Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 2. Правосудие
Дмитрий сидел за компьютером, читал договор, вносил исправления и дополнения, сердился, делал глоток из фляжки и ни на что не отвлекался. Он слышал, как поет звонок домофона, но не вставал из-за стола: он никого не ждал и открывать никому не собирался. Он и с телефоном обходился точно так же, постоянно повторяя жене:
– Я у себя дома имею право решать, что мне делать и чего не делать. Я сам имею право выбирать, с кем мне общаться, а с кем не общаться. И если я не хочу подходить к телефону, то меня никто не может обязать. Если я не хочу открывать дверь, то не открою.
Дмитрий Леоничев работал и пил, не обращая внимания ни на звонки домофона, ни на телефонные трели.
Когда мать Леоничева лежала в реанимации, у него на стройке произошел несчастный случай: рабочий по фамилии Попов упал с высоты девятого этажа и разбился насмерть. Имело место нарушение техники безопасности со стороны прораба, и, по-хорошему, фирме Леоничева пришлось бы выплачивать семье погибшего рабочего немаленькую компенсацию, но Попов был склонен к злоупотреблению спиртным, и Дмитрию Юрьевичу удалось, используя административный ресурс, уклониться от выплаты, добившись признания вины самого пострадавшего. Спустя какое-то время вдова Попова пришла к Леоничеву и попросила оказать материальную помощь.
– Вы же прекрасно знаете, что муж не виноват, – говорила она. – Виноват ваш прораб, которого вы покрываете. Я совсем больна, мне нужны деньги на лечение, а единственный кормилец умер.
В принципе Дмитрий был мужиком не злым и не жадным, и, приди Попова хотя бы на год раньше, даже на полгода, он бы, конечно, дал ей денег. Но в тот момент он был полностью погружен в проблемы оплаты лечения матери и стоял перед своим тяжким, мучительным выбором, который все никак не мог сделать. И он ответил грубо, не выбирая выражений:
– Ну, умер – и умер, все умирают. У меня вон мать умирает. Никто вечно не живет. А при том, сколько ваш муж пил, он бы еще максимум три года протянул и все равно умер бы. Сам виноват.
После визита к Леоничеву вдова Попова снова слегла. И примерно через пару месяцев, когда мать немного пришла в себя, еще раз сходила к Леоничеву и еще раз получила отказ, за дело взялась ее дочь Ольга, которая не простила Дмитрию Юрьевичу ни судебного решения, ни отказа в материальной помощи, ни оскорбления матери. К этому времени Леоничев уже похоронил свою мать.
Ольга начала собирать сведения о Леоничеве и его образе жизни и очень скоро узнала то, что и так уже знало полгорода: он постоянно пьет. Она долго наблюдала за ним и знаменитую серебряную фляжку видела своими глазами. Леоничев в депрессии, и вполне можно отравить его, инсценировав самоубийство.
Воплотить замысел не удалось сразу, не такое это простое дело – пойти и убить. Решиться – это одно, а вот сделать… Ольга долго собиралась с силами. Наконец принялась за осуществление задуманного и выбрала день, когда Леоничев остался дома один. Впрочем, такие дни в последнее время выпадали все чаще. Ольга пришла, позвонила в домофон, но ей никто не открыл. Может быть, Дмитрий Юрьевич все-таки ушел? Она позвонила в квартиру по телефону, но никто не ответил. Нет, он обязательно должен быть дома, ведь она своими глазами видела, как уезжала на своей машине Светлана и как Дмитрий Юрьевич стоял на балконе и смотрел ей вслед. После этого Ольга отлучилась лишь ненадолго, всего на несколько минут забежала в магазин, чтобы купить и выпить бутылку воды: она нервничала, и ей все время хотелось пить. И магазин-то совсем недалеко, в торце того же дома, где жили Леоничевы. И машина Леоничева на месте стоит… Конечно, она позвонила в домофон не сразу после отъезда Светланы, долго собиралась с мыслями, сидела в сквере напротив дома, но при этом не спускала глаз с подъезда и готова была поклясться: Дмитрий Юрьевич не выходил.
Ольга снова позвонила в домофон, а когда ей и на этот раз не ответили, села на скамейку возле подъезда и стала ждать. Она была в растерянности, в ее так тщательно продуманный план совершенно не вписывалось обыкновенное нежелание хозяина квартиры открыть дверь и впустить незнакомого человека. Этого она не предусмотрела, поэтому не понимала, что делать, но надеялась, что какое-нибудь решение все-таки придет.
И оно пришло. Дверь подъезда распахнулась, и вышел Леоничев, в спортивном костюме и в домашних шлепанцах. Ольга поняла, что он уже «принял на грудь» и даже не обращает внимания на то, в какой обуви выходит. Дмитрий Юрьевич двинулся в сторону магазина и очень скоро снова появился, неся в руках пакет с продуктами. Продуктов было немного. Ольга поднялась ему навстречу:
– Дмитрий Юрьевич, я к вам. Можно войти? Мне нужно с вами поговорить.
– О чем? – равнодушно спросил Леоничев.
– Это очень важно, честное слово. Я не займу много времени. Пожалуйста, я очень вас прошу.
Видно, столько мольбы и отчаяния было в ее лице, что Леоничев сдался. Они вместе вошли в подъезд и поднялись в квартиру. В квартире Дмитрий Юрьевич небрежно швырнул пакет с продуктами на пол, прошел в комнату, где рядом с включенным компьютером стояла та самая фляжка, и сразу же взял ее в руки. Ольга думала, что они поговорят здесь же, но Леоничев пригласил ее в другую комнату, побольше, и предложил ей сесть в кресло рядом с низким столиком. Сам уселся в кресле напротив и тут же сделал глоток из фляжки.
– Ну, слушаю. Только покороче, у меня много работы.
Ольга, как и планировала, представилась и завела разговор о материальной помощи. Для себя она решила, что, если Леоничев согласится заплатить, она не станет его убивать. Пусть живет. В конце концов, местью можно и пожертвовать, если будет на что лечить мать. Но он платить не собирался. То, что пришлось ей выслушать, было еще хуже, еще грубее, чем то, что он в свое время сказал ее матери.
– Я понимаю, – согласно кивала Ольга, – вы, конечно же, правы. Поверьте, я ни за что не пришла бы, если бы не мама… Она очень настаивала, чтобы я пришла к вам и попросила, а я говорила ей в точности то же самое, что вы сейчас говорите мне. Не сердитесь на меня.
Но сердиться он и не думал.
– Можно мне воды? – попросила она.
Леоничев встал и пошел на кухню за водой. Этого времени Ольге Поповой вполне хватило на то, чтобы высыпать во фляжку принесенные с собой таблетки. Теперь оставалось только ждать, когда Леоничев выпьет достаточное количество отравленного спиртного.
– Хотите, я вам поесть приготовлю? – предложила она, выпив одним махом воду из высокого стакана. – Я видела, вы продукты покупали. Вы, наверное, голодны. Работайте, работайте, я вам не помешаю. Просто мне так неловко, что я вас побеспокоила, и мне хочется как-то загладить…
Леоничев согласился. Ему вообще многое стало безразлично в последнее время. Если эта девочка ему не помешает, пусть приготовит поесть, хоть какая-то польза будет от того, что он ее впустил.
Ольга забрала из прихожей пакет с продуктами и отправилась на кухню. Что-то резала, что-то жарила, плохо понимая, что делает, прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты, и прикидывая, скоро ли… Она боялась выйти и посмотреть и все придумывала себе занятие на кухне: вот это можно помыть, вот это еще чуть-чуть потушить. Наконец она поняла, что никакие звуки из комнаты больше не доносятся, робко заглянула в комнату и увидела, что Леоничев с закрытыми глазами полулежит на диване. Ольга даже не смогла понять, дышит он или нет, подойти поближе не осмелилась, стало страшно, страшно просто до ужаса, она вдруг поняла, что натворила… Но нужно было довести дело до конца. Она подошла к работающему компьютеру, открыла новый файл и набрала текст, который придумывала на всякий случай, пока находилась на кухне. Ведь она видела, что Леоничев работает, и задумала это использовать. Это был текст его предсмертного письма, в котором Дмитрий Юрьевич признавался в том, что «больше не может жить с чувством вины», его «никто не понимает», ему «все надоело», и он устал. Письмо было коротким, но Ольге казалось, что это был самый длинный и сложный текст, который ей приходилось когда-либо набирать.
Она пулей вылетела из квартиры, схватив сумочку и не захлопнув за собой дверь. Скорее вниз, скорее выйти из дома, отойти подальше от того места, где случилось такое. Выбежала, мимоходом бросив взгляд на кабинку консьержки. Сегодня дежурил пожилой мужчина, который увлеченно смотрел по телевизору футбол, отвернувшись от лестницы, и ни на что не реагировал. Ольгу он не заметил. На улице она метнулась через дорогу, там был сквер, в котором Ольга провела немало часов, наблюдая за домом Леоничева. Села на скамейку, вытащила сигареты из сумочки, закурила. По лицу текли слезы, которых она не замечала.
– Вам плохо? – раздался чей-то незнакомый голос. – У вас что-то случилось?
Она подняла глаза и увидела симпатичное участливое лицо молодого мужчины.
– Я человека убила, – вырвалось у нее.
Никита Колодный не просто любил Веронику Демину. Он был одержим ею. Он не мог дышать, говорить, спать, не мог жить без нее. Если бы Никиту спросили, что такого необыкновенного в этой девушке, да, красивой, хрупкой, нежной, да, умненькой и образованной, но все-таки достаточно заурядной, такой, каких сотни и тысячи, он бы не ответил. Никита пытался бороться с собой, несколько раз бросал Веронику, не звонил ей, не встречался, ухаживал за другими женщинами и близко сходился с ними, но ничего не получалось. Без Вероники он не мог существовать.
