Максим Есаулов - В темноте (сборник)
— Я не буду писать заявление, — неожиданно сказал Рахмонов.
— То есть как? — обернулся Максаков. — Почему?
— Не хочу. Я же черный. Это точно ОМОН. Они власть. Я боюсь. У меня семья. Ее надо кормить. Мне ничего не надо.
— Тогда они придут снова, и кормить семью тебе…
— Так положено у вас. Я же черный.
В голосе Рахмонова слышалась непреклонность, присущая горцам.
— Прибыл по вашему указанию, товарищ ответственный, для организации работы на месте происшествия! — Высокий, болезненно худой Размазков стремительно прошел в кухню и водрузил на стол свой «дипломат». — Боевая готовность номер один. Где заявление? Где материал?
Максаков чувствовал на себе иронические взгляды Варенцова и криминалиста Суворова. Он молча открыл дверь и пошел по темному извилистому коридору. Сквозило. Из комнат неслись крики на чужом языке. На выходе его нагнал Варенцов.
— Алексич, не заводись. Я же знаю — это точно СОБР. Юрка приволок информацию: они внизу, в «Ганне», ели сегодня. У них рейд по рынкам. Ну на хрена нам с ними ссориться? Они же менты.
Максаков резко остановился.
— А мы?
— Что?
— Мы тогда кто, если они — менты?
— Не понял.
— Подумай!
На улице вовсю гулял ветер. В воздухе появилась мелкая белая пыль. Максаков безуспешно попытался поймать ее рукой. Тучи мрачно нависали над городом. Хотелось щелкнуть выключателем и увеличить свет. Лобовое стекло затянуло тонюсенькой молочной пленочкой. Из школы с гиканьем и визгом неслись размахивающие рюкзаками младшеклассники. На углу старушки толпились возле магазина дешевых продуктов. Максаков выкурил сигарету и, тщетно пытаясь унять возрастающее в груди чувство тревожности, осторожно вырулил на Свечной переулок. Машина гуляла на трамвайных рельсах. Бесцветный зимний день неумолимо набирал обороты. Где–то далеко, на Петропавловке, простуженно кашлянула пушка.
Глава 7
Рассыпающаяся из облаков снежная крупа образовала на поверхности воды колышащуюся белую корочку. Максаков поднял камешек и зашвырнул на середину канала. Мостки обледенели, и он едва не потерял равновесие. Серые пакгаузы защищали спину от ветра. Было тихо. Сзади вполголоса разговаривали территориалы.
— Вечером пособи хату одну прошерстить.
— Старый, извини, не могу. Мне на халтуру. Витьку попроси, он вчера стоял.
— Хорошо. А ты где?
— В игровых автоматах на Дегтярке.
— Нормально платят?
— Вместе с зарплатой на хлеб хватает.
Максаков поднял еще один камешек. Чувство беды продолжало теребить изнутри. Он думал о Сиплом. Он думал, что вся эта тревога из–за него. Он думал, что никогда еще с таким не сталкивался. Он думал, что все это похоже на голливудский фильм.
…Вежливая улыбка, внимательные глаза, благородный наклон головы.
«Счастлив помочь. Приятно будет встретиться еще один раз…»
Он никак не мог вспомнить его взгляд. Глаза помнил, а взгляд — нет.
«Один раз. Еще один раз. Сука! Если бы тогда…»
— Змерзли, маугли? — Голос участкового Сухова обрушился как удар колокола. — Можно заходить. Эксперт закончил.
— Тогда уже поздно заходить, — дурашливо хихикнул кто–то из оперов.
Максаков улыбнулся, с трудом выдирая себя из липкой паутины дурных предчувствий.
— Или наоборот — уже безопасно. Пошли.
Ветер все же просочился между серыми корпусами и теперь игриво кидался снежной пудрой.
Склад был большой, на удивление теплый и ужасно приятно пах. Ароматы древесины, свежей стружки, различных лаков и смол всегда сводили Максакова с ума. Это было похоже на ларьки с шавермой у метро. Смертельно опасный риск заработать инфекцию, но запах притягивает просто гипнотически.
— Мне даже трудно подсчитать сейчас ущерб. — Взъерошенный несуразный мужчина в дорогом, совсем не идущим ему пальто разговаривал с Сашей Шохиным — начальником розыска 176–го отдела.
Шохин был гораздо моложе Варенцова и еще не успел утратить желание и азарт работы. Максаков незаметно подошел сзади.
— Вам желательно поторопиться с суммой и предоставить нам справку. — Шохин всегда говорил тихо, словно стеснясь. — Без этого следователь не может возбудить уголовное дело.
— Это же красное дерево. — Мужчина, похоже, не слышал его.
Вблизи Максаков заметил, что галстук у него тоже от «Версаче» и тоже неумело завязан каким–то нелепым узлом.
— Если они сложат все в холодном месте… Справка? Да, да, конечно. Я распоряжусь.
Спина у него была узкая и сутулая.
— Главный технолог, — пояснил ему вслед Шохин, как всегда, еле слышно, — он здесь сорок лет работает. Начинал столяром.
Максаков достал сигарету, но наткнувшись взглядом на плакат запрещающий курить, снова убрал ее в пачку.
— Расскажи, как все было.
— Конечно, — спохватился Шохин. — Ночью, между часом и тремя, когда сторож спал, вон у него комнатка в дальнем конце, перепилили замок грузовых ворот, вошли, подперли его дверь брусом и вывезли целую фуру красного дерева, причем какого–то эксклюзивного.
— Это уже не кража, а грабеж. Подожди, а проходная? Это же завод.
— Этот склад за забором. Поэтому и сторож персональный.
Максаков снова полез в карман.
— Пошли покурим.
Белая сырая пыль висела в воздухе. Крупинки покалывали лицо.
— Теплеет. — Шохин задрал голову к небу. — Хоть к Новому году снег пошел.
— Какой это снег, — фыркнул Максаков. — Впрочем, я никакого не люблю. Угощайся.
— Я не курю.
— Счастливчик.
Голова закружилась после первой затяжки. Максаков в очередной раз понял, что не курить на работе — это утопия. Смешно — дома фактически никогда не тянет. Шохин поднял воротник куртки. Где–то за корпусами складов визгливо заорала циркулярная пила.
— Вениаминыч сказал, что есть выходы.
— А… — Шохин скривился. — Все, как всегда, бегут впереди паровоза. Сторож видел в окно кусок фуры. Ему показалось, что на фургоне вмятина, причем знакомая — видел на одной машине, что привозила материалы.
— Это он ночью, в декабре, разглядел?
Шохин, несмотря на скромность и стеснительность, был болезненно самолюбив.
— Михаил Алексеевич, я же не ребенок. Я проверил — там как раз у окна фонарь работающий. — Казалось, он сейчас заплачет от обиды. — Я же понимаю…
— Саша, — Максаков дотронулся до его плеча, — ты чего? Я просто спросил.
Ему всегда было не по себе, когда свои называли его по имени отчеству и на «вы». Он никак не мог привыкнуть, что заместитель начальника 176–го отдела младше его почти на десять лет и имеет стаж работы в розыске только два года. Приметы времени. Раньше до важняка служили лет восемь, а сейчас больше пяти лет в милиции — аксакал. Как курсы младших лейтенантов во время войны: выжил в первой атаке — командир роты, пошел вторую и третью — принимай батальон.
— Все нормально. — Голос Шохина стал почти неслышным. — Мы установили фуру и водителя, но у него алиби: вторую неделю лежит со сломанной ногой в Институте скорой помощи. Говорит, что оба комплекта ключей от машины дома. Ребята поехали.
— В больнице все проверили?
— Да, лежит реально. Открытый перелом.
— Может, сторож ошибся?
— Может.
Ветер усилился. Снежная крупка металась между унылых серых строений. Шохин поежился и с надеждой посмотрел на теплый проем входной двери.
— Пошли, а то холодно, — перехватил его взгляд Максаков.
— Иду. — Шохин уставился в молочно–белую пелену. — Кажется, наши возвращаются.
Сквозь свист ветра едва доносилось жужжание автомобильного двигателя.
— Точно.
Патрульный «УАЗик» 176–го отдела подпрыгивал на ухабах. Шохин отделился от стены склада. Его не защищенные шапкой волосы с разу пробило снежной сединой.
Скрип тормозов, звук открываемой дверцы. Максаков, притулившись под коньком крыши, смотрел на мутные хороводы снега с ветром и думал о том, как быстро и непредсказуемо меняется в Питере погода. За несколько часов от пятнадцатиградусного мороза без единой снежинки до мокрой, почти теплой метели. Смотреть на густой белый ветер было приятно. Легкий озноб покалывал спину. От дверей ползла волна теплого воздуха. Тревога не отпускала. В голове роились мысли о Сиплом. Тяжелые и безрадостные.
— Оба комплекта дома, — вернулся Шохин, — машина на платной стоянке. Проверили — стоит. Сторожа говорят — не выезжала.
— Надо осмотреть кузов. — Максаков с трудом вернулся к действительности. Не хотелось отрывать взгляд от серо–белого танца снежинок. Щепки, стружки, следы ящиков.
Шохин кивнул. Двое молоденьких, как старшеклассники, оперов 176–го вылезли из «УАЗика» и поспешили к теплому прямоугольнику двери. За ними шел долговязый угреватый парень в синтепоновой коричневой куртке, черных джинсах и стоптанных полуботинках. Лицо его показалось Максакову нервно–настороженным. Он давно привык к таким лицам и знал, что стоит за этим безликим тревожным взглядом.
