Рут Ренделл - Поцелуй дочери канонира
— Что ж, почему бы нет? Конечно, я с трудом такое представляю, но какие еще могут быть варианты? Если они ехали через Помфрет-Монакорум, они никак не миновали бы Биб Мью и не избежали бы встречи с Габбитасом. Если, конечно, Габбитас не был одним из них, вторым убийцей.
— А про мотоцикл ты не думал? Может, они ехали лесу на мотоцикле Энди Гриффина?
— Могла ли Дейзи перепутать звук мотоциклетного и автомобильного моторов? Как-то не представляю себе Джона Габбитаса за спиной у Энди Гриффина. Но не мне тебе говорить, что у Габбитаса нет алиби на день вечер 11 марта.
— Знаешь, Майк, в последние годы с алиби вообще творится что-то странное. Все реже можно установить надежное и несомненное алиби. Это, конечно, усложняет преступникам жизнь, но это же им на руку. Это, наверное, связано с тем, что люди стали жить поодиночке. На планете нас с каждым годом все больше, но жизнь у каждого становится все более одинокой.
Лицо Бердена приняло безучастное выражение — таким оно становилось, когда Вексфорд начинал «философствовать» (как это определял Берден). На эту мину у Вексфорда уже образовалась аллергия, и, поняв, что не может сказать по делу больше ничего стоящего, он оборвал свое рассуждение и распрощался с Верденом.
В машине по дороге домой он не переставал думать о том, что в наши дни подозреваемым становится все труднее подтвердить фактами свои заявления. В годы экономического спада, когда растет уровень безработицы, люди реже ходят в пабы, кинотеатры пустуют — публика довольствуется телевидением. В Кингсмаркэме кинотеатр закрылся пять лет назад, и его уже успели переделать в хозяйственный магазин. Никогда прежде не было столько одиноких домовладельцев. Все реже взрослые дети остаются жить с родителями. По вечерам и по ночам улицы Кингсмаркэма, Стовертона, Помфрета будто вымирают — ни пешехода, ни машины, оставленной на углу. Только проезжающие куда-то грузовики с одинокими водителями. Все по домам — неприкаянные мужчины и женщины сидят в маленьких домиках и крохотных квартирках и смотрят в телевизоры.
Отчасти из-за всех этих перемен полиции было трудно установить точное местопребывание свидетелей в день и час убийства. Кто мог бы подтвердить слова Джона Габбитаса или Канонира Джонса, да и Бибью, если уж на то пошло? Кто мог бы точно сказать, где был Кен Харрисон, Джон Чауни или Терри Гриффин, кроме разве их жен, на чье свидетельство никак нельзя полагаться? Трое последних в час убийства либо находились дома, либо на пути домой, с кем-то из них были жены, а кто-то оставался один.
Сказать, что Канонир Джонс исчез, было бы слишком. Позвонив в магазин спортинвентаря на Холлоуэй-роуд, Вексфорд узнал, что Джонс уехал, как он это нередко делал, на несколько дней в отпуск, а куда, не сказал, Вексфорд не мог не заметить совпадения — если, конечно, это не было чем-то большим, нежели просто совпадение. Джоан Гарленд владела магазином и исчезла. Канонир Джонс, который был с ней знаком и получал от нее письма, тоже владел магазином и «нередко исчезал». И еще одно обстоятельство привлекло внимание Вексфорда — в нем инспектор тоже готов был увидеть неслучайное совпадение. Канонир Джонс продает спортинвентарь, а Джран Гарленд превращает одну из комнат своего дома в спортзал и заполняет его всевозможными тренажерами. Не вместе ли эти двое сейчас? А если да, что они замыслили?
Хозяин загородной гостиницы «Радужная форель» в Плаксхэме с радостью рассказал сержанту Вайну все, что ему было известно о завсегдатае (если так можно сказать о человеке, который бывает наездами) заведения мистере Г.Г. Джонсе. Джонс останавливался у них лишь однажды, а потом всегда снимал небольшой домик по соседству. Домик Канонира располагался метрах в пятидесяти дальше по переулку в сторону реки — не так уж и по соседству, подумал Вайн.
Одиннадцатого марта? Хозяин «Форели» без объяснений понял, о чем речь, и его глаза заблестели от возбуждения. Конечно, мистер Джонс был здесь с десятого по пятнадцатое. Это известно точно, потому что мистер Джонс всегда расплачивается за выпитое только перед самым отъездом, и в баре сохранились записи всех его заказов за эти пять дней. Сумма, которую Канонир за пять дней потратил на выпивку, показалась Вайну непомерной для одного человека. Приходил ли Канонир одиннадцатого, хозяин не знал — он не отмечал дат в своей тетрадке.
После отъезда Джонса хозяин не видел его и в ближайшее время не ждал. Домик у реки, где селился Канонир, стоял пустым, и его владелец сообщил Вайну, что мистер Джонс пока больше не бронировал. Он останавливался здесь всего четыре раза, всякий раз один. Именно так, всегда приезжал один. Однажды домовладелец видел своего клиента в «Радужной форели» выпивающим в компании с женщиной. Описать ее он не мог бы. Ну, просто женщина. Единственное, что он помнил о ней, так это то, что спутница Канонира выглядела слишком уж юной для него или, если уж на то пошло, он был для нее слишком старым.
Что ж, вероятно, Канонир Джонс отправился на рыбную ловлю в какое-то другое место. Но что за письмо могло прийти к нему в том конверте, который лежал в доме на Ниневия-роуд на каминной полке? Любовное послание? Или изложение какого-то плана? А зачем Джонс сохранил конверт, хотя, очевидно, выбросил само письмо? А потом так беззаботно использовал его как писчую бумагу и отдал Бердену?
За обедом Вексфорд обсуждал с Дорой возможность поехать куда-нибудь на выходные. Конечно, она может поехать, если хочет. Но сам инспектор вряд ли куда вырвется. Во время всего разговора Дора не отрывалась от журнала, и когда Вексфорд спросил, что ее так увлекло, она ответила: статья об Огастине Кейси. Вексфорд издал звук, который авторы викторианских романов обозначали как «пест!».
— Рег, ты закончил «Полчища мидян»? Я хочу почитать.
Он подал ей книжку, а сам открыл «Прекрасна, как дерево», в которую еще не успел как следует углубиться. Не глядя на жену и не поднимая головы от книги, он спросил:
— Ты говорила с ней?
— О, Рег, ради бога! Если ты имеешь в виду Шейлу, так и скажи! Мы разговариваем с ней как обычно, только тебя не оказывается рядом, чтобы вырвать у меня трубку.
— Когда она едет в свою Неваду?
— Недели через три.
По выходным Престон Литлбери обитал в маленьком доме в самом центре деревеньки Форби. Форби упоминается в списке самых живописных английских деревень на пятом месте. Именно потому, сказал Престон, он и приобрел здесь домик для отдыха на выходных. Конечно, он предпочел бы самую живописную деревню Англии — если бы она была так же близко от Лондона, — но та, увы, оказалась в Уилтшире. И конечно, это не был в строгом смысле дом для уикенда, иначе они не застали бы хозяина в четверг.
Престон доложил им все это с улыбкой на губах, сложив руки домиком под подбородком. У него была скупая и тусклая улыбка с оттенком покровительства. Было сразу заметно, что он живет один. Барри Вайну комнаты в доме Престона напомнили антикварный бутик. Здесь все имело вид заботливо сбереженной и тщательно сохраняемой старины, и не в последнюю очередь — сам седовласый мистер Литлбери в серебристо-сером костюме, розовой, сшитой на заказ рубашке и алом галстуке в серую крапинку. Как и многие антикварные предметы, Престон был старше, чем казался на первый взгляд. Барри дал бы ему семьдесят с лишним. Речь его напоминала речь позднего Генри Фонды в роли какого-нибудь профессора. Объясняя род своих занятий, Престон Литлбери выражался так витиевато, что Вайну мало что удалось понять. Престон родился в Филадельфии, американец, жил в Цинциннати, штат Огайо, как раз в те времена, когда в тамошнем университете преподавал Харви Коупленд. Там они познакомились. Престон также был знаком в те годы с доктором Перкинсом, нынешним ректором Университета Южного Майрингема. Он и сам был вроде ученого, работал в Музее Виктории и Альберта, добился авторитета в своей области и, было время, писал в одной из национальных газет колонку, посвященную предметам старины. А сейчас, как можно было понять, Престон жил перепродажей старинного серебра и фарфора. Эти сведения Вайну пришлось выуживать из расплывчатых и многословных объяснений. Во время разговора мистер Литлбери постоянно кивал головой, как китайский болванчик.
— Я довольно много езжу. Туда-сюда, понимаете ли. Подолгу бываю в Восточной Европе — после окончания «холодной войны» там открылся богатый рынок. Позвольте рассказать вам одну забавную историю, которая случилась со мной на границе Болгарии и Югославии.
Испугавшись, что сейчас последует очередная байка на вечную тему неповоротливости бюрократической машины, Вайн, выслушавший уже три подобных, поспешил перебить Престона.
— Насчет Энди Гриффина, сэр. Он какое-то время работал у вас? Мы сейчас выясняем, где он мог провести последние дни перед смертью.
Как всякий говорун, Литлбери отнюдь не радовался, если его перебивали.
