Виктория Платова - Змеи и лестницы
Позже Миша пыталась сконструировать альтернативную историю – ту, в которой Айди навсегда остался в «Пальменгартене» их отрочества и в жизни не переступал порог полицейского управления. Утонул ли он в Кильской бухте или благополучно переселился в Гонконг, чтобы тискать хорошеньких блондинок, – принципиального значения не имеет.
Итак, Айди нет. Это никак не влияет на негодяя Готфрида Шолля и на Гвидо Россетти, чье негодяйство до сих пор остается под вопросом. Готфрид все так же творил бы свои отвратительные делишки, а Гвидо двигался бы навстречу смерти в своем пижонском «Шевроле-Корветте». Ничто не могло бы помешать этому. Ничто не могло помешать тому, что пауки в банке сжирают друг друга. Айди нет – и большой человек NN продолжает спать спокойно. Впрочем, он спокойно спит и сейчас, никаких доказательств его причастности к преступлениям собрать не удалось. Вне зависимости от наличия или отсутствия Айди, Миша – в положенное ей время – замрет перед стеной с фотографиями в квартире Россетти, чтобы понять: что-то в них не так. Это отсутствие совершенно не сказывается на присутствии старой фрау Дурстхофф и юного фотографа Отто. Благодаря им всплывает фотография с сиквелом Ханне-Лори и Россетти. Айди же остается неузнанным – ведь Миша понятия не имеет, в кого превратился семнадцатилетний юноша (именно столько было Ящерице, когда они потеряли друг друга из виду). Он – всего лишь часть пейзажа, окружающего стрелка и неизвестную девушку с бокалом.
В альтернативной истории Миша предстает такой, какой она есть и какой могла бы оставаться до конца, не случись ее глупейшего, преступного романа с Айди. А именно – честным полицейским, не способным на должностное преступление. Не разглашающим тайны следствия даже самым близким людям. Айди, никто иной, виноват в том, что она больше не считает себя этим честным полицейским.
По-хорошему, ей надо подавать в отставку.
Но перспектива остаться без любимого дела ужасает ее. Пройдет немного времени, и она снова станет сама собой – нужно только дождаться. Вот только Айди Миша не дождется никогда, он покинул ее, использовал и бросил. Предал, как в ранней юности. Но винить в этом, кроме самой себя, некого.
Днем, на людях, Миша еще справляется с собой, но стоит ей остаться в одиночестве, как тут же наваливается тоска. И осознание того, что она совершила роковую ошибку. Любовь к Вернеру Лоденбаху была ошибкой, ведь неизвестно, какие цели он преследовал, ложась с Мишей в постель. Она все еще гонит от себя мысль, что они были преступными. В самом прямом смысле слова, без романтических сантиментов. Если допустить эту мысль – одной отставкой не обойдешься. Пуля в голову – и есть наказание. И есть искупление.
Долгий год после Гонконга Миша была близка к самоубийству – целый долгий год. Ей снились кошмары, где фигурировали маленькие жертвы преступлений Готфрида Шолля, и сам Шолль тоже присутствовал, и мертвый Гвидо Россетти. Но самым частым кошмаром, посещающим ее по ночам, была игра в «Змеи и лестницы». В ней Миша оказывалась фишкой, путешествующей по игровым клеткам, без всякой надежды добраться до финиша. Иногда змеи выступали в своей привычной ипостаси холодных рептилий, они обвивали ее тело, а лестницы… Вместо того, чтобы поднимать ее ввысь, они разламывались, ступеньки уходили из-под ног. И Миша летела в бездну, и только в самый последний момент просыпалась в холодном поту.
Вернер Лоденбах не приснился ей ни разу.
Она не предпринимала никаких попыток отследить его передвижения по миру, она не знала даже, вернулся ли он во Франкфурт, или остался в Гонконге, или направился еще куда-нибудь. Его имя больше не всплывало в деле Шолля, хотя Миша честно передала список всех допрошенных свидетелей новой команде. А сама сосредоточилась на совсем других делах – гораздо менее резонансных. Прежнего рвения не было – она как будто выгорела изнутри. Внутреннюю пустоту нужно было чем-то заполнять, тогда-то в голову Мише и пришла мысль изучать русский.
Это не было связано с русской любовницей Айди. Даже если она преуспеет в языке, то не станет ни русской, ни тем более красивой, – как девушка по имени Кати. Но сложность этого языка притягивала Мишу, он требовал дисциплины и изнурительной самоотдачи. И то, и другое были едва ли не определяющими качествами полицейского комиссара Нойманн, так что дела с самого начала пошли хорошо. Свою роль сыграли и ее феноменальная память, и русское имя.
– Зачем вам это, шеф? – изумлялся Томас. – Хотите перебраться в Россию? Эта страна не приспособлена для жизни.
– Откуда тебе знать, Томас?
– Троюродный брат моего приятеля… Он ездил туда в прошлом году и с трудом выбрался из снежных завалов.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь опасность.
– Нисколько, шеф. Он сутки не мог вылететь, потому что разыгралась страшная метель. И крылья самолета обледенели, их пришлось оббивать специальными железными штуками. Забыл, как они называются…
– Багры? – высказала предположение Миша.
– Может быть. Багры или крючья. Наверное, у каждого русского есть багор.
– А еще у русских есть Достоевский.
– Кто это?
– Писатель.
– Вы же знаете, комиссар. Я люблю футбол.
Параллельно с изучением языка Миша читала Достоевского. И как раз его легче всего было представить с багром. Или с железным крюком, которым он выковыривал из человека все его тайные пороки, преступные страсти, крамольные мысли. Может быть, и впрямь имеет смысл перебраться в Россию и обледенеть? Перестать чувствовать боль, покрыться снегом – белым, сияющим и ослепительным? Чтобы любой, бросивший взгляд на Мишу, увидел только оболочку – вполне благополучную, чистенькую, без примесей земли, гноя и крови, скрытых глубоко внутри.
Конечно же, никуда она не уехала.
А потом в их полицейское управление пришел запрос из России. День, когда оберст Бекенбауэр вызвал ее, был похож на все другие дни, и Миша даже не подозревала тогда, что он изменит ее жизнь навсегда.
Бекенбауэр начал издалека.
– Говорят, ты изучаешь русский?
– Да.
– И как идет изучение? Далеко продвинулась?
– Мне нравится язык.
– А текущие дела?
– Пока справляемся.
– Как ты смотришь на то, чтобы отправиться в Россию?
– В Россию? – удивилась Миша. – Это по линии обмена опытом?
Командировки по обмену практиковались в их управлении довольно часто, но ограничивались в основном странами Евросоюза, хотя кое-кому из ее сослуживцев удалось побывать даже в Америке.
– Не совсем. Вот.
И Бекенбауэр протянул Мише документ, который при ближайшем рассмотрении оказался запросом от полицейского ведомства города Санкт-Петербург. Он касался личности Вернера Лоденбаха, чье тело было обнаружено в окрестностях города со следами насильственной смерти. Ни один мускул не дрогнул на Мишином лице, пока она изучала приложения к документу: отсканированные страницы паспорта, найденного при жертве. Выходные данные полностью совпадали с тем, что она знала об Айди-Ящерице, и возраст точно соответствовал его возрасту. Вот только фотокарточка была сильно повреждена, и Миша посчитала это благом. Неизвестно, как бы она отреагировала, если бы со скана на нее действительно взглянул Айди. А так Вернера Лоденбаха можно было считать «неким Вернером Лоденбахом», абстрактной фигурой.
– У нас нет ничего на этого Лоденбаха? – спросил Бекенбауэр.
– Надо поднять документацию. Кажется, я имела беседу с неким Вернером Лоденбахом, когда занималась делом Шолля.
– Он был причастен?
– Нет. Всплыл, когда я пробивала телефонные номера в записной книжке Шолля. Там около пятисот контактов.
– Если это один и тот же человек – совпадение выглядит странным.
– А это один и тот же человек?
– Вот и выяснишь.
– Когда я должна ехать? – Миша поразилась бесстрастности собственного голоса.
– Сегодня передашь дела и поезжай.
Она улетела на следующий день, полностью готовая к ледяной корке, которая покрывает в России всё и вся. Полностью, хотя, если верить погодному сайту Wetter.de, разница между температурой Петербурга и Франкфурта составляла два градуса.
В Петербурге было теплее.
– Вот видишь, – сказала она Томасу, который провожал ее в аэропорт. – Холода отступили.
– Должно быть, это природная аномалия. Когда вас ждать обратно, шеф?
– По обстоятельствам, Томас. Я позвоню.
– Держите меня в курсе. Если что – приеду выручать вас. С багром, – пошутил Томас и сам же рассмеялся своей немудреной шутке.
– Надеюсь, этого не понадобится.
Во время полета она не думала об Айди. Она не думала о нем и в предыдущую, нескончаемо длинную ночь. С какой стати ей думать о «некоем Вернере Лоденбахе», который не может быть Айди по определению. Ящерица – человек хитрый и осмотрительный, любой, кто попытается надуть его или расправиться с ним – получит только хвост. Айди легко расстается с ним, чтобы тут же вырастить новый. Когда-то в роли хвоста выступила она сама, но были и другие, Миша абсолютно уверена в этом. Интересно, как поживает Дагмар, первая любовь Ящерицы? Куда подевалась королева оранжерейных поцелуев Агата? А Кати – девушка, которой Айди целых полгода исправно готовил омлет? А блондинка из Гонконга? А все остальные, о существовании которых Миша может только догадываться? У Айди, должно быть, имеется специальное приспособление для утилизации хвостов, иначе они заполонили бы все пространство вокруг него.
