Виктория Платова - Змеи и лестницы

Над обеденным столиком, справа от выключателя, была повешена магнитная доска – сильно уменьшенная копия Вересневской доски, утыканная самыми разными бумажками: стикерами-напоминалками и квитанциями за газ, свет и коммунальные услуги. Но центральное место на доске занимал лист формата А4, озаглавленный:

Далее следовал перечень:

Стакан «Хайбол», «Олд фешн», 300 мл –  300 руб

Бокал для бренди 250 мл  – 200 руб

Бокал «Флюте», «Харикейн»  – 300 руб

Бокал для мартини  – 300 руб

Чайник-пресс  – 400 руб

Менажница «Классик»  – 300 руб

Штоф квадратный 500 мл  – 250 руб

Кофейная пара  – 200 руб

Всего Вересень насчитал двадцать пять позиций, включая креманки и пепельницы. А появление листа объясняли стикеры, с примерно одинаковым содержанием:

«Сестрорецк. ДР. 13.03. – 19 часов. Гарри Арнольдович»

«Репино. Вечерина. 29.05–21 ч. Стас»

«Коломяги. Мото-пати. 01.06. – 22 ч. Северцев»

«С-П Эк. Форум. Банкет. 21.06. – 21 ч. Ах, какой человек!»

Актриса Данилова в свободное от театра время подрабатывала официанткой! И, судя по обилию мероприятий в вечернее время, в ТЮЗе она выступала вовсе не в ведущих ролях. Там же, на доске, Вересень нашел несколько номеров телефонов, которые аккуратно переписал в записную книжку. После этого наступила очередь компьютера. Пока старый монитор включался, Боря успел бегло ознакомиться с содержимым ящиков. В самом верхнем лежали паспорта – внутрироссийский и заграничный, оба – действующие, и это привело Вересня в уныние. Отсутствие паспорта ограничивало Марину Данилову во множестве вещей, включая свободное передвижение по стране и миру.

Но способна ли она сейчас передвигаться и путешествовать?

До сих пор Вересню не приходила в голову такая простая мысль, что с Мариной могло случиться то же, что и с Лоденбахом или Кристиной Бирман. Если бы не волшебный трамвай, если бы не лицо Даниловой на фото – спокойное и серьезное, с намеком на улыбку, затаившуюся в уголках губ, он отнесся бы к факту возможной ее гибели куда спокойнее.

А теперь Вересень сделался таким же печальным, как и занавески на окнах. В задумчивости он перебрал оставшиеся немногочисленные документы: диплом об окончании театральной академии, ТЮЗовский пропуск (оказавшийся просроченным), пропуск в бассейн Первого медицинского института и свидетельство о рождении, отсылавшее Вересня в город Лодейное Поле, Ленинградской области.

В мае Марине Даниловой исполнилось двадцать шесть.

И вся ее жизнь, как минимум со второй половины июля, проходила вне официальных и социальных рамок.

Она не вела дневников, не хранила старые театральные билеты и билеты на поезда, а так же – самолетные багажные корешки, свидетельствующие о дальних путешествиях куда-либо. Зато во втором (и последнем) ящике стола он обнаружил отличного качества и явно дорогой «скетчбук» – альбом для набросков и этюдов. На первой странице альбома старательным почерком было выведено:

Вересню на мгновение показалось, что волшебный трамвай тряхнуло на стыках. Ах, чтоб тебя, и здесь чертов Тимбукту! Название такое же мультяшное, как и пальма, нарисованная следователем на магнитной доске, оно, тем не менее, связано со смертью двух человек и исчезновением третьего, а, возможно – и четвертого, если брать в расчет «нищего актеришку».

На случайность это не похоже, – как любит выражаться капитан Литовченко.

Вересень открывал скетчбук с замиранием сердца, как будто надеялся найти там ответы на вопросы, если не все – то многие. Но здесь его поджидало разочарование: в альбоме для этюдов и впрямь обнаружились этюды – фотографические. Из фоторепортажа, занявшего с десяток страниц, следователь вынес одно: Тимбукту – та еще дыра, не лишенная, впрочем, этнографического очарования. Все постройки в Тимбукту – и старинные, и современные были выполнены из глины, причем современные явно уступали старинным по качеству и красоте конструкции. А еще в Тимбукту оказалось слишком много песка и людей с автоматами. Иногда они носили национальную одежду, но чаще – камуфляж. Также Вереснем были обнаружены два верблюда, два строения, отдаленно напоминающих мечеть, и один по– настоящему прекрасный, пылающий багрянцем закат.

И – ни одной пальмы. Ни единой.

На мониторе, между тем, проплыла совершенно идиотская, и в то же время – символическая заставка:

Но дальше Лоры Вересень не продвинулся: компьютер был запаролен. Но с ним, при необходимости, разберутся ребята из технического отдела. Успокоив себя таким образом, Боря переключился на последний, неисследованный предмет – громоздкий платяной шкаф, где нашел лишь носильные вещи Марины Даниловой, постельное белье, спортивную сумку и чемодан. Рыться в вещах не хотелось и Вересень захлопнул дверцы шкафа, посчитав осмотр комнаты оконченным. И прежде, чем выйти, бросил прощальный взгляд на волшебный трамвай.

– Все будет хорошо! – сказал он трамваю, хотя был вовсе не уверен в этом.

Старухи поджидали его за дверью.

– Ну, что? – поинтересовалась Перебейносиха. – Нашли чего-нибудь?

– Что я должен был найти?

– Изобличающие улики.

– Нет там ничего изобличающего. А ключ я беру с собой. И большая просьба немедленно позвонить мне, если Марина вдруг появится.

Сказав это, Вересень сунул заслуженной коммунальной фурии свою визитку, и та, повертев ее в руках, неожиданно сказала:

– Был какой-то Денис. Шалава наша несколько раз с ним по телефону разговаривала. Сама слышала.

– А поподробнее можно? Что за Денис?

– Денис и Денис. Воздыхатель ее, наверное.

Большего от старухи добиться не удалось, и Вересень, попрощавшись, покинул квартиру на Воскова.

…Положительно, если бы этого кота не существовало в природе, его просто необходимо было выдумать. Он появился в тот самый момент, когда Миша уже опустилась на самое дно отчаяния и безнадежности. И дело было не только в Айди, вернее – не только в нем. Дело было в самой Мише. За год, прошедший после ее позорного бегства из Гонконга, она сильно изменилась – и не в лучшую сторону. От блестящего, честолюбивого, жадного до работы офицера полиции не осталось и следа. Нет, она не поглупела, не стала хуже соображать, но вдохновение изменило ей. То самое вдохновение, которое позволяет найти дорогу к цели даже в кромешной темноте. А вместе с вдохновением ушли интуиция и бесстрашие в отстаивании своей правоты: Миша стала осторожной. Окружение, и прежде всего верный Томас, считали, что она сломалась на деле Готфрида Шолля – первой крупной неудаче в ее карьере. Но и другие – те, кому было поручено расследование после того, как от него отстранили Мишу, – не особенно преуспели. Томас, расстроенный тем, что дело уплыло из их рук, пытался уговорить ее не сдаваться.

– Нельзя вот так взять и все бросить, комиссар, – уговаривал он свою непосредственную начальницу. – Мы столько сделали… И мы были на правильном пути.

– Я больше ничего не решаю.

– Осталось ведь совсем немного. Связать одно с другим…

– …а другое – с третьим. С четвертым и пятым. Пусть теперь этим занимаются другие.

– Да что с вами происходит, комиссар?

– Наверное, я просто устала. Но все образуется, Томас.

Ничего в конечном счете не образовалось. Кроме того, что ей решили предоставить внеплановый отпуск, разом вспомнив, что за последние несколько лет Миша не воспользовалась ни одним из плановых.

– Неудачи бывают у всех, – напутствовал ее оберст Бекенбауэр, когда-то принявший юную Нойманн на службу. – А тебе надо отдохнуть, детка. И вот еще что… У меня есть старая приятельница, психоаналитик. Если хочешь, я могу позвонить ей…

Миша тотчас же представила, во что может вылиться посещение психоаналитика. Подружка Бекенбаэура начнет копаться в прошлом Миши, спустится на веревочной лестнице в колодец ее подсознания и осветит полицейским фонарем скрючившиеся воспоминания о змеях и лестницах, и о тщетном сорокаминутном ожидании Айди на площади перед вокзалом, и о том, как Миша бежала из «Пальменгартена», выронив «Историю криминалистики».

– Думаю, психоаналитик мне не понадобится. Справлюсь своими силами.

– Ну, тебе виднее.

Позже Миша пыталась сконструировать альтернативную историю – ту, в которой Айди навсегда остался в «Пальменгартене» их отрочества и в жизни не переступал порог полицейского управления. Утонул ли он в Кильской бухте или благополучно переселился в Гонконг, чтобы тискать хорошеньких блондинок, – принципиального значения не имеет.

Итак, Айди нет. Это никак не влияет на негодяя Готфрида Шолля и на Гвидо Россетти, чье негодяйство до сих пор остается под вопросом. Готфрид все так же творил бы свои отвратительные делишки, а Гвидо двигался бы навстречу смерти в своем пижонском «Шевроле-Корветте». Ничто не могло бы помешать этому. Ничто не могло помешать тому, что пауки в банке сжирают друг друга. Айди нет – и большой человек NN продолжает спать спокойно. Впрочем, он спокойно спит и сейчас, никаких доказательств его причастности к преступлениям собрать не удалось. Вне зависимости от наличия или отсутствия Айди, Миша – в положенное ей время – замрет перед стеной с фотографиями в квартире Россетти, чтобы понять: что-то в них не так. Это отсутствие совершенно не сказывается на присутствии старой фрау Дурстхофф и юного фотографа Отто. Благодаря им всплывает фотография с сиквелом Ханне-Лори и Россетти. Айди же остается неузнанным – ведь Миша понятия не имеет, в кого превратился семнадцатилетний юноша (именно столько было Ящерице, когда они потеряли друг друга из виду). Он – всего лишь часть пейзажа, окружающего стрелка и неизвестную девушку с бокалом.