Путешествия майора Пронина - Арсений Александрович Замостьянов
Пронин ничего не ответил. Только кивнул – как будто издалека поклонился девчонке, которой столько пришлось вынести в те дни… Шах ещё что-то говорил о торговле коврами, передавал приветы от Перона и Курпатова, но Пронин ничего этого как будто не слышал.
Потом Пехлеви действительно женился. И даже Сталин, вообще-то чуравшийся таких жестов, послал молодым щедрые подарки к свадьбе. Поздравил чету Пехлеви и Пронин. Скромно, телеграммой. Но они удостоили его ответа.
После этого шах ещё дважды приезжал в Советский Союз. И всякий раз встречался с Прониным. Давно умерли или ушли в отставку те коллеги с Лубянки, которые знали о тегеранской командировке Пронина. Но по управлению ходили слухи о загадочном почтении, которое испытывает к советскому генералу иранский шах. Молодые подшучивали на эту тему, а старики торжественно помалкивали.
В 1949 году – неожиданно для многих в Иране – в СССР переселился Курпатов – уже ослабевший от многочисленных недугов. Пронин хлопотал за него. Почти всю жизнь природный казак прожил в Иране. Да, в Гражданскую он несколько месяцев повоевал в белых частях. Но это столь незначительный эпизод, что на него можно и закрыть глаза… Ему выделили домик в Краснодаре, неподалеку от военной части и госпиталя. «Черт возьми, что за название – Краснодар. Хотите меня совсем перековать? – ворчал Курпатов, – Я уважаю советскую власть, но не до такой же степени…»
Пронин как-то приезжал к нему – погостить, погреться под южным солнцем. На сутки, не более. Старик жаловался на болезни, грустно цитировал Есенина: «Мы теперь уходим понемногу…». На прощание Курпатов сказал ему: «А помнишь, сколько шуму ты в Иране наделал? Как исмаилитов бил, как шаха на этой девчонке женил? Как Сталин потом неожиданно явился… Ловко у тебя всё получилось, ловко. Мы так не умели, хотя и царедворцами считались. А я сразу понял, что ты чекист. Мы тоже сами с усами. Но уровень твой я определил не сразу. Мировой уровень». Иван Николаевич только махнул рукой.
Потом Пронин устроил его в московский госпиталь. Операция прошла успешно, опухоль вырезали, но запаса здоровья старому казаку хватило лишь на полгода. В 1951 году, после двух инфарктов кряду, бывший полковник иранской гвардии скончался у себя дома, в Краснодаре. Там же его и похоронили – на городском кладбище, рядом с многочисленными могилами вернувшихся с войны совсем молодых израненных фронтовиков. Пронин на прощание с полковником не приехал: служба не позволила. Но позаботился, чтобы похоронили его с воинскими почестями. Как офицера.
А ещё говорят, что Иван Николаевич в течение тридцати лет тайно переписывался с Суриёй. Она спрашивала у него советы и поверяла ему свои самые заветные тайны. Посылала ему свои фотографии. Пронин, не любивший сниматься, отвечал тем же. Когда Пронин писал ей длинные послания – запирался на ключ. И даже Агаша в такие часы не смела его беспокоить.
Рябинин, как и Пронин, давно носил генеральские погоны. Ему, почтенному военному пенсионеру, дали квартиру в новом районе на Ленинском проспекте. От центра далековато, зато квартира хорошая. Он аккуратно поздравлял Пронина с Новым годом и Седьмым ноября, а как-то раз нагрянул в гости – вспомнить старое. Разговор не клеился: оба они о многом толи забыли, толи не желали вспоминать. Но Пронин порадовался, что его старый боевой товарищ по-прежнему бодр.
Пронин, конечно, наводил справки и о Скоулзе. После Ирана дела его пошли скверно. Сначала его просто держали «в резерве», ничего не поручали. От этого недоверия амбициозный офицер разведки впал в депрессию, стал чаще прикладываться к виски. После войны Трумэн реформировал американские спецслужбы, основал Центральное разведывательное управление, быстро ставшее влиятельным по всему миру. Шефы ЦРУ – адмирал Сидни Соерс и знаменитый Ален Даллес – не взяли в свою команду Скоулза. Ещё недавно молодой и перспективный, он оказался вне игры. Скоулз попытался подхватить бизнес отца, но и финансовые его дела не пошли на лад. Он тихо пропивал и проедал наследство, проклиная советскую разведку, о которую сломал зубы… В беспокойных снах ему являлись Пронин и Альварес – спокойные, улыбчивые, деловитые. Дважды Скоулз пытался покончить с собой, но в последнюю минуту «рука провидения» спасала его: в первый раз неожиданно заклинило ружье, во второй раз яд подействовал слабо, и его откачали. После этого американец – прежде равнодушный к религии – посчитал себя избранником Господа. Стал ходить на лекции проповедников, примкнул к Церкви Христа, которая во всем мире, кроме Соединенных Штатов, считается сектой. Там он и спустил свои последние деньги, включая дом под Чикаго. Пришлось сыну миллионера снимать угол чуть ли не в негритянском квартале… Наши разведчики в США аккуратно докладывали Пронину о злоключениях бывшего соперника…
Иван Николаевич охал: «Слабоват в коленках оказался этот Скоулз. Даже жаль его. Хотя… Он сам начал. Мы были союзниками, и ничего против американцев не предпринимали, а он связался с исмаилитами, с террористами… Вот сектанты в конце концов его и надули. Закономерный финал. А всё-таки жаль парня. Был такой цветущий, самоуверенный…».
Однажды – накануне майских праздников – к Пронину заглянул писатель Лев Сергеевич Овалов, знаменитый автор шпионских повестей.
Они дружили ещё с тридцатых годов.
– Ну, здравствуй, Лев среди писателей, – так традиционно приветствовал его Пронин. – Заходи на стариковский чай.
– А я к тебе по делу, Иван Николаич, – Овалов начал без предисловий, отбросив шутливый тон. Но Пронин сопротивлялся.
– Вот за чаем и обсудим. А, может быть, и осудим.
Они сели возле электрического самовара: они как раз входили в моду.
– О тебе, Николаич, снова слухами земля полнится. Шум до небес, просто деваться некуда.
– Что такое?
– Шах-то иранский разводится. На молодой женится. Говорит, потомство ему необходимо, а Сурайя бесплодна. И уже не слишком молода. Коронованные особы, как известно, себе не принадлежат…
Пронин криво улыбнулся. Он кое-что знал об этой истории из переписки с шахиней.
– Ты ведь бывал в Иране, знаешь их всех, – продолжал Овалов. – Может быть, подбросишь мне материал для повести? Чтобы и про любовь, и с приключениями.
Пронин долго молчал, попивая чаек. Даже успел в полной тишине прожевать целый пряник. А потом сказал:
– Нет, Лев. Нет, дорогой мой. Не пришло еще время открывать тайны тегеранского двора. А Сурию (я всегда ее именно так называл) в обиду никогда не дам. Знаешь, этот Пехлеви ведь её любит. И всегда будет любить. Увлечения, приключения – это наше, мужское, с каждым бывает. Но любит он только её.
– Да, он так и объявил в специальном указе – мол, любит, но, увы, вынужден расстаться.
– Бывает и так. Пускай молодая родит ему наследника. И пускай Сурия найдёт себе счастье вне шахского дворца. Свою роль в истории она сыграла блистательно. А вообще-то…
– Что? – нетерпеливо спросил писатель, почувствовав, что Пронин вот-вот разоткровенничается.
– Вообще-то, я думаю, они всё равно будут встречаться. Пехлеви все-таки мусульманин… Вот и будет многоженцем. А официально пойти на это он не может: в Иране, в его династии, уже сложилась другая традиция. Но Сурию он не оставит, как бы ни была красива и покладиста его новая жена. Но ты убери свой блокнот, больше комментариев не будет. Рано. Рано, Лев Сергеич.
В Москве ударили первые осенние морозы. Пронин открыл форточку и пустил на кухню студеный воздух.
– И мы с тобой, дорогой мой Овалов, свои роли сыграли неплохо. Дай бог каждому. Долгая жизнь, подвиги, женщины… И наша Родина по-прежнему на гребне славы. Что может быть слаще?
Пронин, как и прежде, жил на Кузнецком, в старой просторной квартире. Там, на текинском ковре, нашлось место для шахской позолоченной сабли. Из дорогих подарков монарха Пронин оставил себе только её. Остальные сабли, ружья, перстни, портсигары он передал в Фонд Победы. Денег хватило на медикаменты для трех больших госпиталей и на два новейших истребителя Ла-7. Они
