Энн Перри - Палач из Гайд-парка
Шарлотта не возражала.
Стоя наверху лестницы, сэр Артур заметил, что толпа активно зашевелилась, и увидел, как в нескольких шагах от него по лестнице размеренным шагом поднимается Гилберт, оживленно разговаривая со своими спутниками, а они слушают его с таким необыкновенным и абсолютным вниманием, что не смотрят, куда идут, и не замедляют шага, пока едва не сталкиваются лбами.
Сэр Артур твердо удерживал свою позицию, продолжая разговаривать с окружающими, словно занимался самым важным на свете делом.
Мистер Гилберт был вынужден остановиться на верхней ступеньке.
– Сэр, вы загораживаете мне дорогу, – сказал он ясно и четко, так что слышали все присутствующие.
Воцарилась мгновенная тишина. Один за другим все повернулись к знаменитостям и воззрились на них. Кто-то нервно откашлялся. Кто-то сдавленно хихикнул.
Сэр Артур прервал разговор с высоким седым человеком и медленно повернулся к Гилберту.
– Вы адресуетесь ко мне, сэр?
Тот обернулся вокруг, словно для того, чтобы удостовериться в отсутствии других загораживающих дорогу особ, и опять взглянул на сэра Артура.
– Вы удивительно ясно видите то, что очевидно, сэр, – ответил он, – а я вижу, что вам потребовалось только одно дедуктивное усилие, дабы ухватить самую суть проблемы. Да, я адресуюсь к вам, сэр. Вы загораживаете вход в церковь. Не будете ли вы столь любезны освободить его?
– А вы не можете подождать, пока до вас дойдет очередь, как это полагается цивилизованному человеку? – Брови сэра Артура взлетели вверх в знак величайшего презрения. – Неужели все общество должно бросить свои дела и отступить в сторонку, чтобы вы имели возможность войти сразу же, как только пожелаете?
– Мне нравятся люди с чувством самоуважения, сэр, но рассматривать вас как целое общество – это почти смешно, – отрезал Гилберт.
Сэр Артур слегка покраснел. Обмен репликами сделал для него отступление в сторону попросту невозможным, не нанеся ущерб самоуважению. И он неколебимо оставался на месте, прямо на дороге у Гилберта.
Ситуацию спасла леди Лисмор. Она вышла из-под темной арки церковного входа и обратилась к Салливану:
– Извините, что прерываю ваш разговор, сэр Артур, но я была бы вам очень благодарна за помощь. У нас должна быть настоящая хорошая музыка в связи с сегодняшним собранием, а я не совсем уверена в отношении виолончелиста.
Вид у сэра Артура был очень раздраженный, и казалось, с языка у него вот-вот сорвется какой-нибудь ядовитый ответ, но он довольно поспешно отвернулся от мистера Гилберта и пошел за дамой.
– Конечно, леди Лисмор. Вы можете рассчитывать на любую помощь с моей стороны…
Мистер Гилберт улыбнулся про себя и взглянул по сторонам, на внимательно за всем наблюдающую аудиторию. Но удовлетворение, которое он испытал, тоже проходя в церковные врата и исчезая в слабо освещенном пространстве, было очень несущественным.
Шарлотта перевела дух.
– «Сломан мой кий, дыровато сукно, и загадочен вид у шаров, – начала было Эмили, – но прекрасна та цель, что достигну и я, в судьбой положенный срок…»
– Тише, – нахмурилась Шарлотта. – Нельзя идти на заупокойную службу, напевая из «Микадо»!
Эмили мгновенно замолчала, по крайней мере, до тех пор, пока им не указали их места, которые были гораздо ближе к выходу, чем им хотелось. Томас и Джек сидели где-то слева, и Питта было не видно в тени колонны.
– Много сегодня народу, – сказала Эмили, как только они устроились. – Это, наверное, потому, что его убили. Могу поклясться, что половина пришла только из любопытства.
– Как и ты, – заметила Шарлотта.
– Не придирайся. Знаешь, кампания идет очень хорошо. И я действительно думаю, что у Джека есть шанс быть избранным.
– Ладно. А теперь тише. Мы в церкви.
– Но ведь служба еще не началась, – отвечала Эмили. – Тетя Веспасия собиралась приехать, но я ее не вижу. А ты?
– Я не вижу вообще никого из знакомых.
– А маму ты давно видела?
– Давно, я очень была занята домом.
Эмили склонила голову, словно всецело поглощенная молитвой или глубоким раздумьем.
– С ней все еще хуже, – прошептала она в молитвенник. – Вчера ночью мама до самого рассвета была на реке.
– Откуда ты знаешь?
– Я ее видела.
– Значит, ты тоже была там?
– Но это же совсем другое! – вознегодовала Эмили. – Нет, ты действительно иногда очень тупа.
– Да нет, не тупа. Просто не вижу смысла расстраиваться из-за этого. Ты же не можешь помешать ей.
– Хотела бы я посмотреть, как мне это не удастся, если я ее увижу.
Впереди сидящая женщина повернулась и смерила Эмили гневным взглядом, обмахиваясь программкой предстоящей траурной службы.
– Вы плохо себя чувствуете? – спросила она резко. – Может быть, вам немного подышать свежим воздухом, пока служба не началась?
– Как вы заботливы, – ответила Эмили с медовой улыбкой. – Но если я выйду, то вряд ли снова отыщу свое место, и моей бедной сестре придется сидеть в одиночестве.
Шарлотта закрыла лицо руками, чтобы не рассмеяться, и позволила женщине думать, что убита горем. Та, нахмурившись, отвернулась.
Внезапно поплыли звуки органа и вскоре оборвались. Стал говорить проповедник.
Шарлотта и Эмили изо всех сил старались придать себе горестный вид.
Прием после службы производил совсем другое впечатление. Все четверо вышли из кареты Эмили на Грин-стрит перед домом Джерома Карвела, и та отъехала прочь, чтобы освободить место для двухместной коляски и позволить ее пассажирам тоже сойти.
Эмили оперлась на руку Джека и стала подниматься по ступеням подъезда к двери, у которой стоял высокий, очень прямой дворецкий с широкими скулами и великолепными икрами. Он осмотрел визитную карточку Джека и принял решение.
– Доброе утро, мистер Рэдли и миссис Рэдли. Пожалуйста, – и повернулся к Питту. – Доброе утро, сэр.
Выражение его лица едва уловимо изменилось. Было бы затруднительно сказать, в чем перемена, но уважение исчезло, взгляд стал высокомерно-безразличен.
– Мистер и миссис Питт, – ответил Томас с подобной же холодностью.
– Вот уж действительно, сэр.
Шарлотта почувствовала спазм в желудке. Ей было очень обидно за Питта, по отношению к которому дворецкий проявил подобное высокомерие, но она ужасно испугалась, что муж отступит и тем самым навлечет на себя еще большее презрение. Она с усилием улыбнулась, словно их встречали с обычной любезностью.
Томас поднял выше голову, но, прежде чем он успел что-либо ответить, дворецкий заговорил снова:
– Сожалею, сэр, но сегодня неподходящее время для встречи с мистером Карвелом. Как видите, у нас прием по очень серьезному и печальному поводу.
Шарлотта набрала воздуха в легкие и уже собиралась сказать что-нибудь уничтожающее.
– Я пришел с визитом не к мистеру Карвелу, – вежливо ответил Питт, – но к миссис Арледж. Она меня ждет, и я буду очень огорчен, если она подумает, что я отклонил ее приглашение.
– О! – Дворецкий явно был потрясен. – Я понимаю, сэр. Конечно. Соблаговолите войти.
– Спасибо. – Питт вложил в благодарность едва заметную насмешку и, подав Шарлотте руку, ввел ее в большой приемный зал, где уже собралась порядочная толпа.
Стол был щедро уставлен всевозможными деликатесами, и, по-видимому, Карвел нанял дополнительный штат на этот случай, потому что в зале, как показалось Шарлотте, находились по крайней мере полдюжины горничных и ливрейных лакеев; они скромно поместились у стен, готовые немедленно обслужить каждого гостя в соответствии с его пожеланиями.
У входа в смежную комнату стояла группка мужчин, и когда они с Питтом вошли, стоявшие повернулись, чтобы взглянуть на них. Один из них шагнул вперед. В высшей степени интеллигентное лицо его выражало боль, настороженность и надежду. Ей не надо было спрашивать у Питта, кто это. Такие сильные чувства могли принадлежать только человеку, которого обрисовал ей Томас. Этого человека она заметила еще на службе, и его горе тронуло ее.
Питт взглянул на Шарлотту, понял, о чем она думает, и, улыбнувшись, направился к Карвелу.
– Добрый день, суперинтендант, – сказал Карвел и пытливо взглянул ему в лицо. – Что-нибудь… – По глазам Питта он понял, что ничего не выяснилось. – О, извините, пожалуйста. Как это неловко с моей стороны. Могу ли я сказать, что рад вас видеть, или это не совсем уместно? – Он как будто еще не понял, что Шарлотта была вместе с Томасом. Но удивительно, что это ее не задело ни в малейшей степени. На близком расстоянии его лицо было еще некрасивее, стали яснее видны оспины, но в то же время лицо казалось и более живым. Несмотря на то что она знала, каковы были его отношения с Арледжем, и могла вообразить, чего стоило это знание Далси Арледж, и даже – на весьма вероятную возможность того, что именно он и есть убийца, Шарлотта почему-то – и ей самой это было странно – держала его сторону. Возможно, потому, что он так глубоко чувствовал боль потери и в его искренности невозможно было усомниться. В нем не чувствовалось и тени равнодушия.
