Ю Несбё - Пентаграмма
— Останови машину с подкреплением, Харри, — приказным тоном сказал Волер. — Я хочу, чтобы ни одной полицейской машины на километр не было от того дома. Если он почует хоть малейшую опасность, мы проиграли. Мне кое-что известно об этих контрабандистах. Они всегда — всегда! — готовят себе пути отступления. Стоит однажды их упустить, и больше они не покажутся. Фалькейд, со своими ребятами остаешься здесь — на всякий случай.
— Но ты же сам сказал, что он не…
— Делай, как я говорю. Может, это наш единственный шанс. Поскольку я отвечаю за дело собственной головой, хотелось бы держать руку на пульсе. Харри, принимаешь на себя командование. Хорошо?
Отто увидел, как паскудник Харри отсутствующим взглядом посмотрел на Волера.
— Хорошо? — повторил тот.
— Просто отлично, — ответил паскудник.
Глава 28
Суббота. Имитатор
Олауг Сивертсен расширенными от испуга глазами смотрела, как Беата проверяет, все ли пули в револьвере на месте.
— Мой Свен? Господи, поймите же, это ошибка! Свен и мухи не обидит.
Беата защелкнула револьвер и отошла к кухонному окну, откуда открывался вид на парковку на Швейгордс-гате.
— Будем надеяться. Но чтобы это выяснить, нужно его сначала арестовать.
Сердце Беаты учащенно билось, усталость как рукой сняло. Вместо нее сейчас ощущались легкость и предвкушение чего-то особенного — словно она приняла допинг. Этот старый табельный револьвер принадлежал еще ее отцу. Однажды она услышала, как он сказал товарищу, что никогда не смог бы доверить свою жизнь пистолету.
— Так, значит, он не сказал, когда именно придёт?
Олауг покачала головой:
— Сказал, ему нужно кое-что уладить.
— У него есть ключ от входной двери?
— Нет.
— Хорошо. Значит…
— Я ее не запираю, когда знаю, что он придет.
— Дверь и сейчас не заперта?
Беата почувствовала, как кровь прихлынула к голове, а голос стал резким и грубоватым. Она не знала, на кого сердится больше: на старушку — за то, что к ней прислали охрану из полиции, а она оставила открытой входную дверь для сына, или на саму себя — за то, что не проверила элементарных вещей.
Она перевела дыхание, чтобы голос стал поспокойней:
— Олауг, прошу оставаться здесь. А я пройду в коридор и…
— Эй, есть кто?! — услышала Беата крик за спиной.
Сердце забилось еще быстрее, и она, развернувшись, протянула вперед руку, держа тонкий белый указательный палец на тяжелом гладком спусковом крючке. К двери из коридора двигался силуэт мужчины. Беата не слышала, как он вошел. Добрая-добрая, глупая-глупая…
— Ух ты! — Силуэт хохотнул.
Беата прицелилась в голову, но через долю секунды отпустила крючок.
— Кто это? — спросила Олауг.
— Легкая кавалерия, фрекен Сивертсен, — ответил человек. — Инспектор Том Волер.
Он протянул руку, бросил короткий взгляд на Беату и сказал:
— Кстати, фрекен Сивертсен, я позволил себе закрыть вашу входную дверь.
— Где остальные? — спросила Беата.
— Остальных не будет. Только ты и я, дорогая… — Том Волер улыбнулся, и у Беаты мороз пробежал по коже.
Миновало восемь.
По телевизору предупредили, что со стороны Англии надвигается холодный фронт и жара скоро закончится.
В коридоре редакции Рогер Йендем сказал коллеге, что последние два дня полиция жутко неразговорчива, а значит, что-то готовится. Прошел слух, что подняли отряд быстрого реагирования, а его командир Сиверт Фалькейд уже двое суток не отвечает ни на единое телефонное сообщение. Коллега ответил, что Рогер выдает желаемое за действительное, так же думали и в редакции, поэтому на первой странице оказался холодный фронт из Англии.
Бьярне Мёллер сидел на диване и смотрел «Такт за тактом». Ему нравился ведущий, Ивар Дюрхёуг, и песни, которые звучали в передаче. Пускай кое-кто на службе считает, что это шоу интересно только бабушкам и тетушкам, а ему нравится. Ему всегда казалось, что в Норвегии много талантливых певцов, которые остаются в тени. Но сегодня вечером у Мёллера не получалось сосредоточиться на словах песен: он сидел, бессмысленно уставившись в экран, и думал только о текущем докладе, который ему по телефону только что представил Харри.
В пятый раз за полчаса он посмотрел на часы, потом на телефон. Харри обещал позвонить, как только выяснится еще что-нибудь. Начальник криминальной полиции просил Мёллера доложить обстановку, как только операция будет закончена. Мёллер подумал, что у начальства, наверное, в летнем домике тоже есть телевизор, и он сейчас сидит точно так же, смотрит на открытые слова на экране (второе и третье: «just» и «called»), молчит и думает совершенно о другом.
Отто затянулся, закрыл глаза и. представил себе, как загорелся свет в окнах, ветер шумит в сухих листьях. К его разочарованию, шторы задернулись. Вторая жестянка давно уже лежала в канаве. Нильс убежал домой.
Свои сигареты у Отто закончились, и он одолжил у того паскудника, который Харри. Спустя полчаса после того, как убрался Волер, тот достал из кармана пачку «Кэмел лайт». Хорошие сигареты. Были б еще не легкими… Когда они закурили, Сиверт Фалькейд неодобрительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Теперь голубоватая дымка прикрывала и лицо Фалькейда, и застывшие портреты коридоров и лестниц.
Харри придвинул кресло ближе к Отто и стал разглядывать экраны. Медленно курил и изучал картинки одну за другой, как будто мог найти там что-то новое.
— А это что? — спросил Харри и ткнул в один из секторов левого экрана.
— Тут?
— Нет, выше. На четвертом этаже.
Отто посмотрел на бледно-желтые стены пустого коридора:
— Ничего особенного не вижу.
— Над третьей дверью по правую руку. На штукатурке.
Отто сощурился: какие-то белые отметины. Сначала он решил, что они остались после неудачной попытки установить одну из камер, но не припомнил, чтобы штукатурку трогали именно в этом месте.
— Что там такое? — подался вперед Фалькейд.
— Не знаю, — ответил Харри. — Отто, как тут можно сделать покрупнее…
Отто выделил мышкой квадрат над дверью. Нажал две клавиши, и фрагмент заполнил весь экран в двадцать один дюйм.
— Небеса милостивые… — прошептал Харри.
— Да уж, техника у меня что надо, — с гордостью сказал Отто и любовно похлопал по пульту. Он уже был готов проникнуться некоторой симпатией к этому Харри.
— Пентаграмма, — продолжал Харри шепотом.
— А?
Но полицейский уже обернулся к Фалькейду:
— Скажи «Дельте-один», или как они там называются, чтоб были готовы. Сейчас я пойду в комнату четыреста шесть. Ждите, пока не увидите меня на экране.
Полицейский встал и достал пистолет, известный Отто по долгим бессонным ночам в Интернете — стоило только набрать в поисковике слово «handguns»,[20] — «Глок-21». Сейчас что-то должно случиться, понял он. Что именно, он пока не знал, но, возможно, сенсационные кадры у него все-таки будут.
Харри вышел.
— «Дельта-один», я «Альфа», — произнес в рацию Фалькейд и отпустил кнопку рации.
Шум. Приятный, пощелкивающий шум.
Остановившись у лифта рядом с входной дверью, Харри на секунду замешкался. Потом потянул ее на себя. Сердце остановилось, когда он увидел перед собой черные прутья. Решетка.
Он отпустил ручку двери, и та медленно закрылась. Все равно уже поздно. Последний прилив энергии, какой чувствуешь, когда бежишь к перрону, хотя знаешь, что поезд уже ушел, но хочешь все-таки увидеть его, прежде чем он исчезнет, кончился.
Харри пошел по лестнице. Старался идти спокойно. Когда же убийца приходил сюда? Два дня назад? Неделю?
Сил больше не осталось, каблуки все медленнее отстукивали чечетку по ступеням. Хочется все-таки увидеть…
Стоило ему свернуть в левый коридор четвертого этажа, как из дальней комнаты появились три фигуры в черном.
Харри остановился под белой звездой, процарапанной на желтой стене.
Под табличкой с номером комнаты — «406» — была другая, с именем. «Веланн». А еще ниже он увидел приклеенный скотчем лист бумаги:
«Уехал. Мариус».
Он кивнул «Дельте-один»; можно начинать.
Через шесть секунд дверь была открыта.
Харри попросил остальных подождать снаружи и внутрь вошел один. Пусто. Он тщательно осмотрел комнату. Чисто и аккуратно. Даже слишком аккуратно. Не вяжется с ободранным плакатом Игги Попа над диваном. Стол прибран, на полке над ним — несколько потрепанных книг карманного формата. Рядом с книгами — пять-шесть ключей на брелоке в виде черепа. Фотография улыбающейся загорелой девчушки. Возлюбленная или сестра, предположил Харри. Между книгой Чарльза Буковски и аудиоцентром стоял белый большой палец — похоже, восковой — и словно подбадривал: «Все отлично! Все ясно! Все о'кей!»
