнес Билли Уильямс, как всегда неразборчиво.
– Я с тобой. – Встал еще один человек.
Вскоре заведение почти опустело, и не прошло и нескольких минут, как Гамаш сидел за спиной Билли, а целый флот снегоходов несся по рю Принсипаль к озеру Лак-Брюм.
Завывала снежная буря, и Гамаш напрягал зрение, стараясь разглядеть упавших женщин и направить к ним Билли.
– Они где-то здесь! – прокричал Гамаш канадской вязаной шапочке Билли.
Билли замедлил скорость. Вокруг них осторожно, чтобы не наехать на женщин, двигались другие снегоходы. Билли, стоя, аккуратно вел свою машину по глубокому снегу в поисках бугра, возвышенности, тела.
– Катер зашибись! – прокричал Билли, показывая на какую-то точку, невидимую Гамашу.
Вокруг них была полная белизна. Уильямсбург исчез, берег исчез, в снежной буре исчезли другие автомобили. Билли развернул машину и направился к месту, которое, на взгляд Гамаша, ничем не отличалось от других на озере. Но по мере их приближения стали вырисовываться контуры.
Женщины упали, держась друг за друга, и теперь они были почти целиком занесены снегом. Но Билли Уильямс нашел их. Он стянул с рук перчатки, и, пока Гамаш пробирался через глубокий снег, Билли сунул пальцы в рот и свистнул. Этот звук врезался в вой бури. Гамаш опустился на колени и принялся откапывать Эм, Матушку и Кей, а Билли продолжал свистеть, и к тому времени, когда Гамаш откопал женщин, к ним уже тянулись руки других спасателей. Люди спешно отнесли трех женщин на снегоходы, и через несколько минут все уже мчались к берегу.
Гамаш цеплялся за Билли. Все вокруг было белым. Снег проникал в них – было невозможно не только дышать, но и видеть. Откуда Билли знал, где находится берег, было загадкой. У Гамаша возникло впечатление, что они едут в другую сторону – вглубь озера. Он открыл было рот, чтобы сообщить об этом Билли, но решил, что лучше промолчать.
Он знал, что потерял ориентацию. И еще знал, что должен доверять чутью Билли. Он вцепился в Билли и ждал, когда снегоход уткнется в берег, поднимется вверх по склону и окажется на рю Принсипаль. Но этого не случилось. Прошли пять минут, потом десять, и Гамаш понял, что они посреди Лак-Брюм. Потерялись. В пургу.
– Где мы? – прокричал Гамаш в шапочку Билла.
– Будь спок, не мельтеши! – прокричал Билли и продолжил движение.
Три минуты спустя – хотя Гамашу и показалось, что прошла целая вечность, – снегоход поднялся на небольшое возвышение, и Билли повернул налево. Неожиданно они оказались в сосновом лесу. Берег. Они выбрались на берег, с удивлением думал Гамаш. Он оглянулся и увидел, что за ними протянулась цепочка снегоходов.
Билли направил снегоход по тропинке на улицу, еще не очищенную от снега, впрочем, машин на ней не было. Гамаш оглянулся, пытаясь отыскать свою машину: он знал, что ему предстоит неблизкая поездка в больницу Кауансвилла. Но Билли повез их другим путем.
«Черт бы его подрал, – подумал Гамаш. – Он потерялся на озере, и теперь один Господь знает, где мы оказались».
– Громкоговоритель! – прокричал Билли, показывая вперед.
Гамаш увидел громадный синий подсвеченный знак. Больница.
Билли Уильямс провез их в пургу через озеро прямо к больнице.
– Откуда вы узнали? – спросил Бовуар Гамаша.
Они оба сидели и смотрели на Кей Томпсон. Она была подключена к всевозможным приборам и капельницам, завернута в термоодеяло для обогрева. Похожа она была на печеную картофелину. Как и ее отец много лет назад, она заглянула в глаза неминуемой смерти и осталась живой, хотя шансов у нее практически не было.
Гамаш вытащил из кармана скомканный мокрый лист бумаги. Протянул его Бовуару, потом посмотрел на Кей, думая, в каком, вероятно, аду прожила она последние дни – ведь она знала, как они почти наверняка поступят.
Бовуар сел и аккуратно разделил бумаги, после чего снова соединил их в письмо. Оно было написано рукой Эмили, четким, старомодным почерком на прекрасном французском. В нем объяснялось все. То, что Кри напомнила Эмили ее сына Дэвида. Такого талантливого, такого радостного, когда дело касалось музыки. И, услышав после церковной службы, как Си-Си третирует своего ребенка, они поняли, что выбора у них нет. Они должны были убить Си-Си, чтобы спасти Кри.
– Это многое объясняет, – сказал Бовуар, дочитав письмо. – И техническую сложность преступления, и почему Кей заявляла, что ничего не видела. Теперь все становится ясно. Для совершения преступления требовалось участие всех троих. Никотиновая кислота была в чае Матушки, Эмили регулировала, когда Матушке нужно устроить весь этот шум на площадке, чтобы отвлечь внимание зрителей от Си-Си. Кей оперлась на стул, нарушила его симметрию. Они знали, что Си-Си непременно выправит его. – Бовуар показал на письмо, лежащее на его коленях. – Мадам Лонгпре умоляет вас позволить им покончить с собой, и вы соглашаетесь.
Господь не дал Бовуару дара деликатности, и все же он постарался, чтобы его слова звучали не слишком резко.
Гамаш вышел из реанимационной в толчею коридора. Доктора и медсестры сновали туда-сюда, в реанимационной было полно жертв автокатастроф, лыжников со сломанными костями, людей с переохлаждением и обморожениями. Гамаш и Бовуар нашли два пустых стула и сели.
– Ты прав: я думал позволить им умереть. – Он едва верил, что произносит эти слова. – Еще вчера я знал, что, кроме них, убить Си-Си было некому. Письмо Эм только подтвердило мои догадки. Но, глядя, как они уходят все дальше, я вдруг подумал об эскимосских стариках, которые уходят на дрейфующий лед и плывут к смерти, чтобы в голодные времена не становиться лишним ртом и обузой. Они отдавали свои жизни, чтобы жили другие. Потом я вспомнил про сапожки Си-Си.
– Унты. Эскимосские сапожки. Вы хотите сказать, что к этому делу каким-то образом причастны эскимосы? – недоуменно спросил Бовуар.
– Нет, – Гамаш слегка улыбнулся ему в ответ.
– Слава богу. В этом участвовали только трое. А то я уж думал, что вся деревня.
К ним по коридору спешил молодой доктор, вытирая на ходу руки.
– Старший инспектор Гамаш? Я только что от мадам Мейер. Похоже, она будет жить. По виду хрупкая, но здоровье железное. У нее, конечно, отморожения и умеренное переохлаждение. Любопытно, что снег, вероятно, спас всех троих. Он создал что-то вроде одеяла, которое защитило их. Но что касается другой женщины, Эмили Лонгпре…
Гамаш на мгновение закрыл глаза.
– Боюсь, мы ее потеряли.
Гамаш знал это. Когда он поднял ее, она была невероятно легкой. Он чувствовал, что должен помогать ей, иначе она умрет прямо у него на руках. Он держал ее и нашептывал ей все молитвы, какие знал. Но трещина в сосуде была слишком велика.
Теперь Эмили Лонгпре свернулась калачиком в руках Гаса, в тепле и безопасности. Она была счастлива, слушая, как Дэвид играет Концерт для скрипки Чайковского. Эм была дома.
– Мадам Мейер в сознании, если вы хотите поговорить с ней.
– Очень хочу.
Гамаш двинулся следом за доктором по коридору.
– Да, хотел у вас спросить, – сказал доктор у двери. – Мадам Мейер все время повторяет что-то, и я подумал, может, вы знаете.
– Намасте, – кивнул Бовуар. – Это означает, что Бог во мне приветствует Бога в вас. – И пояснил Гамашу, который удивленно посмотрел на него: – Я это выяснил.
– Нет, про намасте я знаю, – возразил доктор, открывая дверь.
– Эскимосские сапожки, – сказал Гамаш Бовуару. – Эмили Лонгпре не упомянула их в письме. Она не знала про них, пока я ей не сказал. Но даже и тогда она не поняла значения моих слов.
Гамаш исчез в палате Беатрис Мейер.
Бовуар остался на пороге один. О чем это толкует шеф?
И тут до него дошло. Три Грации, как эскимосы, пытались покончить с собой, чтобы спасти кого-то другого. Спасти настоящего убийцу.
Они не убивали Си-Си. Это сделал кто-то другой.
Из палаты до него донесся голос Беатрис Мейер:
– В жопу папу римского!
