Юрий Козлов - Кайнокъ
— На работу утром пошел.
— Вам не совестно? Грех-то на душу брать?
Она вспылила. Как спичка вспыхнула:
— Чего мне совеститься? В своем дому!..
«С приветом… На уполномоченного собаку спустила, — вспомнил Пирогов. Даже интонацию. — Хорошо хоть сейчас нет у них собаки. А почему? Почему нет собаки? Уж не для того, чтоб гости и приходили не слышно, и уходили?»
— Пригласите нас в дом.
— Кого? Этого бандита? — Она ткнула пальцем в Козазаева. — Он же бандюга.
— Как вам не совестно, — сказал Пирогов. — Он боец Красной Армии. Ранен в бою… И здесь со мной при исполнении.
— При исполнении, — передразнила Сахарова. — Он всю жизнь при исполнении. Кому ряшку начистить, где что плохо лежит. — Оглянулась на Павла. — Иль не так говорю? Иль не от тебя заборы поднимали?
Она компрометировала помощника Пирогова, а следовательно, и его самого. Не вчера подмечено, не вчера сказано: открой, кто твой друг…
— Ты чего мелешь? — очнулся Козазаев.
— Во-во! Бандюга и есть! Ты ж со старшими не умеешь говорить. Хайлашь, как марал недобитый.
— Ты чего мелешь-то?
— Кто мелет? Кто мелет? — Корнею Павловичу показалось, что пальцы рук ее напряглись, как хищные когти. — Ты худрука в клубе чуть не зашиб до смерти? Зашиб? Иль не тебя в милицию таскали? А ты хайлал на милицию последними словами. Еще?
— А-а!.. — Павел махнул рукой, повернул вон.
— Подожди, — остановил сто Пирогов. — Ты что, не понимаешь, для чего весь спектакль этот?
— Как спектакль? — ахнула Сахарова. — Я всю жизнь мужняя жена. И никакая не артистка.
У калитки стал народ собираться. Старушку соседку во двор пропихнули. Потом девчонку лет пятнадцати. Потом двое мальчишек сами переступили подворотню. Интересно: Сахариха сражается. Сразу против армии и милиции.
Пирогов увидел всех их, старушку и девчонку поманил к себе.
— Прошу вас быть понятыми. Свидетелями, значит.
— Ты детей… сопляков набери, — съехидничала Сахарова.
Пирогов спросил у девочки:
— Сколько тебе лет?
— Скоро как пятнадцать. — Ее обидели слова Сахаровой.
— Хороший возраст. Пятнадцатилетние в немецком тылу сражаются.
Тут он грешил против правила. Свидетельства несовершеннолетних мало стоили, их легко разрушить на суде. Но сзади напирала целая толпа других свидетелей.
— Только и осталось детишкам воевать. Кобели-то в тылу с бабами валяются. Не так, что ль, говорю?
Пирогов обошел ее и прежде, чем она угадала его маневр, распахнул дверь в сени, ступил через порог.
Глава тридцать пятая
Ему бросилась в глаза сильная захламленность: в просторных сенях стояли пустые бочки, пакет ящиков из-под рассады, скамья, несколько ведер — некоторые были старые, с помятыми боками, сбитый из досок столик, коробки, мешки с шерстью и тряпьем, старые сапоги, валенки, несколько пар калош, хомут со сбруей, на стенах висели веревки, березовые веники… Всего не перескажешь, не перечислишь вдруг. И все — навалом, как на мусорке. А снаружи дом опрятным, даже форсистым выглядит. Голубенькие резные наличники на окнах, затейливый карниз под крышей, завалинка струганым тесом обшита, была крашена, но последнее время краска облупилась, лишь местами проглядывала.
Присмотревшись, Пирогов увидел обитую войлоком дверь — в комнаты, и другую, легкую, дощатую, подпертую скамьей. Он подвинул скамью, распахнул эту дверь. За нею оказалась кладовка. Мелкая, как шкаф. На толстых полках из колотых и тесаных лесин в один ряд стояли, как в магазине на витрине, чугунки и туески, горшки и кружки, лежали свертки, кульки, узелки. Большая консервная банка красовалась в самой середине на уровне глаз, будто дразнила блестящими боками… Банка эта оказалась старая, полная обмылков, еще с довоенного времени.
Ощупав каждый сверток, Пирогов закрыл дверь.
— Облизнулся?
Сахарова кидалась в драку. Корней Павлович вдруг ясно почувствовал, что она знает, чего он надеялся найти в кладовке.
— Проводите в комнаты.
— Нету такого закону — приказывать водить мужиков в дом без хозяина.
Она обращалась к свидетелям, провоцируя их возмущение. Но то, на что она упирала, было неумно и даже смешно.
— Тогда мы вынуждены употребить власть.
В доме стоял спертый постельный воздух. Было ощущение, что он откладывался, копился здесь много лет. Пирогов окинул взглядом кухню: стол, посудный шкафчик под стеклом, полка у печи, сама печь с полукруглым прокопченным зевом, зола за ним, пушистая и свежая. Отметил: «Топили печку среди лета. Для чего? Да чтобы хлеб испечь. Тот самый, которым Сахаров угощал Якитова».
В просторной гостиной оказалось целое собрание старой мебели черного дерева. На резном, будто витом, инкрустированном серебром и бронзой комоде возвышалась накрытая белой скатеркой горка. Она врезалась Пирогову в глаза и преследовала, пока он оглядывал с порога ручной работы шкаф шириной во всю стену, тоже с серебряными и бронзовыми змейками, звездами, бликами. Шкаф этот был произведением не очень известного мастера, а может, и совсем неизвестного, но он представлял бы несомненную ценность в какой-то общественной коллекции. Между шкафом и комодом стояло широкое жесткое кресло с высокой спинкой, черное и резное, рядом с ним, чуть выступив вперед, сверкала медными окантовками стекол этажерка-вертушка на толстой точеной ножке. За стеклами виднелись кожаные корешки книг с золотым тиснением… «Вечерами, поди, балуются книжками», — подумал Пирогов. Верхом барства считал Корней Павлович возможность лежать, ничего не делать и листать книжку. Откуда это?
Он взглянул на комод. На горку под скатеркой.
— Что там? Снимите покрывало.
— От дурного глазу прикрыто. Безделицы там. У нас их проверяли уже.
— Кто?
— Этот… Ударцев твой.
— Вы так часто на него ссылаетесь. — Жуткое подозрение будто кипятком обдало. Очень уж настойчиво плетут Сахаровы в друзья-сотрудники Ударцева. Или потому, что всегда удобно призвать покойного для неправого свидетельства, — он ведь не откажется, не обвинит во лжи! — или… Или намекают, что смертен человек на земле, в каких бы должностях он не состоял, какую форму не носил бы. — Покажите мне теперь эти безделицы.
Сахарова сложила губы в презрительной гримаске: пожалте, коли понимаете в апельсинах. Сдернула скатерку. Как фокусник, смахнула вместе с ней два восточных золоченых кувшина. Пирогов уже перед полом подхватил их. Разглядел. Сам сосуд был похож на репку, величиной с кулак, а горлышко длинное, тонкое. Прямо прозрачное, хоть и сработано из металла.
— Зачем же вы так? — сказал Пирогов укоризненно. И тут увидел перед собой золоченую фигурку Будды, четверть метра высотой.
Не о таких ли фигурках вспоминал старик Большаков? Не эту ли посуду и книги встречал в пещере? Очень искусные мастера востока душу свою вложили в эти предметы. Сейчас, поди, таких мастеров не осталось, ибо время стремительным сделалось и перестало привечать гения, предпочтя ему поток и серийный ширпотреб.
Впрочем, только ли время виновато? И виновато ли?
— Откуда у вас такие ценности исторические?
— Купили.
— Где?
— У проезжего молодца.
В сенях простучали сапожки, в комнату вошла Пестова.
— Товарищ лейтенант. — Протянула ордер на обыск. Пирогов положил его перед Сахаровой. Пока та изучала, спросил тихо:
— От наших есть весточка?
Варвара мотнула головой: нет. Потупилась виновато, закусила губу. Он побледнел, будто сразу вся кровь отлила от головы, с большим трудом сохранил невозмутимое выражение лица. Правы древние мудрецы: не ходит беда в одиночку. Скопом давит человека.
Повернулся к старухе, которая уже прочла текст ордера, но не выпускала его из рук, что-то быстренько соображая.
— Так я слушаю вас, — сказал Корней Павлович.
— Чего?
— Где ваш муж?
Она приподняла длинную юбку.
— Ищи.
Не-ет, одних знаний трассологии, баллистики совсем не достаточно, чтоб разговаривать с Сахаровыми. Тут не нервы надо иметь, а канаты. Ты к ним с концом, а они с кольцом, ты с кольцом, они с концом. Зловредные существа.
— Мы должны оглядеть дом и двор.
Под Сахарихин крик и угрозы они разошлись по комнатам. Козазаев и Пестова оглядывали кухню. Сам Корней Павлович изучал комнату-залу, переворошил спаленку, нашел какие-то старые бумаги, перетянутые резинкой, в присутствии старушки-понятой просмотрел их, изменился лицом, отобрал четыре, сунул в карман. Потом он сползал в неглубокое подполье, собрал на себя пыль и паутину, но там оказалось пусто: запасы картошки, моркови, квашеной капусты подходили к концу. А того, что хотел найти Пирогов, не было. Складным металлическим метром он прощупал по углам землю, убедился, что она плотная, слежавшаяся за многие годы.
