Виктор Пронин - В позе трупа
— Какие друзья? — Амон передернул плечами. — Подсел к ребятам, они не возражали. Первый раз их видел.
— Но они так решительно бросились вас защищать… Совершенно незнакомого человека?
— Дорогой, ты не знаешь законов стола… Мы сидим вместе, за одним столом, мы уже братья. И если кто вмешается, он становится общим врагом.
— Вы подсели к Павлу Николаевичу, — Дубовик показал на Пафнутьева, — и к его другу… С ними вы тоже сделались братьями?
— Не надо меня путать, дорогой… Я подсел, чтобы задать несколько вопросов…
— И опрокинули столик?
— О! — Амон досадливо скривился. — Чего не бывает в ресторане! Ты что, не знаешь, как бывает, когда люди выпьют?
— Итак, вы утверждаете, что вас начали избивать? — уточнил Дубовик.
— Ну… Не так чтобы уж избивать, — даже при допросе Амон не мог признать, что кто-то его избивал. Драка — да, пусть будет драка. Но чтобы его, Амона, избивали в ресторане какие-то пьяницы?! — Начальник, что говоришь? Какие вопросы задаешь? Что случилось? Кто-то подрался в ресторане, я оказался замешанным… Какая беда? Штраф? Пожалуйста, возьми с меня штраф. Нужен стол? Будет хороший стол. В том же ресторане… Он виноват, я виноват, ты виноват… Все виноваты. Встретимся, обсудим наши обиды, выпьем и разойдемся. Зачем все эти протоколы, вопросы, допросы…
— Кури. — Дубовик придвинул к Амону пачку сигарет.
— Спасибо, не курю. Но ради тебя, начальник, закурю. Чего не сделаешь для хорошего человека!
— На что живешь, Амон? — неожиданно вмешался в разговор Пафнутьев.
— А, дорогой! Друзья помогают, земляки не забывают… Перебиваюсь кое-как.
— А друзья… Большие люди?
— Какие большие?! Совсем маленькие люди. Но если это настоящие друзья, значит, большие люди.
— Давно в городе?
— Неделю уже… Может, меньше. Совсем недавно.
— Раньше никогда здесь не был?
— Почему не был… Был. Когда приедешь, когда уедешь, разве запомнишь?
— Где живешь?
— Где придется! В гостинице удастся поселиться — хорошо. Добрый человек переночевать пустит — опять хорошо. Девушка-красавица полюбит на ночь — совсем хорошо.
— Жалуются на тебя девушки…
— Кто жалуется? — Глаза Амона прищурились.
— Есть такие… Нехорошо себя с девушками ведешь. Как по вашим законам должен поступить ее отец, брат, жених, если ее кто-то обидит?
— А, наши законы! Предрассудки, начальник! Чего не бывает между парнем и девушкой… Сегодня она плачет, завтра смеется. Все, что случается между мужчиной и женщиной, — только они могут разобраться. Все остальное неправда.
— Хорошие слова, — кивнул Пафнутьев.
— Отпускать меня надо, начальник.
— Рановато, — обронил Дубовик.
— А если… позвонят? Отпустишь?
— Смотря кто позвонит.
— Тогда ладно, тогда хорошо, — Амон улыбнулся, пустив дым в сторону Дубовика. Следователь писал протокол и не заметил этого. Но Пафнутьев все увидел и сразу почувствовал, как тяжело дрогнуло сердце, налились тяжестью руки. Подобного пренебрежения Пафнутьев не прощал никому, подобное он всегда замечал, даже когда нечто похожее происходило без злого умысла. Самое невинное пренебрежение заставляло его забывать о всякой служебной субординации. Этого вот дыма в лицо он не простил бы ни Анцыферову, ни Сысцову, а уж Амону…
— У нас есть несколько заявлений, — медленно проговорил Пафнутьев. — В некоторых упоминаетесь вы, Амон.
— Хорошие заявления?
— Неплохие. В одном говорится об убийстве при угоне машины, в другом о разгроме отделения милиции, в третьем о попытке изнасилования в лифте…
— А что произошло в лифте? — Амон выбрал самое невинное обвинение.
— Речь идет о вашей соседке…
— О, начальник! Мало ли где каких соседок приходится трахать за гостеприимство, за доброе отношение, за вкусный обед. — Амон посмотрел на Пафнутьева как бы свысока, прищурившись, — вот, дескать, как с вашими красотками разговариваю. — Лимон подаришь, она уж готова на что угодно. Банан гнилой с базара принесешь… Счастье девичье. Как-то пару гранатов подобрал у мусорного ящика… Поверишь, начальник, сколько ходил за девушкой — никакого успеха. Гранаты отдал — сама в постель потащила. Щедрость красит настоящего мужчину, верно, начальник?
Не стоило произносить Амону этих слов, ох, не стоило. Не знал он, простодушный, что наделал, какого зверя разбудил негромким своим голосом. Теперь перед ним сидел совсем не тот человек, который был всего минуту назад. Пафнутьев опустил голову, спрятав и от Амона, и от Дубовика свой взгляд. Некоторое время он молчал, сжав зубы и пытаясь совладать с собой, не дать выхода тому гневу, который распирал его изнутри. Дубовик уже сталкивался с чем-то похожим и сразу понял, что произошло, почему сник Пафнутьев — со стороны могло показаться, что тот действительно сник. И лишь усмехнулся про себя, удовлетворенно усмехнулся, потому что всегда радовался, когда ему удавалось видеть начальство в таком состоянии. Дубовик испытывал те же чувства, правда, были они не столь ярко выражены, не столь сильно приправлены гневом и страстью. Но чувства были те же, и Дубовик улыбнулся Амону сочувствующе, даже соболезнующе. Не ощутил Амон, не увидел, что потолок в кабинете затянуло тяжелыми тучами, не слышал, как громыхнуло у него над головой, как сверкнуло зловеще. Он все еще думал, что над ним ясное небо, и продолжал выпускать дым, усмехаться своим мыслям, своим наблюдениям над повадками местных красавиц.
— Соседка, говоришь? — Амон решил продолжить приятную для него тему. — А у нее как, с женским вопросом все в порядке? А то ведь некоторые такие фантазии сочиняют… У любого мужика член встанет от этих девичьих фантазий, а, начальник?
Пафнутьев облегченно усмехнулся.
Сомнения, колебания отпали.
— Вот ее заявление, — Пафнутьев положил тяжелую ладонь на несколько листков, лежащих перед ним. Это не было заявление Вики, она не успела его еще написать, Пафнутьев всего час назад узнал, что Амон — именно тот человек, который куражился над Викой в лифте. — Вот ее заявление, — повторил Пафнутьев. — Пригласим потерпевшую, проведем опознание… Соберем несколько человек, таких же корявеньких и гнилозубых, как ты, чтоб все были немного похожи… И предложим потерпевшей указать человека, который пытался изнасиловать ее в лифте.
— Я не пытался! — заорал Амон, которого унизили так спокойно, так между прочим, словно и не заметив этого. — Если я собираюсь кого-то трахнуть, то я трахаю!
— И на старуху бывает проруха, — развел руками Пафнутьев, чрезвычайно довольный своим ударом. — И кажется мне, что ты вообще слаб по этому делу.
— По какому делу?
— По мужскому.
— Не слаб, — обронил Амон. — Слово даю.
— Слово свое можешь запихнуть себе в штаны. Сзади. Только там ему и место, — нанес Пафнутьев еще один удар.
Амон не ответил, только сейчас начиная понимать, что атмосфера в кабинете изменилась. Он прищурившись смотрел на Пафнутьева, поигрывал желваками. Недокуренную сигарету выплюнул на пол. Дубовик с некоторым изумлением проследил за полетом окурка, склонил голову к плечу, словно пытаясь осмыслить увиденное.
— Напрасно, начальник, ты так говоришь, — наконец произнес Амон.
— Простоват, — усмехнулся Пафнутьев. — Не каждый день таких князей приходится допрашивать… Которые в лифте кончают при виде юбки.
— Не надо, начальник, — уже, кажется, попросил Амон. — А то я за себя не отвечаю.
— А тебе и не надо отвечать. За тебя сейчас я отвечаю. Слушай меня, дорогой… Тебя взяли в ресторане, где ты затеял драку с представителем прокуратуры, то есть со мной. История с лифтом — это два. Есть люди, — Пафнутьев опять положил ладонь на листки, лежащие на столе, — есть люди, которые видели тебя при угоне машины. Там, во дворе, остался труп. Удар ножом нанесен сзади в спину. Козел вонючий, — вырвалось у Пафнутьева.
— Кто козел вонючий? — тихо спросил Амон.
— Убийца.
— А я тут при чем?
— Ни при чем. Ты же не козел? Или козел?
— Не надо, начальник. Прошу тебя — не надо.
— Это уже мне решать… Будем проводить опознание. Если тебя узнают… Плохи твои дела.
— О моих делах не надо думать. О своих лучше думай.
— С некоторых пор, Амон, твои дела — это мои дела.
— Звезду хочешь?
— Хочу. И вот он хочет, — Пафнутьев кивнул в сторону Дубовика. — И еще одно… Недавно произошла очень неприятная история в двенадцатом отделении милиции. Сбежал преступник. Очень опасный преступник. Перед этим нанес тяжкие телесные повреждения начальнику отделения майору Шаланде, другим сотрудникам. Нанесен большой материальный ущерб помещению. Оскорблена честь, достоинство офицера при исполнении служебного долга, — Пафнутьев сознательно заговорил казенными словами, понимая, что Амон лучше воспримет именно такие слова.
