Ольга Лаврова - Третейский судья
— Совершенно верный вывод, — подтверждает Томин.
— Но почему тело три дня выдерживали? Уже признаки разложения… — говорит Китаева.
— На языке мафии это может означать: «заберите свою падаль».
Вернувшись к Знаменскому, друзья обмениваются впечатлениями:
— Юрьев толково роет.
— Как тебе Китаева?
— Действительно, стоящий эксперт?
— Даже талантлива. Но с ленцой.
— Паша, ей бы лучше в конкурсах красоты участвовать. Твои мужики из-за нее передерутся.
Знаменский усмехается: Саша прав, вокруг Прекрасной Татьяны наблюдаются завихрения. Но она не дура, чтобы устраивать на работе цирк. Все утрясется.
— Слушай, забыл! — спохватывается Знаменский. — Я тут похлопотал за тебя в неких сферах. Управление по экономическим преступлениям имеет в компании Ландышева агента. Решено пока уступить его тебе. Точнее — ее. Держи. Зовут Римма Анатольевна.
С фотографии смотрит пышноволосая блондинка средних лет. Не Мата Хари, скажем прямо. Но все-таки что-то.
Томин встречается с ней в тот же день.
Женщина поджидает его в уличном кафе. В руках ее журнал в броской обложке — это ее опознавательный знак.
Томин появляется среди пешеходов и сначала издали приглядывается к агенту: на фотографии Римма Анатольевна была без очков. Правила конспирации почти шпионские. Разговор начинается с пароля:
— Извините, здесь не пробегала беленькая собачка?
— Нет, только рыжая, — отзывается женщина и иронизирует: — Шкаф продан, осталась тумбочка.
— Здравствуйте, Римма Анатольевна, — подсаживается Томин к столику.
— Здравствуйте. Как вас теперь называть?
— Как и моего предшественника, Иван Иванович. — Он смотрит в ее замкнутое лицо и пускается на простенькую хитрость, чтобы разбить лед: — Мне показали ваше фото — на редкость неудачное. В жизни вы моложе и красивей. Узнал только по журналу, честное слово.
Римма Анатольевна пытается скрыть, что комплимент пришелся ей по сердцу.
— Для наших отношений внешность роли не играет, — произносит она «великосветским» тоном.
— Ну что вы! Всегда приятно иметь дело с хорошенькой женщиной.
Римма Анатольевна наконец улыбается. Приближается официант, принесший для нее кофе. Принимает заказ у Томина.
— Мне говорили, что вы отлично справляетесь с заданием, — говорит Томин, дав ему отойти.
— Это несложно. Столько финансовых нарушений.
— Я переключу ваше внимание на другое. На контакты Ландышева с людьми из-за рубежа.
Римма Анатольевна сосредоточивается, обревизовывая свои воспоминания и впечатления, и после пожимает плечами. Иностранцами в конторе не пахнет.
— Недели полторы назад никаких не было признаков, намеков? — настаивает Томин.
Женщина отрицательно качает головой.
— А вы бы знали?
— Думаю, да. Секретарша босса — моя приятельница и большая болтушка. Во всяком случае, я уточню.
— Только осторожно, на мягких лапах.
Официант собрался с силами и подал Томину кофе. Пить его нельзя — бурда. Но можно помешивать ложечкой.
— Скажите, Римма Анатольевна, поведение Ландышева не менялось в последнее время?
— А верно, он заблажил, — оживляется Римма Анатольевна. — Дерганый какой-то, мнительный. На главном своем телефоне какую-то штуку поставил, чтоб видеть, если линия прослушивается… Крыша у него едет или есть причина?
— Появились люди, которые имеют на вашего хозяина зуб. Надо их срочно обнаружить.
— Если вы собираетесь его защищать, я вам не помощница!
— Личные счеты?
— Не будем об этом, — закусывает она губу.
— Что-то интимное? — Томин весь — сочувствие.
— Н-нет… Просто есть вещи, которых я ему не прошу. Никогда!
— А он знает?
Женщина язвительно усмехается:
— Он же хам. Наплевал и забыл.
— Знали бы вы, какой хам! — подогревает ее Томин. — Как-нибудь расскажу… Теперь о нашей связи. Прямой звонок мне нежелателен, сейчас не поймешь, кто кого слушает. Но на экстренный случай запомните мой мобильный, — передает листок. — А по этому телефону можно звонить даже с рабочего места. Трубку на том конце никто не снимет, и вам говорить ничего не надо. Набрали номер — и считаете гудки. Там гудкам соответствуют звонки. Понимаете?
— Да, это просто.
— Два раза по три гудка, — значит, предлагаете встречу через час. Два по четыре гудка — в семь вечера. Два по два — сигнал беды. Он означает, что вы прерываете контакты, и я тогда сам смотрю, как действовать.
— Вы за меня боитесь? — Римма Анатольевна тронута.
Хотя она, конечно, получает плату за свои услуги правосудию и хотя сама за себя не боится, но как это мило, что о ней пекутся. Вообще новый Иван Иванович — очень располагающий мужчина, к тому же обещает рассказать пакости о ненавистном Ландышеве.
Коваль медленно шагает по набережной Яузы, что тянется за Спасо-Андрониковым монастырем в сторону Сокольников. Здесь он, бывало, проходил, направляясь к Веронике. Яуза не спрямлена, вьется свободно, как в полях, ныряет под пешеходные мостики. Особенно живописен один из них, горбатенький, на котором Коваль любил постоять.
Он и теперь всходит наверх, опирается на перила, смотрит на воду, вспоминает тяжкий, поворотный день своей жизни. Он тогда подъехал сюда на машине и стоял вот так же у перил, пересиливая душевную боль, переживая сильнейшее внутреннее потрясение. И вдруг появились те подонки с ножами. Окружили, что-то выкрикивали оскорбительное и угрожающее, взвинчивали себя, чтобы кинуться и убить.
Он выхватил пистолет раньше, чем они успели со своими ножами. Потом сел в машину и погнал, высматривая телефон-автомат.
Набрал первый номер. Недоверчиво послушал длинные гудки: кто-то обязательно должен был ответить. Набрал второй телефон — сразу отозвался казенный чужой голос: «Вас слушают».
Каменея лицом, он нажал рычаг и в последний раз набрал семь цифр. Длинные гудки. И здесь длинные гудки?! Даже сторожа нет?
— Але, — наконец прозвучал старческий тенорок.
— Крушанского, Феликса, кого-нибудь! — распорядился Коваль.
— Нету. Никого нету. Арестовали всех.
Он сразу поверил, что не ослышался. И сразу, не выходя из будки, позвонил совсем в другое место «аварийному» человеку, которому сказал только:
— Мне нужен билет… Пока.
Потом вернулся к машине. Вспорол обивку под задним сиденьем. Вынул оттуда кейс. Захлопнул дверцу и направился прочь.
…Перед самой отправкой он сел в международный экспресс под хрип диктора: «Провожающих поезд Москва — Вена просят покинуть вагоны». Пистолет, завернутый в газету, остался в вокзальной урне…
Коваль отрывается от воспоминаний. Он стоит на мостике, по набережной катят иномарки, под мостиком течет Яуза.
Если следовать примете, Ковалю должно бы икаться, потому что Ландышев весьма энергично его поминает недобрым словом. И хочется ему с кем-то душу отвести, но как это сделаешь? Ведь никому не доверяешь! Только Руслану, пожалуй. Руслан при Ландышеве на такой должности, что коли и ему не верить, то от нервов раньше помрешь, чем от пули.
— Руслан! — рявкает бывший доцент и вместе с ним затворяется в кабинете.
— Слушай, не нравится мне все-таки третейский судья. Я рассчитывал с ним общий язык найти. Шпрехен зи дойч и все такое. А теперь боюсь, как бы с Авдеевым не стакнулся. Как их контролировать?
Руслан слушает с интересом. Для него Коваль не просто кто-то там, а прежний босс. Руслан сохранил остатки былой преданности и уважительного страха. Он мнется, но преодолевает колебания — надо угождать нынешнему хозяину.
— Давайте Катерину к нему подошлем, — предлагает он. — То да се. А заодно пятое-десятое. Долго ли «жучок» поставить.
Ландышев на лету схватывает поданную идею.
— Позови ко мне Катьку! — приказывает он секретарше в переговорник.
Офис у Ландышева невелик, но и не мал. В большой комнате за столами, оснащенными современной конторской техникой, обычно работает человек восемь, преимущественно женщины, и преимущественно хорошенькие. Среди них Римма Анатольевна самая старшая. Сейчас часть столов пуста, но оставлены какие-то вещи; люди просто отошли на перерыв.
Секретарша зовет:
— Катерина, к боссу.
— Я обедаю, — отвечает Катерина — бойкая девушка с налетом вульгарности, которая смягчается ее молодостью и привлекательностью. Она увлеченно играет в компьютерную игру.
— Прекрати свои штучки.
Катерина нехотя встает из-за своего компьютера и, вертя попкой, направляется к начальству.
— Катька, тебе боевое задание, — встречает ее Ландышев. — Надо окучить одного иностранного хмыря.
— Пожа-алуйста, — отзывается она не моргнув глазом. — Только я языков не знаю.
— Хмырь из русских. — Ландышев оборачивается к Руслану: — Думаешь, клюнет?
