Максим Есаулов - В темноте (сборник)
Кафе не имело названия, но постоянные посетители называли его «Четверкой» по названию улицы — 4–я Советская. Внутри было тепло, чисто и пусто. Татьяна за стойкой смотрела очередной бразильский сериал. Хозяин, Сан Саныч, как всегда приветливо помахал из дверей подсобки.
— Мы первые?
— Как видите. — Татьяна без вопросов направилась к кофеварке.
За окном злой ветер бил по замерзшим автомашинам. Первый глоток кофе наркотическим восторгом отдался в голове. Максаков наконец вытащил сигарету и прикурил. Ввалились Сашка Чернов и Игорь Чучмарев с ОРО.
— Тань, сделай два белых кофе, маленьких.
Булькнула разливаемая в кофейные чашки «Пятизвездная».
— Ненавижу зиму. — Максаков продолжал смотреть в окно. — Кто сказал, что русская душа должна любить мороз?
Гималаев кивнул, глубоко затягиваясь «Союз–Аполлоном». Снова помолчали.
— Чего хмурый такой?
— Устал. Голова вообще не работает.
— Возьми день, поспи.
— Да ладно. Дадут мне дома поспать.
Игорь жил в коммуналке, где занимал с женой и сыном тринадцатиметровую комнату.
— Приезжай ко мне, поспишь.
— Если только.
Радиаторы отопления жарили вовсю. Максаков снял шарф и вылез из пальто.
— Где будем Сиплого искать? На родине? В Северодвинске?
Гималаев затушил сигарету и закурил новую.
— Не думаю. Он где–то здесь. Чувствую.
— Много куришь.
— Знаю.
— Как сердце?
— Бьется.
По залу процокали каблучками две дознавательши с внешностью манекенщиц, одетые на пять собственных зарплат.
— Почему здесь?
— Так кажется. Ему в Северодвинске скучно. У него кураж. Там ему нечего делать. Или у нас, или в Москве.
Максаков покачал головой.
— Может быть, может быть. Как твоя молодежь?
— Стараются. — Игорь улыбнулся. — По Сиплому все материалы наизусть изучили. Думаю, даже ночью им бредят.
В группе Гималаева работали двое молодых — Денис Дронов, недавно перешедший из территориального отдела, и Марина Велиготская, выпускница университета МВД, которую Максаков взял вопреки мнению руководства. Оба были талантливыми, умными работниками, но иногда детско–юношеский азарт перевешивал все. Максаков вспомнил, что на следующий день после того, как Сиплый совершил свое второе убийство, Гималаев вышел из отпуска. Намереваясь спокойно вникнуть в оперативную обстановку, освежить в памяти старые дела и таким образом повалять с недельку дурака, он неспешно поднялся на этаж и был немедленно атакован своими соратниками по группе.
— Игорь! Игорь! — кричали они наперебой. — У нас тут новое убийство! Такое интересное! Его наверное тебе дадут!
«Глупые дети. Чему вы радуетесь?» — грустно думал Гималаев, понимая, что тихого адаптационного периода после отпуска не получится.
— Давай еще по маленькому двойному. Догонимся. — Он встал и направился к стойке.
Максаков смотрел в окно. Напротив блестел стеклопакетами отреставрированный дом. В окнах виднелись красивые занавески и электрические пирамидки из рождественских свечек. Высокая шатенка в пепельной шубе пыталась извлечь из синей иномарки аккуратную елочку в пластиковом пакете, перехваченном розовой ленточкой.
— Засмотрелся? — Игорь вернулся с двумя дымящимися чашками.
— Не могу понять, почему мы не имеем права нормально жить.
— Имеем. Надо просто поменять работу.
— Заодно и мозги.
— В общем, да.
— Ты–то что думаешь?
Гималаева давно звали в прокуратуру, где зарплата была на пару тысяч рублей выше.
— Не знаю… Я все время жду чего–то. Что станет лучше. Что кто–нибудь обратит на нас внимание. Что не нужно будет бросать профессию, которой учился десять лет, и начинать все сначала. Не знаю.
— Ты хороший юрист, — у Максакова сосало под ложечкой. Кофе не имел вкуса. — Для тебя это не сначала.
— А разве я плохой опер? — Игорь отвернулся и выпустил кольцо дыма. — Прокуратура или суд — единственное место, где я могу себя представить. Могу, но не хочу. Я опер. Я хочу работать, но не могу больше так жить. Хочу не считать деньги на еду. Хочу, чтобы мой ребенок рос в нормальных условиях. Хочу, чтобы жена могла купить себе шмотку, которая нравится. Словом, жить хочу. Вопрос не в том, что «бриллианты мелковаты», — существовать надоело.
Максаков молчал. Ему нечего было возразить. Он и не собирался. Его собственное положение было лучше других. Родители имели возможность помогать ему. Мама дарила на все праздники куртки, ботинки и пиджаки. У отца была машина, которой Максаков постоянно пользовался. Это было здорово, но не меняло общей картины. Он, как все, крутился по пятнадцать часов за три тысячи в месяц, стрелял десятки перед зарплатой, питался быстрорастворимыми супами и бесился оттого, что он — тридцатитрехлетний майор, профессионал с десятилетним оперативным стажем, не лентяй, не дурак — вынужден принимать деньги от родителей вместо того, чтобы помогать им.
— Я ничего еще пока не решил. — Гималаев неожиданно улыбнулся. — Опять поставил себе срок — до лета. — Если ничего не изменится к лучшему…
— Мне будет трудно без тебя.
— Рано еще говорить.
— Ты же знаешь — к лучшему ни чего не изменится.
Женщина с елкой скрылась в теплом нутре дома. Звереющий ветер крутил по промерзшему тротуару обрывок розовой ленточки.
Глава 6
— Позвони в дежурку! — Иваныч оторвался от чтения каких–то документов. — Только что звонили. А также в штаб и прокуратуру.
— В прокуратуру кому? — Максаков бросил пальто и шляпу на диван и схватил прямой телефон.
— Володе Французову.
— Ладно.
Трубка прямой связи с дежуркой молчала всего секунду.
— Вениаминыч, что стряслось? А без меня никак? Понял.
Иваныч молчал, но во взгляде его читался вопрос.
— Разбой, на Коломенской. — Максаков снова пошел за пальто. — Потерпевшие какие–то черные. Преступники вроде в форме сотрудников. Чертовщина какая–то. Я поехал. Иваныч кивнул.
— Ты на нашей машине?
— Наша — уже памятник начальнику гаража. Кстати, попытайся выбить аккумулятор. Я на своей.
Иваныч снова кивнул, не отрываясь от бумаг.
Пробки уже плотно закупорили дымно–морозную Лиговку. Стоя в среднем ряду, Максаков смотрел, как спешащие в метро люди пытаются протиснуться в единственную открытую дверь на «Площади Восстания». Немолодая невысокая женщина в сером пальто с меховой опушкой поскользнулась и неловко упала на бок. Никто не бросился ей помогать. Людская волна плавно обогнула ее, предоставляя возможность самой разобраться со своими проблемами. Максаков инстинктивно взялся за ручку дверцы, но сзади уже нетерпеливо сигналили — зажегся зеленый. Он дал газу и проскочил Невский.
«Не убилась же она, в конце концов».
Машина опасно елозила на скользкой дороге. Асфальт на Коломенской навивал ассоциации со Сталинградом. Под аркой двадцать четвертого дома курили постовые.
— Где?
— Угловая парадная, третий этаж.
Лестница оказалась узкой и крутой. Третий этаж больше смахивал на пятый. У двери квартиры топтались местный опер Юра Егоров и незнакомый участковый с худым невыразительным лицом.
— Привет. Что тут у вас?
— Привет. Ты «от руки»?
— От ноги! Чего случилось–то?
— Не злись.
— Я не злюсь. Холодно.
Батареи парового отопления были свинчены на всех этажах. Через разбитое стекло лестничного окна ощутимо задувал жесткий декабрьский ветер.
— Хата съемная. Проживает семья… — Юра заглянул в блокнот. — Рахмоновых из Курган–Тебенского района. Всего восемь человек.
— На Кузнечном торгуют? — Максаков снова достал сигареты, чувствуя, что курить меньше не получится, по крайней мере сегодня.
— Да нет. — Юра продолжал листать блокнот. — Говорят — на стройке работают. Вот нашел: стройплощадка угол Салова и Бухарестской, прораба зовут Петр Сергеевич. Телефон есть.
— Ну, дальше.
— Дальше просто. Около десяти пятнадцати в дверь позвонили. Дома были только бабы и младший брат, семнадцатилетний. Он болеет. Вошло человек пять. Говорит, в масках, в черной форме, с автоматами. Спросили про наркотики, потом забрали из жестянки восемьсот долларов и ушли.
— Деньги–то чьи?
— Общие, всей их семьи накопления.
Максаков выкинул окурок, протиснулся между Егоровым и участковым и толкнул дверь квартиры. Грязный коридор — узкий, фактически на одного человека, тусклая пыльная лампочка под потолком почти не дает света. По левой стене светлеют три дверных проема. Комнаты — почти одинаковые двенадцатиметровые пеналы, заваленные пестрыми тряпками. Из мебели — только покрытые шерстяными одеялами матрасы и несколько стульев. Две задрапированные женщины испуганно жмутся по углам. Смуглые мальчишки шумно играют во что–то прямо на полу. Потолки в желтых разводах недавних протечек. Обои давно потеряли первоначальный цвет. Из конца коридора тянет сыростью и неисправной канализацией. Холодно. Максаков машинально шагнул к забитому фанеркой окну и потрогал батарею.
