Научите своих детей - Иван Фабер
– Екатерина Андреевна. Слушай, Карл. У нас мало времени – для первой встречи достаточно, впредь будем видеться чаще и больше. Не падай духом
Отлично, мама знает о произошедшем, но почему я её до сих пор не увидел?
– Слушай, Карл. У нас мало времени – для первой встречи достаточно, впредь будем видеться чаще и больше. Не падай духом.
Фиренц ушёл, оставив меня в камере – а что я ему мог сказать? Да, я мог переспать с Алисой, но разве я мог убить её? Мог ли я вообще убить человека? Двух людей?!
Я остался сидеть в камере – вероятно, мне нужно было ждать конвоирующего, но за мной вновь пришёл тот самый, первый, мужик. И перед тем, как надеть на меня браслеты, он уселся на место, где только что сидел мой адвокат, и заговорил своим грубым голосом:
– Ничего не вспомнил?
Он будто смеялся надо мной. Вообще, он не был похож на того, кто вообще хоть когда-то смеётся.
– Нет, – сухо ответил я.
Меня вернули в камеру”
Томас остановился, снял очки и потёр глаза. Он обнаружил, что давно читает записки сплошным текстом, а всё потому что автор перестал расставлять даты.
“На следующий день Фиренц снова пришёл и рассказал все подробности происходящего извне – он показал мне газетные сводки, выпуски теленовостей – во всех местах я видел того человека, который в первый раз привёл меня к АС. Я понял – Томас Поулсон – следователь, который ведёт моё дело. Точнее вёл, Фиренц сказал, что следствие закрыто, и всё обвинение уже у прокуроров.
Мне стало страшно – страшно было смотреть на этого Томаса. Его слова обо мне действительно будоражат сознание, я, сам того не замечая, стал подозревать, что я мог сделать что-то подобное.
Но как? Здравый смысл отвечал мне, что такое не возможно..
Фиренц сказал, что суд, скорее всего, назначит психиатрическую экспертизу, и, так как я действительно ничего не помню, если, конечно, комиссия это подтвердит, (а я не сомневаюсь в этом), то мне прямая дорога на принудительное лечение. Господи, я стоял перед такой пропастью
Я спросил Фиренца, что меня ждёт в психиатрической больнице – он снял очки, и с таким серьёзным видом, присущим, наверное, самым настоящим адвокатам, сказал, что не знает, что лучше – тюрьма или лечебница.
Но разве я виноват в том, что не помню, что произошло? Может, у меня случилась какая-то травма, я упал и ударился головой об пол, на что Фиренц сказал, что «соматических дефектов на момент задержания у меня не имелось – лишь тремор».
– Карл, меня очень пугает то, что кроме тебя, у следствия нет подозреваемых.
– И что?
– Я вряд ли смогу что-либо сделать…
– Но я не мог совершить этого! – Я верил в свою невиновность.
– Послушай меня внимательно, Карл, – Фиренц снова снял очки, заговаривая настойчиво и грозно, – я твой союзник, но! Но, я не смогу защитить тебя, не имея альтернатив для спекуляции. Обществу нужно хоть что-то, для сомнений. А этого «чего-то» у нас нет! Просто нет. Ты сам видел, сколько всего говорят о тебе, и люди полностью на стороне обвинения. Я тебе уже сказал, что у нас есть два пути – твоя версия, которая грозит тебе неизвестно чем, я даже прогнозировать не имею возможности. Второй путь – признание вины. На момент совершения преступления у тебя как пару недель уже было гражданство, поэтому всё произойдёт по строгости, без депортации. Тебе дадут лет пятнадцать, не меньше..
Просто замешательство. Меня накрыло после того, как АС описал, пускай жёстко, но столь точно, ситуацию, которая окружала меня.
И ты выбрал первый путь.
Через несколько дней было первое заседание. Утром.
Меня привезли задолго до того, как зал суда открылся для прессы – дело шло под прицелом всего читающего газеты общества, и возможность наконец, увидеть меня, им была предоставлена.
Я сидел как в небытии, полностью абстрагированный и погружённый в глубину собственного переживая, ведь то, что мне при последней встрече сказал АС, уничтожило всю мою надежду. Единственное, что я хотел на тот момент – увидеть маму.
Через примерно час, как меня приковали к столу, за которым неподвижно сидел я, появился Фиренц и занял место подле моего стула. Рядом должен был ещё быть переводчик, но я, зачем-то, отказался, будучи уверенным в том, что пойму всё – действительно, английский мне очень легко давался. За Фиренцом в огромное помещение вошли женщина и мужчина, очень строго смотрящиеся, аккуратно одетые в чёрную классику – АС сказал, что это сторона обвинения, два отпетых подонка. Через несколько минут в зал ввалилась толпа народу, в том числе и моя семья.
Меня сразу обложила куча камерных вспышек, но этот пыл утих, как только появился, а точнее появилась судья. Все присутствующие встали.
Я, наконец, увидел мать – вместе с ней приехал и отец – видимо, решил все свои проблемы, но не тут-то было – я в очередной раз создал ещё одну. И третьим лицом их компании была сестра.
Отец смотрел на меня грозно, мама почему-то вообще старалась не поднимать взгляд в мою сторону. Очень странно, думал я. Но вскоре для меня всё стало ясно.
Я не следил за ходом дела, не слушал всех присутствующих, но сторонники моего обвинения мне очень запомнились.
Первым назову женщину, которая представилась Джулией Ребеккой Хьюз. Из всего её речитатива я не понял половину, потому как она разговаривала очень тяжело – здесь, наверное, мне нужен был переводчик.
Эта женщина иногда очень яростно смотрела на меня, моментально переминая свой взгляд на судейство присяжных, коему была предоставлена моя судьба. Ребекка оказалась матерью того парня, в убийстве которого меня обвиняли – эх, дорогая, знала бы ты, как я на себя злюсь за то, что поехал этим проклятым четырнадцатым сентября по адресу Алисы.
Из того, что она сказала я понял, что её сын, Даниель Хьюз, был болен, непонятно чем, но суть в том, что он был недееспособен – абсолютно. Из моего «врачебного» опыта, в будущем я встречал похожих на Даниеля по описанию людей. Но, что меня смутило, на тот момент, это как мать описывала своё «страдающее дитя».
Она заявляла следующее – женщина набожная, верующая, такая очень умело давит на жалость и
