Эд Макбейн - Способ убийства
Если я уроню ей на колени горящую спичку, она подскочит.
А когда она подскочит, я собью ее с ног. Меня не так волнует 38-й калибр, волнует, конечно, – кому интересно получить пулю, – но это будет не так опасно, если мы уберем супчик. Не нужно никакого шума рядом с взрывчаткой. Мне приходилось бывать под пулями, но нитроглицерин – это другое дело. Я не хочу, чтобы меня потом отскребали от стены.
Интересно, курит она или нет”.
– Как тебе жилось, Вирджиния? – спросил Бернс.
– Можете прекратить сразу же, лейтенант.
– Что прекратить?
– Приятную беседу. Я пришла сюда не для того, чтобы слушать всякую чепуху. Я наслушалась всего в прошлый раз, когда была здесь.
– Это было очень давно, Вирджиния.
– Пять лет, три месяца и семнадцать дней, вот сколько.
– Не мы издаем законы, – мягко сказал Бернс, – мы только следим за их соблюдением. Если кто-нибудь нарушает...
– Не надо мне лекций. Мой муж умер. Стив Карелла засадил его. Этого мне достаточно.
– Стив только задержал его. Твоего мужа судили присяжные, а приговор вынес судья.
– Но Карелла...
– Вирджиния, ты кое-что забыла.
– Что я забыла?
– Твой муж ослепил человека.
– Это был несчастный случай.
– Твой муж выстрелил в человека во время налета и лишил его зрения. Это не был несчастный случай.
– Он выстрелил потому, что этот человек стал звать полицию. А что бы вы сделали на его месте?
– Прежде всего на его месте я не совершил бы налет на заправочную станцию.
– Да? Кристально-честный лейтенант Бернс. Мне все известно о вашем сыночке-наркомане. Великий детектив и сын-наркоман!
– Это было очень давно, Вирджиния. Теперь у него все в порядке.
Бернс не мог спокойно думать о том времени. Конечно, боль стала значительно слабее, чем тогда, когда он обнаружил, что его единственный сын – настоящий наркоман, увязший по уши. Наркоман, возможно, замешанный в убийстве. Это были черные дни для Питера Бернса, время, когда он утаивал сведения от своих собственных детективов, пока, наконец, не рассказал все Стиву Карелле. Карелла едва не погиб, расследуя это щекотливое дело. И когда Карелла был ранен, наверное, никто и никогда не молился так за выздоровление ближнего, как Бернс. Это было давно, и сейчас, думая о том времени, Бернс чувствовал тупую боль в сердце. Сын больше не тянулся к наркотикам, дома было все в порядке. И вот сейчас Стиву Карелле, человеку, которого Бернс считал своим вторым сыном, предстояло свидание с женщиной в черном. А женщина в черном означала для него смерть.
– Я счастлива, что с вашим сыном сейчас все в порядке, – насмешливо сказала Вирджиния, – а вот с моим мужем не все в порядке. Он умер. И, как я считаю, его убил Карелла. А теперь оставим эту чепуху, хорошо?
– Мне хотелось бы немного поговорить.
– Тогда говорите сами с собой, а меня оставьте в покое.
Бернс сел на угол стола. Вирджиния подвинула ближе сумку, стоящую у нее на коленях, направив дуло револьвера внутрь сумки.
– Не подходите ближе, лейтенант, я вас предупреждаю.
– Скажи мне точно, чего ты хочешь, Вирджиния.
– Я уже вам сказала. Когда Карелла придет сюда, я его убью. А потом уйду. Если кто-нибудь попытается остановить меня, я брошу на пол сумку со всем ее содержимым.
– Предположим, я попытаюсь сейчас отобрать у тебя револьвер.
– На вашем месте я бы не делала этого.
– Ну, а если я попытаюсь?
– Я кое-что принимаю в расчет, лейтенант.
– Например?
– Например, то, что героев не существует. Чья жизнь для вас дороже – Кареллы или ваша собственная? Попытайтесь отнять револьвер, и не исключено, что нитроглицерин взорвется прямо перед вами. Перед вами, а не перед ним. Вы спасете Кареллу, но погубите себя.
– Карелла мне очень дорог, Вирджиния. Я мог бы и умереть, чтобы спасти ему жизнь.
– Да? А насколько он дорог другим в этой комнате? Они тоже согласны умереть за него? Или за гроши, которые они получают? Проголосуйте, лейтенант, и увидите, кто из них готов пожертвовать жизнью. Ну давайте, проголосуйте.
Бернс не хотел голосовать. Он не очень-то верил в беззаветную отвагу и героизм: Он знал, что многие в этой комнате не раз действовали отважно и героически. Но храбрость зависит от обстоятельств. Захотят ли детективы вступить в игру, когда им грозит верная смерть? Бернс не был уверен в этом. Он почти не сомневался, что, если бы им предложили выбирать, кому остаться в живых – им или Карелле, они, вероятнее всего, выбрали бы себя. Эгоистично? Может быть. Негуманно? Возможно. Жизнь не купишь в грошовой лавочке. Это такая штука, за которую цепляются изо всех сил. И даже Бернс, который знал Кареллу, как никто другой, и даже любил его (а это слово трудно давалось такому человеку, как он), не решался задать себе вопрос: “твоя жизнь или жизнь Кареллы” – он боялся ответа.
– Сколько тебе лет, Вирджиния?
– Какая вам разница?
– Мне хочется знать.
– Тридцать два.
Бернс кивнул.
– Я выгляжу старше, верно?
– Немного.
– Очень намного. За это тоже скажите спасибо Карелле. Вы видели когда-нибудь тюрьму Кестлвью, лейтенант? Вы видели место, куда Карелла отправил моего Фрэнка? Там не выживут и животные, не то что люди. И я жила одна, в постоянном ожидании, зная, через какие мучения должен был пройти Фрэнк. Могу я молодо выглядеть, как вы думаете? Могла я следить за собой, если все время волновалась, если у меня всегда болело за него сердце, если грызла тоска?
– Кестлвью не лучшая тюрьма в мире, но...
– Это камера пыток! – крикнула Вирджиния. – Вы когда-нибудь были в камере? Там отвратительно грязно, жарко, не продохнуть, все прогнившее и ржавое. Там воняет, лейтенант. Запах этой тюрьмы чувствуется за несколько кварталов. И они загоняют людей в эту мерзкую, душную вонь. Говорят, что Фрэнк причинял беспокойство тюремным властям. Конечно! Он был человеком, а не животным. Тогда они привесили к нему ярлык “возмутитель спокойствия”.
– Да, но ты не можешь...
– А вам известно, что в Кестлвью запрещено разговаривать во время работы? Известно, что в камерах до сих пор стоят параши, параши вместо унитазов? Вы знаете, какая вонь в этих камерах? А мой Фрэнк был болен! Карелла знал это, когда арестовывал его и стал героем!
– Он не думал о том, чтобы стать героем. Он выполнял свою работу. Как ты не понимаешь этого, Вирджиния? Карелла – полицейский. Он только выполнял свой долг.
– А я выполняю свой, – глухо произнесла Вирджиния.
– Как? Ты знаешь, что таскаешь в своей паршивой сумке? Ты понимаешь, что, если выстрелишь, все полетит к чертям? Нитроглицерин не зубная паста!
– Мне все равно.
– Тебе тридцать два года, и ты готова убить человека и даже сама погибнуть ради этого!
– Мне безразлично.
– Не говори глупостей, Вирджиния!
– Я не обязана говорить ни с вами, ни с кем-нибудь еще. Я вообще не хочу говорить. – Вирджиния подалась вперед, и сумка едва не сползла с ее колен. – Я оказываю любезность, говоря с вами.
– Хорошо, не волнуйся, – сказал Бернс, покосившись на сумку. – Успокойся. Почему бы тебе не поставить эту сумку на стол?
– Для чего?
– Ты скачешь, как мяч. Если ты не боишься, что эта штука взорвется, то я боюсь.
Вирджиния улыбнулась, осторожно сняла сумку с колен и не менее осторожно поставила ее на стол перед собой, одновременно подняв револьвер, как будто 38-й калибр и нитроглицерин были новобрачные, которые не смогли бы вынести разлуку даже на мгновение.
– Так-то лучше, – заметил Бернс и облегченно вздохнул. – Успокойся, не нервничай. – Он помолчал. – Не хочешь закурить?
– Не хочу, – ответила Вирджиния.
Бернс вынул из кармана пачку сигарет и небрежно подвинулся, не упуская из вида 38-й калибр, прислоненный к боку сумки. Он мысленно измерял расстояние между собой и Вирджинией, рассчитывая, насколько ему нужно будет наклониться к ней, когда он подаст ей зажженную спичку, какой рукой ударить так, чтобы она не упала прямо на сумку. Может быть, она отреагирует, нажав сразу курок? Вряд ли. Скорее отпрянет. И тогда он ее ударит.
Бернс вытряхнул из пачки одну сигарету.
– Вот, – сказал он, – возьми.
– Нет.
– Разве ты не куришь?
– Курю. Но сейчас не хочется.
– Закури. Сигарета – лучшее успокоительное. Бери. Он протянул ей пачку.
– А, ладно! – Вирджиния переложила револьвер в левую руку. Его дуло почти касалось сумки. Правой рукой она вынула сигарету из пачки, которую держал Бернс.
Он полез за спичками. Руки у него дрожали. Вирджиния зажала сигарету губами, продолжая в левой руке твердо сжимать револьвер, почти касающийся ткани сумки. Бернс чиркнул спичкой.
В это время раздался телефонный звонок.
Глава 5
Вирджиния вынула изо рта сигарету, бросила ее в пепельницу, стоящую на столе, переложила револьвер в правую руку и повернулась к Берту Клингу, поднявшемуся, чтобы снять трубку.
