Виктор Пронин - В позе трупа

— Происходит, — кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева. — Кто там у Дубовика?

— Задержали одну гниду поганую… Некий Амон. Думаю, что это тот самый…

— Это хорошо, — перебил его Анцыферов. — Это хорошо, Паша, что ты думаешь. Будем думать вместе.

— Тогда начинай думать ты. — Пафнутьев без приглашения сел, но не к приставному столику, нет, он позволил себе опуститься в кресло у книжного шкафа, сразу давая понять, что готов к разговору свободному, без жестких служебных ограничений. Пафнутьев сел в кресло в распахнутом пиджаке, верхняя пуговица рубашки у него всегда была расстегнута, а галстук всегда немного приспущен. Все это создавало впечатление легкости, непосредственности, а кроме того, Пафнутьев держался за такой вот стиль, зная, что это очень не нравится Анцыферову, у которого узел галстука неизменно подпирал острый кадык.

— Паша, — Анцыферов подошел и сел в соседнее кресло. — Паша, скажи, мы с тобой соратники?

— Да! — твердо ответил Пафнутьев. — Соратники по совместной борьбе с организованной преступностью.

— Я не о том, — поморщился Анцыферов с досадой. — Я хотел спросить о другом… Мы с тобой единомышленники?

— По гроб жизни! — заверил Пафнутьев и, кажется, даже выпучил от усердия глаза.

— Паша, — укоризненно протянул Анцыферов. — Остановись, прошу тебя. Все серьезнее, чем ты думаешь.

— Этого не может быть!

— Почему?

— Потому что я обо всем думаю чрезвычайно серьезно, — ответил Пафнутьев. И сколько Анцыферов ни всматривался в его глаза, он не заметил и тени улыбки.

— Ну хорошо… — Прокурор встал, прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, снова подсел к Пафнутьеву. — Этого… Как его… Амона… Паша, его надо выпустить.

— Не понял? — Пафнутьев откинулся на спинку кресла.

— Да, Паша, да.

— Почему?

— Потому, — ответил Анцыферов.

— Звучит убедительно… Он? — Пафнутьев указал пальцем в потолок.

— Да.

— И тверд в своем скромном пожелании?

— Как никогда.

— Дал сроки?

— Никаких сроков.

— Немедленно?

— Чем скорее, тем лучше.

— Для кого?

— Для всех нас. В конце концов, что за ним? Драка в ресторане? Штрафани его как следует, на полную катушку, и пусть катится ко всем чертям! Из города можно выпихнуть, карточку завести…

— Как на дворового хулигана?

— Вот именно. Как на невинного шалунишку.

— У этого шалунишки руки по локоть в крови.

— Есть доказательства?

— Будут, — слукавил Пафнутьев, не решившись сказать об отпечатках пальцев на куртке убитого, в отделении у Шаланды, и подумал — из сейфа документы надо срочно убрать, не то пропадут. — Будут, — повторил Пафнутьев.

— Вот когда будут, тогда и бери его, касатика. Тогда и сажай его в камеру смертников. А сейчас… Оформляй драку в ресторане и отпускай. Это важно для тебя ничуть не меньше, чем для меня. Грядут перемены, Паша.

— Как?! Опять?!

— Я же попросил тебя — кончай хохмить. Я говорю о переменах в нашей с тобой жизни. Как тебе этот кабинет? Нравится?

— Ничего помещение, — Пафнутьев окинул взглядом прокурорские апартаменты. — Зеркал маловато.

— Когда вселишься — добавишь.

— Неужели такое может быть? — захлебнулся Пафнутьев от счастья.

— К тому идет, Паша. И вот что я тебе еще скажу… Такие шансы в жизни случаются не слишком часто, можно сказать, что с каждым отдельным человеком они случаются только раз. Или сейчас, или никогда. Взгляни наверх… Там сидят люди, которые в нужную минуту сделали правильный выбор, поставили на ту лошадь, на которую нужно было ставить. Других достоинств у них нет, на этот счет никто не заблуждается. Кто-то назовет их выбор преступным и будет прав. Я даже готов согласиться — некоторые совершили криминальный выбор. И лошадь, на которую они поставили…

— На жеребца они поставили. На сивого мерина.

— Пусть так, Паша, пусть так. Но он почему-то выигрывает, этот сивый мерин. А умные, тонкие, справедливые, законопослушные граждане, озабоченные судьбой России, почему-то ничего не могут с ним поделать. Ты не знаешь почему?

— Знаю. Потому что он наш клиент?

— Может быть. Но пока — мы его клиенты. И он нас дрючит, как хочет. И оставим это. Мы договорились?

— Да, — как-то слишком уж легко ответил Пафнутьев. И этим заронил в душу прокурора новые сомнения.

— Точно?

— Сегодня же твой клиент будет на свободе.

— Сейчас, — тихо, но твердо повторил Анцыферов, исподлобья глядя на Пафнутьева.

— Сегодня, — тоже тихо, но не менее твердо ответил Пафнутьев. — Надо же хоть немного уважать контору, — он окинул взглядом стены прокурорского кабинета. — Проведем необходимые процедуры, составим бумажки, подпишем… Вынесем постановление, обоснуем его — и, как говорится, на все четыре стороны. Все это произойдет сегодня. В пятницу. День короткий, но мы успеем. Твой приятель еще проведет вечерок в ресторане. Если у него не будет более важных дел.

— Пусть так, — согласился Анцыферов без подъема. — Паша… Но это твердо? — Не мог, не мог он до конца доверять Пафнутьеву, постоянно ждал от него какого-то кандибобера, постоянно вынужден был перепроверять. На явном предательстве его не ловил, но своеволие ощущал постоянно. — Я могу доложить?

— Я бы не торопился на твоем месте, Леонард. О чем ты сейчас доложишь? Что со мной поговорил? Несерьезно. Доложишь, когда человек будет на свободе.

— Тоже верно.

— Прекрасная погода, не правда ли? — Пафнутьев показал на окно, в котором едва ли не впервые за последние несколько дней проглянуло осеннее солнце. Желтая листва делала свет золотистым, праздничным, даже каким-то обнадеживающим. И улыбался Пафнутьев широко и откровенно, как человек, который поймал ближнего на некрасивом поступке, но великодушно простил его.

— Да, ничего погода, — смешался Анцыферов, поняв улыбку следователя.

Пафнутьева он проводил взглядом, полным недоверия и сомнений.

Дубовик превзошел самого себя по оперативности. К тому времени, когда Пафнутьев вернулся в кабинет, он успел провести два опознания со всеми формальностями. Андрей съездил за Викой, привез ее на машине Пафнутьева, и она бестрепетной рукой указала на Амона, как на человека, который пытался изнасиловать ее в лифте и только вмешательство соседей спасло ее от надругательства. Именно в таких выражениях Дубовик изложил все происшедшее. Вика не возражала, а возражения Амона не произвели на следователя слишком большого впечатления.

— Было? — спросил Дубовик. — Было. А о том, расстегивал ли ты ремень, спускал ли ты штаны или они сами с тебя сползли — обо всем этом расскажешь судье, если он тебя об этом спросит.

— Нехорошо говоришь, начальник, — ворчал Амон, посылал на Вику свирепые взгляды, всхрапывал от обиды и оскорбления, но что-то произошло с ним — чем дольше он находился в прокуратуре, тем становился как-то беспомощнее.

Потом в кабинет вошел старик, который видел убийство, происшедшее у его машины неделю назад. Он, правда, оговорился, что не может твердо назвать Амона убийцей, но подтвердил, что из трех предъявленных ему для опознания человек на убийцу похож только Амон. Протокол подписал, а уходя, еще и пригрозил Амону пальцем, будто действительно дворового шалуна отчитал.

— Поговорим, папаша, — пообещал ему на прощание Амон. И старик, уже собравшийся было уходить, вдруг взвился. Вернулся от двери, подошел к Амону.

— Пугаешь? Меня? Ах ты, дерьмо собачье! Ах ты, дрянь вонючая! Он меня решил попугать! Ты поднимись в атаку из окопа! Ты поднимись навстречу танку! Ты сходи, козел, врукопашную, а потом пугать меня будешь! А нож в спину всадить… — И старик, размахнувшись, влепил Амону такую мощную пощечину, что тот весь дернулся и с трудом удержался, чтобы не свалиться со стула.

Амон вскочил, но не успел ничего сделать — старик оказался куда живее, чем он предполагал. Захватив все лицо Амона в ладонь, он с силой толкнул его на стул, и тот с грохотом снова сел.

— Приходи, поговорим. — И, хлопнув дверью, старик вышел.

— Избиваете, начальник? — проворчал Амон.

— Виноват, не уберег тебя, Амон. Садись, пиши жалобу на старика. Все опиши, дескать, избил тебя дед семидесяти лет. Давай, жалуйся, джигит! Оштрафуем старика на тысячу рублей и вручим тебе деньги. На пачку сигарет не хватит, но пару пирожков на вокзале купишь.

— Нехорошо говоришь. — Амон облизал губы, сплюнул себе под ноги, растер плевок.

— Еще раз так сделаешь, — сказал Пафнутьев, — заставлю вымыть пол. Дам ведро, швабру, и будешь мыть. И не только здесь, там весь коридор затоптан. И в туалете непорядок. Такие козлы, как ты, в унитаз попасть не могут, рядом свое дерьмо кладут. Понял, козел?

Желваки, маленькие, бугристые, острые желваки возле самых ушей Амона вздрогнули, напряглись и замерли. Сжав зубы, он молчал.