Ю Несбё - Тараканы
— Не надо.
— Почему же?
— Я полицейский.
— А я на допросе.
— Не надо, Йенс.
— Как хочешь.
С улицы донесся хлопок: может, взорвалась хлопушка или лопнула шина.
— Я подумаю.
Харри положил трубку, вошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Сколько же можно, спрашивается, пребывать в тропиках и оставаться таким бледным? Он никогда особенно не любил загорать, но в былые времена загар прилипал к нему как-то быстрее. А может, образ жизни, который он ведет в последний год, повлиял на пигментацию кожи? Он плеснул себе в лицо холодной водой, вспомнил о загорелых пьянчугах из «Шрёдера» и снова воззрился на свое отражение в зеркале. Что ж, солнце, по крайней мере, подарило его носу багровый алкоголический цвет.
— Снова отбой, — объявила Лиз. — У Брекке есть алиби, а этого Лёкена мы списываем со счета.
Она откинулась на стуле и уставилась в потолок.
— Какие будут предложения? Если вам нечего сообщить мне на этой утренней летучке, то можете заниматься чем угодно, но завтра утром я жду от вас результатов.
Все вышли, только Харри остался сидеть.
— Что у тебя? — спросила его Лиз.
— Ничего, — ответил он, зажав в уголке рта незажженную сигарету. Начальница наконец-то разрешила курить в своем кабинете.
— Я знаю, что-то есть.
Харри улыбнулся:
— Я просто хотел убедиться. Что ты знаешь, что что-то есть.
Между бровей Лиз пролегла суровая морщинка.
— Расскажешь, когда будет что сказать.
Харри вынул сигарету изо рта и сунул ее обратно в пачку.
— Конечно, — сказал он, вставая, — я так и сделаю.
Глава 36
Йенс сидел, откинувшись на спинку стула, и улыбался; румянец играл на его щеках, шею украшала бабочка. Он напоминал Харри подростка на собственном дне рождения.
— Я даже рад, что посидел какое-то время в заключении. После этого начинаешь больше ценить самые простые вещи. Как, например, бутылку «Дом Периньона» урожая 1985 года.
Он подозвал официанта, который тут же поспешил к их столику, достал бутылку шампанского из ведерка и разлил по бокалам.
— Люблю такие вещи. Чувствую себя почти сверхчеловеком. Что скажешь, Харри?
Харри дотронулся до бокала:
— Здорово. Но все же это не мое.
— Мы разные люди, Харри.
И Йенс улыбнулся. Он снова надел свой костюм. Или похожий, Харри не мог определить точно.
— Некоторым людям роскошь необходима, как воздух, — продолжал Йенс. — Дорогой автомобиль, шикарная одежда и прислуга просто нужны мне для того, чтобы я нормально себя чувствовал, чтобы я знал, что действительно существую. Понимаешь?
Харри покачал головой.
— Ну да ладно, — сказал Йенс и поднял бокал за ножку. — Из нас двоих я декадент. Доверяй своему первому впечатлению, Харри: я самый обычный мешок дерьма. И пока для нас, дерьмаков, есть место в этом мире, я таковым и останусь. Твое здоровье!
Он, смакуя, подержал шампанское во рту, прежде чем глотнуть. А потом осклабился и застонал от удовольствия. Харри усмехнулся и поднял свой бокал, но Йенс неодобрительно посмотрел на него.
— Ну как? Начал наслаждаться жизнью, Харри? Тогда не получится быть строгим по отношению к самому себе.
— Иногда получается.
— Чушь! Все люди по своей сути гедонисты, только некоторые понимают это позже других. У тебя есть женщина?
— Нет.
— А не пора ли обзавестись ею?
— Пора. Но не вижу, какое это имеет отношение к наслаждению жизнью.
— Правда. — И Йенс заглянул в бокал. — Я рассказывал тебе о своей сестре?
— О той, которой ты звонил?
— Да. Она, кстати, свободна.
Харри рассмеялся:
— Не стоит благодарности, Йенс. Я ничего особенного для тебя не сделал, только арестовал.
— Я не шучу. Она просто гигант. Работает редактором в издательстве, но я считаю, что работа только мешает ей устроить свою личную жизнь. Кроме того, она отпугивает мужчин: слишком уж строгая, вроде тебя, настоящий кремень. Ты и сам, наверное, заметил, что все норвежские женщины, выбранные «Мисс такой-то», повторяют в интервью журналистам, что они очень целеустремленные? Слишком много развелось этих дам с характером!
И Йенс задумался.
— Сестрица взяла себе мамину девичью фамилию, как только достигла совершеннолетия.
— Не уверен, что мы подойдем друг другу по характеру.
— Это еще почему?
— Я по натуре трус. Поэтому я ищу себе скромную, самоотверженную девушку, желательно социального работника, такую красивую, что никто еще не осмелился сказать ей об этом.
Йенс захохотал:
— Тогда ты точно можешь жениться на моей сестре. Не важно, что она тебе не нравится: она так много работает, что ты почти не будешь ее видеть дома.
— Тогда почему ты позвонил ей домой, а не на работу? Ведь в это время в Норвегии было два часа дня.
Йенс покачал головой.
— Никому не говори об этом, но я совершенно не воспринимаю этих часовых поясов. Не соображаю, когда прибавлять, а когда вычитать часы. Это ужасно, отец называет меня маразматиком и считает, что это у меня по материнской линии.
И тут же поспешил заверить Харри, что его сестра не страдает подобными вещами, скорее даже наоборот.
— Будет тебе, Йенс, лучше расскажи, когда ты сам собираешься вступить в брак.
— Фу, не произноси этого слова вслух, при одной мысли об этом у меня учащается сердцебиение. Брак… — передернул плечами Йенс. — Проблема в том, что я, с одной стороны, не склонен к моногамии, а с другой стороны — романтик. Если бы я был женат, я не смог бы гулять на стороне, понимаешь? А мысль о том, что ты больше никогда в жизни не будешь иметь секса с другой женщиной, слишком тяжела, разве не так?
Харри попытался проникнуться его словами.
— К примеру, я пригласил на свидание ту девицу в лифте: ради чего? Вероятно, из страха. Я просто хотел доказать себе, что еще способен заглядываться на других женщин. И ничего, собственно говоря, не доказал. Ведь Хильде… — Йенс умолк, подыскивая слова. — В ней есть то, чего я не находил в других женщинах. А я искал, поверь мне. Не знаю, сумею ли я объяснить, но в любом случае я не посмел отказаться от нее, поскольку понимал, что найти такую женщину непросто.
Харри сидел и думал, что это, пожалуй, неплохое объяснение — не хуже тех, что он слышал раньше. Йенс, ухмыляясь, играл бокалом.
— На меня действительно повлияло пребывание за решеткой, ведь обычно я не говорю о таких вещах. Обещай, что ничего не расскажешь моим приятелям.
Тут к столику подошел официант и подал им знак.
— Идем, уже началось, — сказал Йенс.
— Что началось?
Официант повел их в глубь ресторана, через кухню, вверх по узкой лесенке. Проход был весь заставлен тазами, на стуле сидела старуха, обнажив черные зубы.
— Это от бетеля, — пояснил Йенс. — Мерзкая привычка. Они все жуют и жуют его, пока не сгниют мозги и не выпадут зубы.
Харри услышал громкие возгласы за дверью. Официант открыл ее, и они оказались на просторном чердаке без окон. Десятка два-три мужчин сбились в тесный круг посередине. Они яростно жестикулировали, и по рукам сновали туда-сюда мятые купюры. Большинство мужчин были белыми, некоторые в светлых хлопчатых костюмах. Харри показалось, что он узнал одного: его лицо он видел в Писательской гостиной отеля «Ориентал».
— Петушиные бои, — пояснил Йенс. — Частное мероприятие.
— Как же так?! — прокричал Харри, так как стоял ужасный шум. — А я читал, что петушиные бои запрещены в Таиланде.
— Не совсем. Власти разрешили их в смягченной форме, когда шпоры на лапах обматывают, чтобы птицы не уничтожили друг друга. Еще сделали ограничения по времени, чтобы не доводить до смертоубийства. Но здесь все происходит по старым правилам. Без ограничений. Подойдем поближе?
Харри привстал на цыпочки и, перегнувшись через стоявших впереди людей, посмотрел вниз на ринг. Два петуха, рыже-коричневый и ярко-оранжевый, с важным видом расхаживали по кругу, потряхивая головами и не проявляя друг к другу никакого интереса.
— Как же их заставят драться? — спросил Харри.
— Не беспокойся. Эти петухи ненавидят друг друга гораздо сильнее, чем ты думаешь.
— Почему?
Йенс взглянул на него.
— Они оказались на одном ринге. И они петухи.
И вот, словно по сигналу, они налетели друг на друга. Харри видел только хлопающие крылья и взметаемую вверх солому. Вокруг ревели от восторга, кто-то даже подпрыгивал на месте. По чердаку распространялся странный, сладковато-горький запах пота и адреналина.
— Видишь того, с раздвоенным гребешком? — спросил Йенс.
