Ольга Лаврова - Пожар
— Однако плясать не собираешься? — Кибрит разочарована.
— Зиночка, за помощь огромное спасибо, без тебя — зарез! Но радоваться… Понимаешь, сидела заведующая, истово клялась всем святым, что пожар и ревизия — случайное совпадение…
— И ты поверил?
— Нельзя же никому не верить! Когда верится — верю.
— Я не о том. Но у тебя такой нюх на вранье!
— Я и сегодня ей поверил! — сердится Знаменский. — Даже сейчас верю, что не знала она о поджоге!
— Удивительно! По-твоему, Стольникова — невинная овечка?
— Разумеется нет!
— Тогда ты сам себе противоречишь!
— Обстоятельства противоречат. С одной стороны — недостача и ревизия. Чего еще? Ясно. А с другой стороны, я убежден, что пожар для нее неожиданность!
Стольникова выскакивает из «аварийной» у ворот склада — не своего, сгоревшего, а другого. Тут все как-то почище и посолидней. Вахтер важничает, словно церемониймейстер.
— Вы куда, гражданочка?
— Ленка на месте?
— Что еще за Ленка? — одергивает он. — Заведующая складом, товарищ Уварова, у себя.
— К ней я! — порывается пройти Стольникова.
— Минутку! — загораживает дорогу вахтер. — Вам она лично требуется?
— Лично и срочно!
— Обязан доложить. Организация? Фамилия?
— Скажи, Дуся пришла!
— Вы не покрикивайте. Доложу — примет. Или не примет. По усмотрению. — Он звонит по внутреннему телефону. — Елена Владимировна, Сидоров беспокоит. Тут вас Дуся спрашивает… Ясно. Будет исполнено. — Обернувшись к Стольниковой, говорит ледяным тоном: — Велела обождать. Присядьте пока.
Стольникова, округлив от безмерного удивления глаза, садится…
Уварова в своей конторке оглядывает небольшой стол, накрытый к чаю, достает коробку конфет. Она развязывает шелковый бантик на коробке, когда врывается разъяренная Стольникова:
— Ты, Ленка, сдурела — держать меня в проходной?!
— Да народ был посторонний, Дусенька. Зачем при чужих?
— Я со мной так обращаться не позволю!
— Батюшки, нервы-то у тебя ходуном. Седуксен попей, Дусенька. Таблетки такие. Говорят, помогают.
Участлива и доброжелательна Уварова через край — переигрывает: в ласковой улыбочке скрытое коварство.
— Скоро сама будешь пить! Килами!
— Зачем мне? Я спокойная.
— Сатана ты в юбке!
— Не обижаюсь, Дусенька. Знаю, несчастье у вас. Посоветоваться, видно, пришла? Давай чайку. Прошлый раз ты меня поила — теперь мой черед, — и разливает чай.
— Да я у тебя крошки не съем, глотка не выпью! Прошлый раз… прошлый раз ты, подлая… — задыхаясь, начинает она.
— Когда я срок отбывала, — с нажимом перебивает Уварова, прихлебывая из чашки, — очень к чаю пристрастилась.
— Срок? — ошарашенно переспрашивает Стольникова. Сбила Уварова ее наскок.
— Ну да, срок. Давненько то было, можно сказать, в другой жизни. Но привычка осталась — крепкий люблю, в красноту.
— Во-он кто ты есть!
— Я есть уважаемый работник, всегда на лучшем счету. Это ты, голубонька, под следствием.
— Врешь, не отвертишься! — Стольникова ударяет кулаком так, что чашки подпрыгивают…
Наташа, племянница Уваровой, и кладовщица постарше идут по двору, приостанавливаются против окон конторки.
— Кто это у хозяйки? — спрашивает кладовщица.
— Не знаю. — Наташа пожимает плечами.
— Больно расшумелись.
— Нам что за дело? Пошли…
В ссоре Стольниковой и Уваровой произошел между тем перелом. Уварова оставила елейный тон.
— Этот разговор кончен! — непререкаемо произносит она. — Ваша беда — ваш и ответ.
Стольникова клокочет от бешенства:
— Значит, мы с Женей отдувайся, а ты, гадина, в стороне?!
— Потише, переборки тонкие. Тебе первой лучше, что я в стороне. Прикинь-ка, если ума хватит!
— Ну, Ленка!.. Сколько жила — таких не видела!
— Плохо смотрела. — Уварова подливает себе чаю. — Жизнь у нас, конечно, разная была. У тебя чересчур вольготная, вот ты на плаву и не держишься.
— Не отпевай раньше времени! Еще посмотрим!
— Ну что было, того уже не будет. И Костеньки тебе вовек не будет, — ядовито добавляет Уварова. — Убежал ведь? Ай, какой непостоянный! Полгода вы всего…
Стольникова, не совладав с собой, всхлипывает:
— Замолчи, подлюга!..
— Тебе же, Дусенька, добра желаю. Годами ты не молоденькая. Надо постарше себя искать. Той радости, понятно, не будет, но хоть не убежит, — с наслаждением растравляет ее Уварова.
— Кого мне искать — не твоя забота!! Ты говори, как рассчитываться будем?
— Думала я, думала, чем помочь. Если дадут условно — возьму тебя на работу. Допустим, кладовщицей.
— Кладовщицей?! Может, уборщицей?! Змея! Гадюка проклятая!
Стольникова кидается к ней, замахивается.
По складу бежит давешняя кладовщица, зовет:
— Наташа! Наташа!.. Елена криком кричит! А дверь изнутри заперта!
Обе устремляются к конторке.
На часах в кабинете Знаменского стрелка переползла за полдень.
— Опаздывает Стольникова… — неодобрительно произносит Пал Палыч и возвращается к прежнему разговору: — Каналы сбыта, каналы сбыта! Товар мог идти через постороннюю лавочку. Могли торговать и прямо со склада.
— Вполне вероятно, — соглашается Томилин. — В общем, нужна большая бригада.
— Так создавайте!
— Уже. Передал список генералу на подпись.
Знаменский кладет руку на внушительную стопу папок бухгалтерского вида, громоздящуюся на столе:
— А что здесь?
— Материалы прежних инвентаризаций и ревизий. По первому впечатлению излишков и недостач у Стольниковой не было. Однако пересортицы случались, Пал Палыч. Не раз! — подчеркивает Томилин.
— Да ведь пересортица что ж… Если товар сходный, ревизоры засчитывают один вместо другого. Так уж повелось.
— Неправильно повелось! Согласно документам должны быть кроссовки, а предъявляют тапочки. Почему? Могут кроссовки сами собой превратиться в тапочки?
— По законам природы — нет.
— Вот именно! Пересортица меня настораживает! Иногда недостача копится постепенно, ее маскируют всякими фокусами. В том числе годится и пересортица, а мы ее принимаем за детский грешок! Извините, что горячусь! — Томилин усмехается: — Любимая мозоль.
— И что за пересортица была у Стольниковой?
— Хрусталь вместо фарфора засчитывали. Магнитофоны — за телевизоры. Мужскую одежду — за женскую.
— Объяснения давала?
— Стандартные отговорки. Напутали при доставке, напутали при вывозе…
Легкий стук в дверь, и входит Томин.
— С утра пораньше уже вместе! Обо мне, похоже, не вспоминают.
— А ты не пропадай! — Знаменский рад его видеть. — С глаз долой — из сердца вон… Слыхал?.. Какие вести с незримого фронта?
— Довольно прозаические. Например, сигнализация до пожара была в целости.
— А сторож? Предполагаемые уголовные дружки?
— Нету.
— С чем же ты, Саша, к нам?
— Вы так погружены в высшую бухгалтерию — даже стыдно со своей мелочевкой… Мадам Стольникова вчера учинила скандал и потасовку.
— С кем?! — в один голос восклицают Знаменский и Томилин.
— У-у, тут таинственная незнакомка в машине!
Томин выдерживает паузу, и Пал Палыч торопит:
— Не тяни!
— Выкроил я минутку и разыскал ее.
— Вот везучий! — улыбается Томилин.
— Везение ни при чем. Я ее вычислил.
— Каким образом?
— Хм… Все-то вам расскажи. Сообщаешь конечный результат — удивляются: «О-о-о!» Объяснишь механику — скажут: «А-а-а…»
— Согласен разочароваться, — настаивает Пал Палыч. — Давай рассказывай!
— Ну, если публика очень просит… Напомню, что я имел: светлые «Жигули» — двойка, универсал, — номер кончается на ноль. За рулем женщина. По счастью, есть на свете райГАИ. Низко бью челом. Мне отбирают все «Жигули» соответствующей модели. Из них отсеивают светлые. Из светлых — все с нулем. Из тех — где за рулем женщина: как владелица или по доверенности. Дальше я уже пристально интересуюсь, что за дамы в остатке. Родная милиция помогает. И сегодня вдруг узнаю: одна из них накануне сцепилась со Стольниковой! Как видите, проще пареной репы.
— Саша… кто? — спрашивает Знаменский, предчувствуя крупную удачу.
— Некая Уварова. Тоже завбазой УРСа, только другого ведомства. Коллеги, так сказать… Ага, пробрало? — Томин доволен произведенным эффектом.
— Договаривай, договаривай! Потасовка…
— Да, Паша, имела место в кабинете Уваровой. Кладовщицы с перепугу вызвали милицию. И тут женщины мгновенно помирились. Прикрыли синяки платочками и стали патрульного спроваживать. Хорошо, он оказался формалист: потребовал письменное объяснение. — Томин достает листок, зачитывает: «Претензий друг к другу не имеем…» И ниже — автографы обеих дам.