Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле
Корнуоллис улыбнулся:
– Да. Она очень хороша. Но даже красивые женщины могут сильно страдать, если их предают. Именно красивые больше всех и страдают, потому что изначально не верят, будто такое может случиться с ними. Их гнев сильнее, чем у прочих.
– Но он ничего такого не делал в Эшворд-холле, – резко ответил суперинтендант.
– Мы же обсуждаем его прошлые поступки. Однако ни одна из его связей не угрожала ее положению жены. Как вы сказали, все это было удовлетворением желаний, а не любовью.
– Но тогда почему вы считаете, что Дойл мог убить Гревилла, чтобы защитить сестру?
Томас молчал.
Джон прищурился.
– В чем дело, Питт? У вас еще есть какие-то соображения, ведь иначе вы бы не подняли этот вопрос. Вы же не меньше меня способны узреть безосновательность своих суждений! Даже больше.
– Мне кажется, она боится, что это Дойл, – медленно ответил суперинтендант, впервые выражая свои подозрения вслух. – Но, может быть, я ошибаюсь насчет мотива убийства и оно было политическим… связанным с ирландским национализмом, как думают все прочие.
– Не все, – пожал плечами Корнуоллис. Он, видимо, смутился, потому что на щеках у него показался едва заметный румянец. – Сегодня должны вынести приговор по бракоразводному процессу О’Ши.
– Вы не знаете, какой он будет?
– Я думаю, они удовлетворят требования О’Ши, и на законных основаниях. Его жена, несомненно, виновата в длительной адюльтерной связи с Парнеллом. Единственный вопрос заключается в следующем: повинен ли сам О’Ши в этой интриге или же он действительно обманутый муж.
– Неужели? – Томас мало читал об этом процессе; до сих пор у него не было на это ни времени, ни какого-либо интереса. Он и теперь не был уверен, что этот процесс имеет хоть малейшее отношение к событиям в Эшворд-холле.
– Хорошо хоть, мне не надо судить, кто здесь прав, а кто виноват, – с несчастным видом ответил Корнуоллис. – Но если бы пришлось…
Он заколебался. Помощник комиссара очень стеснялся разговоров на подобные темы. Он всегда считал, что некоторые стороны своей жизни мужчина должен хранить в тайне, и его крайне смущало их публичное обсуждение.
– Но мне трудно поверить в доказательства невиновности Парнелла, тем более что эти доказательства граничат с фарсом, – сказал он наконец, и рот его искривился в гримасе, одновременно ироничной и презрительной. – Он вылезает в окно, когда муж входит в дом, а потом сам вновь появляется на пороге дома, словно только что приехал… Нет, это ниже достоинства человека, который собирается возглавить движение за единство нации и представлять свой народ в парламенте.
Питт удивился, и это, наверное, выразилось у него на лице.
Корнуоллис еле заметно улыбнулся:
– Такое впечатление, что у этого человека нет ни малейшего чувства юмора, ведь он мог бы подать себя в суде, как этакого обаятельного ветреника, которому удалось безнаказанно улепетнуть. Так ведь нет – он совершает проступок, но с миной праведника, и его застигают на месте преступления.
– Это погубит его репутацию? – спросил суперинтендант, тщательно всматриваясь в лицо начальника.
– Да, – ответил тот категорично, а затем, подумав, добавил: – Да, я почти в этом убежден.
– Тогда национальному движению потребуется новый вождь?
– Да, и если не сразу, то в довольно близком будущем. Парнелл еще некоторое время может продержаться, но его власть кончена. Мне так кажется. Могут в это верить и другие, если вы это имеете в виду. Но в любом случае данный процесс замедлит общественное объединение, если на переговорах в Эшворд-холле не будет достигнуто соглашение, что зависит главным образом от Дойла и О’Дэя – и от того, в какой мере этому будут способствовать или, наоборот, противодействовать Мойнихэн и Макгинли.
Питт глубоко вздохнул:
– В первое же утро пребывания в Эшворд-холле сестра Мойнихэна отправилась говорить с ним о стратегических планах. Она, по-видимому, так же много думает о политике, как и он. Но, придя к нему, обнаружила его в постели с женою Макгинли.
– Что? – У Джона был ничего не понимающий вид.
Томас повторил сказанное.
Корнуоллис уставился на огонь, поскреб своей худощавой, но сильной рукой голову, а потом снова повернулся к Питту.
– Сожалею, но дать вам больше людей в помощники я не могу, – ответил он тихо. – Мы все еще храним смерть Гревилла в тайне. Надеюсь, что к моменту обнародования этого известия мы сможем также сообщить и о том, что поймали убийцу.
Суперинтендант знал, что ничего другого его шеф и не мог сказать, но сердце у него сжалось. Он чувствовал себя так, словно его вталкивают в постоянно сужающийся тоннель.
– Есть ли новая информация в связи с делом Денби? – спросил он.
– Немного. – На этот раз наступила очередь Джона выглядеть виноватым. – Мы проследили все его перемещения за несколько дней перед убийством, и нам теперь известно, что в последний вечер он был в пивной «Собака и Утка» на Кинг-Уильям-стрит, – рассказал он. – Его видели, когда он разговаривал с молодым светловолосым человеком, а затем к ним подошел мужчина среднего возраста, широкоплечий и с не совсем обычной походкой: он шаркал, словно у него были кривые ноги. – Корнуоллис пристально посмотрел на своего собеседника и добавил: – Бармен сказал, что у него также какие-то странные глаза, очень светлые, но блестящие.
– Но кебмен, который покушался на жизнь Гревилла, тоже… – выдохнул Томас. – Да, вот еще причина, почему мне обязательно нужно отыскать этого черта!..
– Нам, Питт, – поправил его Джон, – и мы найдем его в Лондоне, а вы постарайтесь узнать, кто же из этих четырех ирландцев убил Эйнсли Гревилла. Мы должны это узнать до того, как они уедут из Эшворд-холла, – ведь мы не сможем задержать их там больше чем на несколько дней.
– Да, сэр, – кивнул Томас.
Глава 7
Грейси придала хризантемам живописный вид и поставила вазу на стол в гардеробной, а затем скользнула по лестнице вниз, словно в чудесном полусне. Она не видела в холле портретов, на которых изображались предки первого мужа Эмили, не замечала и самих деревянных панелей. Перед глазами у нее стояло другое: стекла оранжереи, отражающие свет. Она чувствовала запах земли и сырых листьев и по-прежнему восхищалась бесконечными цветочными рядами. Ей то хотелось припомнить каждое слово разговора с Финном, то, уже в следующий момент, все эти слова не имели для нее никакого значения. Главным сейчас было ее чувство и тепло, разливающееся в ее душе. Девушка знала: если будешь чересчур задумываться, что это все означает, то прекрасное ощущение может исчезнуть. Есть ноты, а есть музыка. И если волшебство красивой мелодии рассеется, то останутся лишь черные закорючки на белой бумаге, а музыка умолкнет…
Горничная шла, перекинув через руку вечернее платье Шарлотты. Из-за маленького роста ей трудно было держать его повыше, чтобы его трен[10] не волочился по полу.
– Грейси!
Она почти не слышала зовущего ее голоса.
– Грейси!
Наконец служанка остановилась и обернулась. За ней вниз по лестнице бежала взволнованная мисс Эванс.
– Что случилось? – спросила мисс Фиппс.
– Что ты делаешь? – спросила Долл, взяв ее за руку. – Мы не должны носить платья по парадной лестнице! Что, если кто-нибудь выйдет из двери! Вот ужас! Для этого существует черная лестница. А по этой можно спуститься, если кто-нибудь пошлет тебя в передние комнаты.
– О! Ага. Точно. – Грейси знала об этом запрете. Просто она задумалась о другом и забыла о правилах.
– Что с тобой, в каких облаках ты витаешь? – спросила, смягчившись, ее приятельница. – Ты что, шерсть собираешь?
– Чего? Какую такую шерсть? – Не осознавая, что делает, Фиппс опустила руку, и трен упал на пол.
Долл взяла платье у нее из рук. Она была выше Грейси на шесть дюймов, и для нее не составляло труда держать его на должном расстоянии от пола.
– Шерсть, которую овцы оставляют на пастбище. Бесполезное занятие в смысле. Так говорят, когда кто-то пускается в мечты… – Она покачала головой. – Ты собираешься погладить платье? Да, теперь оно нуждается в этом. Но сначала надо почистить подол. – Эванс одобрительно осмотрела шелк. – Цвет замечательный. Мне всегда казалось, что таким должно быть море вокруг необитаемых островов.
Но у Грейси не было времени размышлять о всяких островах. Самые прекрасные события происходили в английских садах, когда год подходит к концу. И самыми прекрасными для нее цветами были сейчас белый и зеленый[11]. Она послушно проследовала за Долл через дверь, обитую зеленой байкой, по коридору, повернула налево, мимо кладовой, буфетной для лакеев и чулана, где развешивали убитых на охоте фазанов и другую дичь, миновали кладовку с углем и так дошли до прачечных и гладильной комнаты. Мисс Эванс повесила голубое платье на вешалку и тщательно его осмотрела, попутно отряхивая пылинки, а потом влажной тряпкой прошлась по его подолу.
