Виктория Платова - Змеи и лестницы
– Амстердама? – уточнил Вересень.
– Да. В аэропорту Амстердама. У меня там была пересадка, а она летела в Мадрид. И с ней был этот человек, Вернер Лоденбах. Там я его увидела в первый и последний раз.
– Азимова представила его как своего… – Вересень замялся, выискивая в недрах памяти подходящее случаю слово. – Бой-френда?
– Нет-нет! Она никак его не представила, к тому же, он сразу же отошел, чтобы не мешать нам. Мы поболтали минут пятнадцать – так, ни о чем, последние сплетни. А перед тем, как попрощаться, она сказала, что счастлива. Собственно, и говорить было необязательно. Она выглядела счастливой.
– Это всё?
– Нет. Потом у Кэт случились неприятности с Мадридом, она вернулась в Россию и вскоре ушла из агентства. Мы долго не виделись, не было повода…
– Когда же он возник?
– Она позвонила без всякого повода. Сказала, что скучает по работе и по девчонкам. Что не мешало бы пересечься на чашку кофе. И мы пересеклись. Выглядела Кэт неважно, она только-только выкарабкалась из гриппа. В остальном все было мило. И она была мила. Много шутила и смеялась. А в какой-то момент замолчала. А потом спросила у меня помню ли я Вернера – парня из аэропорта? Честно говоря, такие красавчики не забываются. Ровно это я и сообщила Кэт. Думала, что ей будет приятно это услышать, идиотка…
– Но слышать ей было неприятно?
Наклонившись к Вересню, Ванда прошептала:
– Если бы вы видели ее лицо в тот момент…
– Как будто бы она раздавила слизняка? – вырвалось у Вересня.
– Оно было испуганным. Да нет же… Оно было полно ужаса. Это страшный человек, – вот что она сказала. Хитрый, страшный, вероломный человек. Тот, кто однажды столкнулся с ним, даже случайно, – не может быть в безопасности.
– Она опасалась за свою жизнь?
– Не знаю. Когда она говорила об этом Вернере, то была страшно подавлена, вот и все.
– Почему вы не сказали мне об этом два года назад?
– Мне не нужны неприятности. В конце-концов, Кэт не была моей близкой подругой. И влипать из-за нее в передряги я не хотела.
– Передряги?
– Кэт еще сказала, что у этого парня длинные руки. Что, если бы они дотянулись до меня? У вас есть дети?
– У меня есть кот.
– Это не одно и то же.
– Согласен. Но ведь тогда у вас не было детей, Ванда.
– Тогда я уже была помолвлена. И лишние волнения в мои планы не входили. Мой муж – не олигарх и не финансовый воротила, и не поп-звезда… Ну, знаете, традиционный набор, о котором обычно мечтают девушки из модельных агентств. У нас в жизни и без того достаточно трудностей, чтобы взваливать на себя чужие проблемы. И не надо ни в чем меня упрекать. Я просто женщина, которая хочет быть хоть немного счастливой, вот и все.
– Я не упрекаю, – сказал Вересень, и это была чистая правда. Почти чистая. Он сам, потративший на дело Кати Азимовой почти год, не нашел того, что все это время лежало на поверхности. И Ванда Клевская всегда рассматривалась им, как не самый важный свидетель – в ряду таких же необязательных свидетелей числом около полутора сотен. Если бы Вересень был чуть внимательнее, чуть настойчивее!.. Ничего бы не произошло. Во всяком случае, тогда, два года назад. Известие о смерти Вернера Лоденбаха – вот что развязало язык Ванде. И вменять в вину слабой женщине разумную (с ее точки зрения) осторожность – он не вправе.
– Я не упрекаю вас, – снова повторил Вересень. – Когда Азимова рассказала вам о Лоденбахе?
– Мы встретились примерно за месяц до ее гибели.
– И больше не виделись?
– Нет. Я звонила ей пару раз… Узнать, как дела и вообще. Но она даже не сняла трубку.
– Почему?
– Наверное, не хотела меня слышать. Иногда Кэт совершала нелогичные поступки. Сначала сама настаивала на встрече, а потом… – Ванда досадливо махнула рукой.
– Но что-то вас беспокоило? Иначе вы бы не стали звонить, так?
– То, что она рассказала о своем приятеле. Это меня беспокоило, да. Тогда она спросила меня, как надежнее спрятать документы…
– Какие документы?
– Господи, ну откуда же мне знать? Это был абстрактный разговор.
– Попытайтесь вспомнить его дословно.
– Два года прошло!
– И все же, – подался вперед Вересень.
– Ну-у… Думаю, речь шла о каком-то компромате. Возможно, речь шла о каком-то компромате, и Кэт совершенно не знала, что с ним делать. Вот и попросила совета.
– У вас?
– Когда-то у меня в поклонниках ходил адвокат. Достаточно известный, что не мешало ему быть самой настоящей гнидой. Гнусный человечишко, еле ноги от него унесла. Но, пока он отирался поблизости, кое-какие премудрости юриспруденции я для себя уяснила.
– И что же вы посоветовали?
– По возможности спрятать документы в надежном месте. Любая банковская ячейка подойдет, и лучше, чтобы банк был иностранным. Можно заручиться поддержкой влиятельного человека, который в состоянии разрешить проблему. Ну, или избавиться.
– От компромата?
– Да. Это – вещь опасная. Как говорится: меньше знаешь – крепче спишь.
– А такая простая мысль, как обратится в правоохранительные органы, вам в голову не пришла?
Ванда скептически улыбнулась:
– Приходила. Но подобные мысли я всегда гоню понятной метлой. Насмотрелась на ваши правоохранительные органы.
– Вы не совсем правы, Ванда. И в них работают честные люди, которые болеют за дело.
– Не исключено. Но это исключения, подтверждающие правило. Вот вы, господин Вересень, наверняка, честный человек. И как это помогло Кэт?
– Мы бы смогли защитить ее, если бы она пришла к нам. Если бы вы… посоветовали прийти.
– Я знаю многих, которые приходили. Некоторые из них уже лежат в могиле.
От слов Ванды, чудовищно несправедливых, Вересень покраснел. Но и переубеждать вздорную бабу в ошибочности ее взглядов было бесполезно.
– Когда мы найдем убийцу Кати Азимовой, я первым сообщу вам об этом.
– С нетерпением жду. Вот уже два года.
– Если бы вы все рассказали тогда…
Прощание с Вандой оказалось холодным и скомканным. Судя по всему, она уже сожалела, что позволила истории с Вернером Лоденбахом выплыть наружу. Даже мертвый, он вызывал у Ванде чувство если не страха, то беспокойства – и это беспокойство передалось Вересню. Оно было смутным – таким же, как и фигура самого утопленника. И документы, о которых упомянула Ванда… Существовали ли они в действительности? Если да – то куда делись после смерти Кати? Вересень хорошо помнил ее квартиру-студию в Купчино – полупустую и такую маленькую, что спрятать в ней что-либо было невозможно. Минимум мебели, полное отсутствие безделушек и всего того, чем молодые девушки любят украшать свое жилище. Студия Кати Азимовой больше смахивала на номер в трехзвездочной гостинице, что было совсем неудивительно: она частенько уезжала из дома и жила в отелях. Уныние гостиничного номера скрашивали лишь книги, плотно, корешок к корешку, стоящие на стеллаже. Вересень даже прикрыл глаза, чтобы воссоздать в памяти стеллаж: ничего, похожего на папку, куда можно запихнуть «компромат», на стеллаже не просматривалось. Конечно, в век цифровых технологий, важную информацию проще всего хранить на флешке, но и флешек у Кати не было, как не было ни компьютера, ни ноутбука – только планшет. Он был куплен Катей за несколько месяцев до гибели и начинка его оказалась весьма скромной. Электронный почтовый ящик, заведенный примерно в то же время, список ничего не значащих сайтов, аккаунт «ВКонтакте», куда девушка заглядывала с периодичностью раз в три месяца. Что не мешало сотням всяких прохиндеев атаковать ее предложениями, чей спектр был чрезвычайно широк: от скабрезного «покажь сисяндры» до вполне элегического «будьте моей женой».
Ни на одно из предложений Катя не ответила. Ни одной записи на стене не оставила. Лишь изредка выкладывала треки немецкой группы «Nighthawks», играющей в стиле лаунж. Зачем, в таком случае, ей вообще нужен был аккаунт?..
И снова, как и два года назад, Вересня настигла мысль, что он упустил что-то важное. Что-то, что все могло бы объяснить и все это время лежало у него под носом. Мозолило глаза. Примерно так же, как Музей Арктики и Антарктики, втиснутый в тело бывшей единоверческой Никольской церкви; его куполу не хватало важной стилеобразующей детали, чтобы здание выглядело законченным. Креста на вас нет, подумал Вересень, проходя мимо музея по направлению к ближайшему подъезду в доме 22.
Звонить в квартиру на третьем этаже Вересню пришлось довольно долго. После каждого звонка он прикладывал ухо к потертому дерматину, пытаясь уловить хоть какой-то шорох. Поначалу за дверью было тихо, но когда Вересень совсем уже собрался уходить, где-то в коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге возник загорелый парень лет тридцати, облаченный в пляжные шорты и помятую белую футболку. Точно таким же помятым выглядело лицо парня.
– Привет, – сказал он, не выразив никакого удивления.
