Энн Перри - Улица Полумесяца
В темных глазах старой леди мелькнула крошечная искра, огонек надежды.
Долгие годы они с невесткой искренне испытывали взаимную неприязнь, живя под одной крышей. Они общались друг с другом с холодным равнодушием, а порой и с откровенной враждебностью. Но сейчас все это показалось неважным. Открывшаяся всепоглощающая реальность перечеркнула это прошлое. Настал поворотный момент, озаренный новым светом, новым знанием и пониманием.
– Нет, при чем тут смелость… Я побоялась уйти, – осторожно произнесла пожилая женщина, глядя в глаза Кэролайн.
Миссис Филдинг не пыталась ее ободрить, она говорила честно. И Марию удивило, что это оказалось совсем нетрудно.
– Возможно, Элис побоялась остаться? – предположила Кэролайн.
Старая дама задумчиво промолчала. Очевидно, такая мысль не приходила ей в голову. В душе она всегда считала Элис смелой, поступившей правильно. Надежда появилась из совершенно неожиданного источника.
По губам миссис Филдинг промелькнула еле заметная улыбка.
– Необходима большая сила духа, чтобы выдержать все в одиночку, храня тайну, не позволив себе никаких отступлений, никаких уступок. Разве вы хоть раз намекнули об этом Эдварду или Сюзанне?
Миссис Эллисон гордо выпрямилась.
– Безусловно, нет! Что за дикий вопрос?
– Вы скрывали это от них ради самой себя… но в той же мере и ради них.
– Я… я скрывала это… – Очевидная борьба за честность давалась пожилой леди мучительно. – Не знаю… Я скрывала это ради себя… Мне невыносимо было даже думать о том, чтобы мои дети узнали, что мне пришлось… как со мной… представляли меня в такой чудовищной ситуации…
Наконец слезы хлынули из ее глаз, и она, задрожав, разразилась безудержными рыданиями.
Кэролайн испытала шок. На мгновение она словно окаменела, но чуть позже жалость вдруг захлестнула ее мощной волной, смывшей все прочие чувства. Она не могла полюбить эту старую женщину – слишком много в их прошлом было незабываемых жестоких и обидных сцен, язвительности, несправедливых оскорблений и недовольства, – но она почувствовала, как разрушительно сказались на душе свекрови тайные несчастья, чувство вины и отвращения к себе и невыносимое одиночество. Миссис Филдинг склонилась и, обняв плечи старой женщины, ободряюще поддержала ее.
Так они и замерли, не двигаясь и ничего не говоря, и вскоре Кэролайн почувствовала, как на них снизошло нечто вроде умиротворения, возможно, вызванного лишь временным эмоциональным опустошением. Она выпрямилась и села обратно в свое кресло.
Следовало ли ей еще что-то сказать в утешение или поговорить о чем-то начистоту, учитывая, что момент такой откровенности может не вернуться? Надо ли им согласовать, какую историю они расскажут Джошуа? Ему же придется как-то все объяснить…
Внезапно Филдинг зябко поежилась от ледяного страха.
Она взглянула на склоненную голову старой дамы, все еще закрывавшую лицо руками. Как же можно объяснить ему это письмо? Нужно найти кого-то из близких, кто мог бы воспользоваться ее именем. За исключением вечера знакомства в театре, их с Сэмюэлем никогда не видели вместе в обществе. Вряд ли у Эллисона появилась в Лондоне женщина, способная из ревности состряпать поддельное письмо. К тому же Кэролайн была вдовой его брата. Кто мог бы более естественно пригласить его в гости в чужом городе?
Но ей придется как-то объяснить вчерашнее Джошуа. Эта мысль настойчиво билась в ее голове.
Миссис Филдинг опять взглянула на старую даму, и в ней снова вспыхнула жалость, причинившая ей невероятную боль. Но ведь такой подделкой свекровь сама навлекла на себя очередное несчастье! Ее собственные поступки сделали его неизбежным. Кэролайн не хотелось наносить глубокую рану Джошуа и самой себе, спасая Марию Эллисон. Ей не верилось, что Элис могла рассказать своему сыну о таком ужасе. Но даже если он что-то узнал, то держался с ними так, что это было незаметно. Оставался вопрос с Джошуа. Что же она может сказать ему?
Решение созрело в ее уме. Встав с кресла, миссис Филдинг молча вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. В холле она увидела служанку.
– Миссис Эллисон предпочла бы, чтобы ее пока не тревожили, – сообщила она девушке. – Прошу тебя, позаботься о том, чтобы никто к ней не заходил по меньшей мере полчаса. Если, разумеется, она сама не вызовет тебя колокольчиком.
– Слушаюсь, мэм, – кивнула служанка.
Кэролайн в глубокой задумчивости поднялась наверх. Разговор с мужем представлялся ей крайне трудным. Возможно, ей удастся избежать подробностей. Прежде у нее не было от него никаких секретов. За годы семейной жизни с Эдвардом она привыкла к благоразумной сдержанности, но с Джошуа жизнь оказалась совсем другой… вернее, казалась такой до вчерашнего дня.
Возможно, она могла бы сказать ему, что есть одна тягостная, унизительная тайна, не объясняя, в чем, собственно, она заключается? Может, он и не спросит.
Миссис Филдинг прошла по лестничной площадке к своей спальне. Зашла она туда без особой надобности – ей просто хотелось подумать в одиночестве. Ее душа пребывала в таком страшном смятении, что она все равно не могла бы сосредоточиться на каких-то домашних делах – никакие неоплаченные счета сейчас не имели значения.
Закрыв дверь, она устроилась в кресле с красивой чинцовой[34] обивкой перед туалетным столиком. Кэролайн нравилась эта комната. Именно о таком уютном гнездышке она мечтала долгие годы жизни с Эдвардом, но ему здесь не понравилось бы. Он счел бы излишним обилие яркой цветочной отделки, а общий дизайн показался бы ему недостаточно аристократичным.
Женщина попыталась оживить в памяти его образ, все его добрые и благородные качества, подлинные чувства… Как он горевал о Саре! Но изначально он страшно невзлюбил Питта. И ему так никогда и не удалось понять Томаса. С другой стороны, подобно большинству мужчин, он обожал своих дочерей, пусть и не часто это показывал, и, на его взгляд, никто из женихов не мог быть достоин жениться на них, никто не мог окружить их той любовью и заботой, какой они заслуживали. Первый муж Эмили имел состояние и титулованных предков, но Эдвард постоянно переживал, что тот будет изменять ей.
А уж Питт вообще не унаследовал ни состояния, ни приличного происхождения. И Эдвард все волновался, как же он сможет дать Шарлотте все, чего она достойна…
И лучше не вспоминать застарелой боли, вызванной тем, как Доминик изменял его любимице Саре. Старшая дочь погибла, и тут ничего уже невозможно исправить.
Потом мысли Кэролайн вернулись к самому Эдварду и миссис Этвуд, чье миловидное личико она могла еще представить очень легко, даже по прошествии стольких лет. Она в точности помнила, что почувствовала, когда впервые осознала, что эта особа была любовницей ее мужа, а не болезненной вдовой одного его старого друга, как он сам ее называл. Тогда Эдвард открылся ей с неведомой до этого стороны. Какие еще тайны он мог скрывать от нее?[35]
Женщина вдруг почувствовала, как изнутри поднимается холодный ужас. Руки ее задрожали. Как же она обманывалась в своем свекре! В гостиной Кэролайн видела в нем только достойного джентльмена или отца семейства, произносившего благочестивые молитвы за обеденным столом. Но в том же самом теле обитал другой человек, описанный миссис Эллисон как чудовищный извращенец, а Кэролайн этого не чувствовала, она даже не догадывалась о двойственности его натуры. Как могла она быть такой слепой, такой невосприимчивой, невнимательной?!
Чего же еще она не замечала? И не только потому, что заблуждалась в своем свекре. Она заблуждалась также и в самой себе! Вся та жестокость, страдания и унижения, даже физическая боль скрывались за благопристойными дневными масками, а она абсолютно ничего не замечала…
В чьих еще лицах она видела только то, что хотела? О чем Эдвард мог просить миссис Этвуд, но никогда не просил Кэролайн? Хорошо ли она на самом деле понимала своих близких? Даже Джошуа?..
Она не имела ни малейшего желания куда-то выходить, но в тот вечер Джошуа играл в премьерном спектакле новой пьесы. Естественно, ей следовало появиться там при любых обстоятельствах. Отсутствие на премьере практически равносильно заявлению о том, что она не сможет реабилитироваться.
Съев в одиночестве легкий ужин – старая дама не выходила из своей комнаты, – Кэролайн оделась с особой тщательностью, выбрав великолепное ярко-синее платье. Она оживила наряд подвеской в виде камеи, подаренной ей мужем, и, накинув длинный бархатный плащ, отправилась в театр в наемном экипаже, холодея, дрожа и изнывая от неопределенности ситуации. Джошуа не мог страшиться этого вечера больше, чем она. Успех или провал премьеры вряд ли имел для него жизненно важное значение.
Приподнятая театральная атмосфера подействовала на миссис Филдинг ободряюще, и она отвлеклась от тягостных мыслей, отвечая на приветствия друзей и добрые пожелания знакомых. Они поздравляли ее с премьерой Джошуа и, исполнившись предвкушения, надеялись на положительный прием публики. Кэролайн отчаянно желала мужу успеха, мечтала, чтобы он оказался достойным похвалы, хотя лучше б он не изображал таких тревожащих душу страстей, какие она видела в игре Сесиль Антрим.
