Виктор Галданов - Разберемся по-семейному
— Барский… Барин мой…
Барский сбросил пеньюар с ее плеч и отнес ее на кровать. Она не выпускала его из своих объятий, и он чувствовал, как ее ногти глубоко вонзаются в кожу на его мускулистых плечах.
— Погоди, погоди, не так резко, я еще не совсем готова… — прошептала Марина, выскользнув из-под него. — Ты должен меня сначала разжечь. Так ведь?
— Да…
— Ну разжигай. Где твой горячий язычок? Мой кремешек тут.
Валерий послюнил палец и коснулся его подушечкой горячего скользкого бугорка. Марина тихонько застонала и придвинулась к нему. Ее пальцы нежно гладили его напрягшийся ствол, то обнажая головку, то вновь одевая ее покровом кожицы.
Неожиданное дуновение ветра заставило обоих обернуться.
Наташа, закутанная в простыню, стояла на пороге комнаты.
— Господи, горе ты мое, тебе еще что надо? — раздраженно бросила Марина.
— Люди, — с рыданием в голосе произнесла та, — пожалейте меня! Мне страшно и холодно одной!
Она кинулась к Марине и прижалась к ней, дрожа, как осиновый лист.
— Ну, пожалеем деточку? — спросила та, обернувшись к Валерию.
— Не знаю, — пробормотал он, пожав плечами.
— Давай-давай, ложись с нами, — прошептала Марина, укладывая сестру между собой и Валерием. — Сейчас мы будем баиньки. Тебя поцеловать перед сном? — Наташа совсем по-детски закивала головой и запрокинула ее, полураскрыв рот.
Марина приподнялась и прижалась к ней губами. Это был бесконечный поцелуй, во время которого языки сестер вибрировали, лаская друг друга, тела соприкасались, а руки ласкали самые чувствительные и трепетные уголки их тел.
Барский лежал рядом, напряженный как струна, и чувствуя собственную ненужность на этом лесбосском пиршестве. Неожиданно он ощутил прикосновение к своей щеке. Наташа ласкала губами груди Марины, а та тянулась к Валерию — еще мгновение, и их губы слились в поцелуе.
— Иди сюда, мой знойный мужчина, покажи, какой роскошной штучкой ты хочешь нас порадовать, — негромко произ-несла Марина.
Барский приподнялся повыше на кровати, и Марина приникла к его гордо воздетой плоти. Ее язык энергично задвигался, скользя по крепкому узловатому стволу из мышц и вен вниз и вверх, то покусывая и втягивая в рот яички, то быстрыми шажочками взбираясь вверх и остужая горячую головку.
Наташа что-то недовольно прохныкала.
— Ты что, тоже хочешь пососать сосочку? — спросила Марина, как заботливая мать у трехлетней малышки. — Ну иди сюда. Дядя же нас пустит? Дядя ругаться не будет? — осведомилась она, глядя на Валерия блестящими глазами.
Тот покачал головой и застонал, почувствовал прикосновение зубов Наташи. За истекшие семь лет она так и не поменяла своей манеры общения с мужчинами. Если Марина отдавалась в постели мужчине полностью, без остатка, принимая наслаждение, как законное вознаграждение за ласку, то Наташа стремилась в первую очередь урвать свою долю кайфа, не заботясь о партнере. Вот и теперь голова ее заходила ходуном, заглатывая член почти без остатка с такой интенсивностью, что Барский уже готов был разрядиться, если бы не мягкий, ласковый взгляд Марины, которая поцеловала его в щеку и прошептала:
— Только постарайся оставить хоть чуточку и для меня. Ладно?
Глава вторая
Барский сидел на кровати, скрестив ноги. Приканчивая кофе, которое с большой неохотой организовала коридорная, он щурился от дыма тонкой сигареты, просматривая утреннюю прессу, и не мог не поражаться скудности информации, содержащейся в ней. Разумеется, никто не проронил ни звука ни об исчезновении Лифшица, ни об убитом в квартире его подруги. Пришлось ему сделать пару звонков в низовые структуры, где его еще помнили, как человека, просьбам которого не принято было отказывать.
Покойника идентифицировали, как Гришку Насоса. За последние годы милиция не раз заводила на него дела. Он считался второстепенным «боевиком» нахабинской группировки.
Милиция обнаружила свидетеля, видевшего, что Насос вошел в дом за час двадцать три минуты до того, как анонимный звонок поставил их в известность о совершившемся преступлении.
Милиция не нашла ничего, что могло бы связать Насоса и Наташу Малютину, двадцати пяти лет, хозяйку квартиры. Кроме того, они пока не нашли и саму Наташу.
Милиция призналась, что у нее нет никакого разумного объяснения тому, что вообще там делал Насос, кроме того, что он или убийца, или оба они устроили в квартире обыск. Невозможно было также установить, что при этом пропало. Под конец информатор посоветовал Барскому либо не соваться в это дело, либо влезать в него по самые уши, поскольку фээсбэшники вокруг трупа и этой квартиры вьются, как мухи на навозе. В милицию не поступило также ни одного упоминания о «Трубе», несмотря на то, что Наташа была совладелицей заведения, а само оно было хорошо известно милиции как место, где собираются люди с не совсем обычными профессиями и не вполне стандартной репутацией.
Барский положил трубку и оглядел свою «семью». Наташа как всегда что-то задумчиво вырисовывала в блокноте, Марина уже взялась за вязание. Две милых маленьких женщины с большими страстями. В этот миг даже самый самый подозрительный моралист не мог бы себе представить насколько разнузданную плотскую оргию затеяли они втроем накануне ночью. Впрочем, какое до этого дело моралистам? «Хороша она или плоха — это моя Родина»: филосоФСБи говорят в таких случаях американцы, когда им в нос тыкают Гранадой или Вьетнамом. Перефразируя эту поговорку Барский мог сказать: «хороша или плоха — это моя семья». А значит не могло быть вопроса, браться ему за дело или нет, браться предстояло в любом случае и решить его следовало так, чтобы оградить от неприятностей девчонок и, по возможности, себя.
Итак, Фима Лифшиц. В «Трубе» он появился примерно три года назад. Наташа познакомилась с ним на каком-то джазовом «сейшне» (оба были помешаны на хорошем джазе) и притащила в «Трубу» всем на удивление и посмеяние. Долговязый сутулый лысеющий блондинчик, он классически картавил и знал массу еврейских анекдотов. Больше того, он любил надевать черную ермолку (при этом всех учил, что правильно называть ее «кипой») и этим настолько шокировал публику, что несколько состоятельных клиентов из националистов, облюбовавших было этот кабачок, наотрез отказались посещать «Трубу».
Барский недолюбливал его, хотя, как знать, может быть, по той же причине, по какой он недолюбливал любого Наташиного ухажера?
— Ты не понимаешь его, Валера, — сказала ему однажды Наташа, задумчиво чертя что-то на салфетке. — Ты не можешь простить ему еврейства, да? Так вот, евреи бывают разные. Есть Мойша Рабинович, а есть Альберт Эйнштейн. Твоя нелюбовь к нему гораздо глубже. Дело в том, что Фимка принадлежит не твоему миру.
— А какому еще? — скрипнул зубами Барский. — Потустороннему?
— Можно сказать и так. Вспомни Ильфа-Петрова. Есть мир мелочный, чайников, примусов, коммунальных квартир, где суетятся, бегают, горланят какие-то людишки — и это мир твой, Маришки, всего этого сброда, — она обвела рукой внутренность кабачка, — а есть мир в котором творят Ландау, Роберт Оппенгеймер, Спиноза. Фимка принадлежит их миру. Он — гений, ты понимаешь? Обыкновенный гений, со всеми своими гениальскими зай…бами, привычками, дурью. Ты знаешь, что ему чуждо даже чувство любви? Оно — слишком земное, это чувство, оно принадлежит нашему мирку.
— Вот как? — поразился Барский. — А как же…
— Я? — в голосе девушки звучали слезы. — А никак. Он ко мне просто привык. Я ему стараюсь не очень надоедать. И поэтому мы с ним сосуществуем. В этаком симбиозе. А я его люблю… — И Наташа заплакала.
Этого Барский тем более не мог простить Фимке и всякий раз при упоминании об этом человеке, поскрипывал зубами и сплевывал.
* * *— Кто-то держит все это дело под колпаком, — сказал Барский. Он был слегка разочарован, так как надеялся, что через милицию найдет достаточно информации для того, чтобы начать собственное расследование, не прибегая к помощи ФСБ. — Однако у каждого постового и гаишника уже есть фотография и приметы Фимы и его тачки. Тебе хоть известно, чем он занимался в последнее время на основной работе?
— Он сказал, что каким-то «русским щитом». Это что-то вроде противоракетной системы.
— Знаю, — кивнул Барский.
Идея «Русского щита» отчаянно дебатировалась в научно-военных журналах США. Информация об этой новой системе защиты территории от возможного ракетно-ядерного удара просочилась на Запад еще года три назад. Идея эта отчасти брала начало со схемы «звездных войн», но станция слежения по отечественной версии базировалась не в космосе, а в ионосфере, где постоянно должны были барражировать три сверхскоростных и сверхвысотных самолета с радарным оборудованием. В случае запуска ракет на наземные пульты отдавалась соответствующая команда, и поднимавшиеся в воздух ракеты сбивали ракеты противника, не позволяя им долететь до границы. После полуторагодовых дебатов Запад дружно решил, что сделать наведение ракет «щита» достаточно точным возможно только на компьютерах следующего тысячелетия.
