Фридрих Незнанский - Ночной снайпер
5
Михайлова и Корнеева в Шереметьево-2 ждала скромная «восьмерка», в которой сидел Мамонт.
— Что хоть здесь стряслось, не в курсе? — спросил Михайлов, когда они отъехали несколько километров от аэропорта. — Почему Колян нас вдруг отозвал?
— Откуда я знаю? — хмыкнул Мамонт, глядя в зеркальце заднего обзора на сидевших сзади. — А вы че, пацаны, решили там насовсем остаться?
— Неплохо бы, — улыбнулся Михайлов. — Житуха там, правда, скучная, но ведь все веселье было впереди.
— А работа?
— Не бей лежачего, когда он спит вечным сном, скажи, Леха? — хохотнул Михайлов и подтолкнул локтем Корнеева, сидевшего рядом.
Тот не ответил, сумрачно глядя в окошко на проносящиеся мимо подмосковные пейзажи.
— Че-то он загрустил, а? — сказал Мамонт.
— Неудачная любовь с первого взгляда, — продолжал в том же духе Михайлов. — Да ладно тебе киснуть, Леха! Я тебе в Москве десяток таких же девок найду! И получше твоей Гретхен, или как ее… Скажи, Толян?
— Ну! — поддержал тот.
Когда Мамонт довез прибывших до Сретенки, где их ожидал Николай Григорьевич, он подождал, пока они войдут в подъезд, после чего набрал на сотовом номер босса.
— Колян, это я. Кое-что узнал по пути. У стрелка нашего там какая-то несчастная любовь приключилась, чуть нас на бабу не поменял, теперь опущенный весь, всю дорогу помалкивал, слова из него не выудишь. Может, ему девку по-быстрому подыскать?
— Это я тебе потом скажу, — недовольно ответил босс.
— Все понял…
Хозяин встретил Михайлова сухо. Корнеев увидел Николая Григорьевича впервые, но тот не поздоровался и не представился. Хозяин молча кивнул на кресла и без лишних слов включил компьютер, где вскоре всплыла в русском переводе статья из швейцарской газеты «Цюрихе цайтунг», в которой речь шла о трагической гибели немецкого бизнесмена Курта Топлиха и его невесты Гретхен, сорвавшихся с машиной в горную пропасть. Дав им прочитать, он открыл другую, более позднюю статью о первых результатах расследования местной полиции. Там было сказано, что задняя шина «мерседеса», на которой ехали погибшие, была пробита пулей, выпущенной со стороны горного леса. Пулю пока не нашли. Но тщательно ищут.
— Ваша работа? — строго спросил Николай Григорьевич, переводя взгляд с Михайлова на Корнеева. — Только не врать!
— А ничего другого не оставалось, — виновато сказал Михайлов, дочитав до конца и разведя руками. — Я Леху предупреждал. А он втюрился в эту Гретхен, просто сил нет, а она в него тоже. А он еще с ней по-русски заговорил. Сказал, как его зовут. Ну и жених вздумал ревновать. А в наших паспортах стояло, что мы поляки. Он про это в журнале у портье прочитал и утром намылился в полицию. Русская мафия, то-се. А девка эта с ним увязалась… Я сама послушаю, что ты там на моего русского наговоришь.
— Ты что, пьян? — прервал его Николай Григорьевич, глядя на Леху. — Обратно в камеру захотел?
— Немного выпил, — пробубнил Леха. — А что, нельзя?
По тяжелому взгляду хозяина он наконец понял, вернее, почувствовал, кто здесь принимает решения, а также распоряжается чужими судьбами и жизнями, в том числе его собственной.
— И ты, выходит, любимую женщину своей же рукой? — сощурился Николай Григорьевич, по-прежнему глядя на Леху. — Язык проглотил?
— Я не знал, что она в машине, — угрюмо ответил тот. — А он не сказал…
— М-да. Нет повести печальнее на свете, — усмехнулся Николай Григорьевич. — Так оно и было? — спросил он у Михайлова.
— А если бы я ему сказал? — ответил Михайлов. — Что она там же, в машине?
— Он бы не стал стрелять. Или промахнулся, — кивнул Николай Григорьевич. — Я прав? — спросил у Лехи.
Тот неопределенно пожал плечами.
— А так хоть ноги унесли, — сказал Михайлов.
— Но столь многообещающие гастроли пришлось, увы, прервать, — заметил Николай Григорьевич. — А ведь столько поступило заказов!.. И неизвестно, удастся ли их продолжить. Выстроилась очередь, я вел запись на следующий год. А теперь даже не знаю, что сказать заказчикам. Придется возвращать авансы. Если эту пулю найдут и посмотрят баллистику, то сразу поймут, кто столь безупречно работал с клиентурой. А как все хорошо началось. Ладно, отдыхайте, скоро работа найдется и здесь. Все, свободны.
Уже в дверях Леха невольно оглянулся. Николай Григорьевич пристально смотрел ему вслед.
Через полчаса Николай Григорьевич спустился к подъезду и сел в машину к Мамонту. Теперь тот сидел не в подержанной «восьмерке», а в новенькой «тойоте». В руках у Николая Григорьевича была тощая зеленая папка.
— В ЦКБ, — сказал он. — Надо же навестить больного. Напомни купить по дороге цветов, соку и апельсинов.
В ЦКБ они скромно подождали внизу, пока Замойского покинут посетители — родственники и служащие банка. И только после этого поднялись к нему в палату.
Там Толян бесцеремонно отодвинул дежурную сестру, заикнувшуюся было, что больному надо на процедуру, и они вошли в палату Замойского.
Увидев Толяна, бедный Лев Александрович посерел от ужаса. Толян между тем деловито воткнул букет красных гвоздик в горлышко бутыли с минеральной водой «Боржоми». Больной было встрепенулся, желая что-то возразить, но тут же осекся под его тяжелым взглядом.
— Это ведь ваша папка? — вежливо спросил у него Николай Григорьевич, не здороваясь и не представляясь, достав зеленую папку. — Или будете открещиваться? Я бы не советовал. Правда, она по халатности не вошла в опись изъятых у вас материалов. — Николай Григорьевич недовольно взглянул на Толяна.
— Простите, вы следователь прокуратуры Семьянинов? — спросил тот с надеждой в голосе.
— Берите выше, — туманно ответил Николай Григорьевич. — А при чем здесь прокуратура? Или вы подали туда заявление?
Лев Александрович промолчал, только натянул на себя повыше одеяло и снова взглянул на хмурого Толяна, с хрустом грызущего одно из тех яблок, что они сами же и принесли больному.
— По глазам вижу — подали, — качнул головой Николай Григорьевич. — Что за привычка! Чуть что, сразу ябедничаем. А в чем причина? Может быть, наши сотрудники были с вами недостаточно дипломатичны и обходительны? — Он сурово оглянулся на Толяна, и тот сразу перестал жевать.
— Нет, что вы, — проблеял Лев Александрович, глядя теперь на папку и, похоже, догадываясь о цели визита.
— Хотели вам вернуть эту вашу, скажем так, документацию для сугубо личного пользования, предварительно поговорив, но раз уж дело заведено… — Николай Григорьевич развел руками. — Мы просто обязаны передать ее следствию. — Он поднялся со стула, давая понять, что в таком случае говорить больше не о чем, и визит закончен.
— Нет, что вы, что вы. — Больной с неожиданной резвостью протянул руку к папке и даже ухватился за нее, глядя молящими глазами на визитера.
И тот, подумав, отдал, а Замойский тут же спрятал ее под одеяло.
— Вы всерьез полагаете, будто мы настолько бедны, — приподнял брови Николай Григорьевич, — что не располагаем современными возможностями копирования документов?
— Чего вы добиваетесь? — тихо спросил растерянный и несчастный Замойский. Похоже, еще никогда в жизни он не попадал в подобный переплет.
— Ничего особенного, — еще тише, наклонившись к нему, ответил мучитель. — Завтра к вам в банк придет посетитель из солнечного Нальчика, зовут его Рустам Ибрагимович.
— Ах, это… — вздохнул больной. — По поводу кредита? Но вам-то зачем ввязываться в эти махинации? Вы, я вижу, умный, современный человек! Они же запрашивают громадный кредит для небольшого сахарного завода! Вы видели его? А мои представители не поленились, съездили в этот Нальчик и посмотрели. На ладан дышит заводик-то. Причем они бессовестно завышают отпускные цены. Таких не бывает в природе! И, главное, нет никакой уверенности, что они, или их республиканское правительство, вернут нам кредит!
— Вернее, есть полная уверенность, что не вернут! — подмигнул ему Николай Григорьевич. — Я вас понимаю. И даже где-то сочувствую. Но надо делиться, как завещал нам наш министр финансов, правда уже бывший. А с теми, кто не верен его завету, всегда происходят неприятные истории.
— Не вы первый, кто меня шантажирует, — уныло сказал Замойский. — Меня по этому же поводу уже достал депутат Кольчугин! — пожаловался он. — Звонит по ночам, совершенно пьяный, и еще угрожает разоблачениями в коррупции. Неужели вы как-то связаны с этим клиническим идиотом? Ну да, вы сейчас делаете то же самое, но хотя бы с определенным изяществом.
— А вы подайте на него жалобу в комиссию Госдумы по этике! — предложил Николай Григорьевич. — Там с этим строго.
— Ладно, — вздохнул Замойский. — Я позвоню завтра в банк. Все-таки жизнь, семья и здоровый сон — самое дорогое в нашей жизни. Дороже любых денег.
