Охота на тень - Камилла Гребе

— Но если кто-то не хочет идти на свидание, разве такой мелочи достаточно для убийства? — воскликнул Роббан.

— В большинстве случаев, к счастью, нет, — сказала Ханне. — Но есть люди, которые неспособны принимать отказ в какой-либо форме. Отказ пробуждает в них ненависть такой силы, с какой они не могут совладать. И сам акт насилия для них — это упражнение в ненависти. Я думаю, он ненавидит этих женщин, а возможно, не только их. Может быть, он ненавидит женщин вообще. Он приколачивает их к полу, чтобы наказать, и оскверняет тела после убийства, засовывая в них различные предметы. Рукоятка швабры во влагалище — о чём она может нам поведать?

— Что он хочет наказать их за то, что они — женщины? — предположила Линда.

— Возможно. И за то, что благодаря своей женственности они имеют над ним власть, противостоять которой он не в силах. А о чём нам могут сказать вещи, которые он засовывает жертвам в рот?

— Хочет их заткнуть? — спросил Роббан.

— Как вариант. Заткнуть и унизить. И он всегда выбирает предметы, которые связаны с женщиной и домашним хозяйством, — кухонную утварь, приспособления для уборки, и так далее. И обратите внимание: свои преступления он совершает на глазах у детей своих жертв. Этот факт не может быть случайностью. Он делает так для того, чтобы причинить жертве худшие страдания, чем те, что она испытывает, когда гвозди пронзают её плоть.

— Упражнение в ненависти, — проговорил Роббан, потирая шрам. — Что же нам делать дальше?

Ханне сложила руки на коленях.

— Нужно продолжать работать так, как вы привыкли. Я слишком мало знаю о полицейской работе, чтобы давать советы.

Ханне взяла паузу и, прежде чем продолжить, окинула взглядом сидящих за столом.

— Но мне кажется, вам стоит подумать над установкой наблюдения в Берлинпаркен.

Роббан кивнул.

— Полиция Эстертуны получит подкрепление из патрульного отряда. Настроения в городке близки к паническим. Вам известно, что вчера вечером под окнами полицейского участка в Эстертуне прошла акция протеста?

— Что-что? — переспросил Лео.

— Протестующие утверждали, что полиция выделяет недостаточно ресурсов для раскрытия этого дела, — пояснил Роббан. — Ну а вечерние газеты вы читали?

Все, включая Ханне, кивнули.

В последние несколько дней тема убийств стала ведущей в прессе. Нетрудно понять, почему такие заголовки, как «Болотный Убийца вернулся», «Кто станет следующей жертвой убийцы из Эстертуны?» или «Здесь распяли Ханнелору, 24» наводят страх на горожан.

— Тот мужчина, которого подозревали в сороковых, — вновь заговорила Ханне. — Биргер фон Бергхоф-Линдер. Мне кажется, его тоже стоит разыскать, просто на всякий случай. Нельзя ведь исключать возможность, что он замешан в эстертунских событиях.

Когда Ханне уже собралась домой, к ней подошёл Роббан.

— Всё это очень интересно, — сказал он. — И я всё-таки настаиваю на том, чтобы узнать больше о профилировании. Как насчёт пива?

Ханне взглянула на золотые наручные часы, которые получила в подарок от Уве на день рождения.

Было пять минут седьмого. Уве вернётся домой через час, а до тех пор Фрейд прекрасно побудет один.

— С удовольствием, — согласилась она.

Они выбрали один из баров на улице Хантверкгатан. То было тёмное, дымное полуподвальное помещение. Из динамиков струилась тихая музыка кантри, звук которой смешивался с голосами посетителей. Повсюду висела толстая зимняя одежда, пахло сигаретным дымом, мокрой шерстью и прокисшим пивом.

— Что тебе взять? — спросил Роббан, сбрасывая куртку, чтобы перекинуть её через спинку одного из высоких стульев.

— Бокал белого, пожалуйста.

Пару минут спустя Роббан вернулся с пивом для себя и бокалом вина для Ханне и сел рядом с ней.

— Как вышло, что ты решила выбрать профилирование в качестве профессии?

— Почему бы и нет?

Роббан бросил на неё пытливый взгляд и сделал большой глоток пива.

— Просто нестандартный выбор, — пояснил он, стирая пену с уголка рта.

— Смотря с чем сравнивать.

Она улыбнулась, и Роббан расхохотался.

— Туше! Но согласись, это не совсем то, чему юные девушки желают посвятить свою жизнь.

— Не знаю. Меня всегда интересовали преступления.

Ханне умолчала о том, что со временем сама пришла к выводу, что её склонность к изучению всего тёмного, больного и искалеченного, вероятно, произрастала из попыток понять собственную мать. Ту, что в один день могла быть ангелом, а назавтра превращалась в дьявола. Ту, что утром могла покупать свежий хлеб и заплетать волосы Ханне, а тем же вечером придушить ручного кролика дочери, только потому, что ей показалось, что зверёк на неё странно смотрел.

Ханне не стала говорить и о другом своем хобби, гораздо более странном. О масках, висевших на стене у неё дома, и о своей любви к Гренландии и инуитам.

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Роббан. — Я сам, можно сказать, имею особую тягу к серийным убийцам.

— Правда?

Он кивнул, улыбнувшись так широко, что шрам на щеке словно стал глубже, а кожа вокруг глаза натянулась.

— Я думаю, они похожи на зверей. Хищников. Ты согласна?

Ханне задумалась.

Что-то в словах Роббана и выражении его лица заставило её ощутить неприятный холодок у себя на шее.

— Конечно же, меня интересуют серийные убийцы, но также и любые другие виды преступлений и преступников. К тому же, разве мы все — не животные?

Роббан оставил эту тему. Он принялся рассказывать о своей службе в полиции. Как в 1965 году приехал в Стокгольм из Уппсалы, чтобы получить полицейское образование. Как много лет отдал охране правопорядка, но уже с первого дня мечтал служить в уголовной полиции.

— Много было женщин-полицейских тогда, в шестидесятые? — спросила Ханне.

— Не так много, но были. Только в конце шестидесятых им несколько лет не разрешалось нести внешнюю службу.

— Почему?