Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю

— Монтале. Тебе ничего объяснять не надо, ты знаешь, кто я такой.

— Слушаю тебя.

— Я сейчас приеду. Я хочу, чтобы мы кое-что обговорили. Давай заключим перемирие. У меня есть предложения.

Я не имел никакого плана. За исключением одного. Убить их всех. Но это была всего лишь утопия. Именно то, что требовалось, чтобы продержаться. Опередить их. Выжить. Хотя бы час. Но это целая вечность.

— Ты один?

— Пока еще армию не призвал.

— А Тони?

— Он язык проглотил.

— В твоих интересах иметь веские доказательства. Потому что для нас ты уже покойник.

— Не выпендривайся, Эмиль. Если меня убьют, посадят вас всех. Я продал всю эту «штуку» одной газетенке.

— Ни один листок не посмеет пикнуть ни слова.

— Здесь, нет. В Париже, да. Если я не позвоню через два часа, все будет напечатано в утреннем выпуске.

— У тебя есть только версия. Но нет доказательств.

— У меня есть все. Все бумаги, которые Маню выкрал у Брюнеля. Фамилии, копии банковских счетов, чековые книжки, сведения о покупках, поставщиках. Список баров, ночных кафе, ресторанов, что подвергаются рэкету. Более того, фамилии и адреса всех местных предпринимателей, поддерживающих Национальный фронт.

Я преувеличивал, но это было в порядке вещей. Батисти же обманывал меня во всем. Если у Дзукки появилось бы малейшее подозрение насчет Брюнеля, он послал бы пару своих ребят в контору к адвокату. Пуля в голову, и никаких объяснений. И сразу вычистили бы все бумаги. Дзукка был не в том возрасте, чтобы прибегать к ухищрениям. Он гнул свою линию. Прямую. И ничто не могло заставить его от нее уклониться. Поэтому Дзукка и преуспевал.

Но Дзукка не доверил бы Маню подобную «работенку». Маню убийцей не был. К Брюнелю его послал Батисти. Я не знал, зачем. С какой целью. Что за игру Батисти вел на этой грязной арене? Бабетта была категорична. Батисти отдел отошел. В этой темной операции участвовал Маню. От работы на Дзукку не отказываются. Дзукка доверял Батисти. К тому же никто не откажется от таких бешеных денег.

К этим заключениям я пришел самостоятельно. Они были мало убедительными. Они поднимали намного больше вопросов, чем давали ответов. Но я не приблизился к их решению. Хотя зашел слишком далеко. Я хотел получить все ответы. Взглянуть правде прямо в глаза. Пусть при этом я сдохну.

— Через час мы закрываем. Привози бумажки.

Он положил трубку. Значит, документы у Батисти. Значит, Батисти уговорил Уго убить Дзукку. Но кто убрал Маню?

Маврос приехал через двадцать минут после моего звонка. Я нашел только такое решение. Позвонить Мавросу. Передать ему эстафету. Доверить ему Дрисса и Карину. Он не спал. Маврос просматривал «Apocalypse Now»[34] Копполы. По-моему, в четвертый раз. Этот фильм завораживал Мавроса, но он его не понимал. Мне вспомнилась песня группы «Doors» «The End»[35].

Он по-прежнему приближался к нам, этот заранее объявленный «конец». Стоило лишь раскрыть газеты на страницах международной политики или хроники происшествий. Не было никакой нужды в ядерном оружии. Мы истребим друг друга с первобытной жестокостью. Мы были всего-навсего динозаврами, но самое худшее заключалось в том, что мы это сознавали.

Маврос не колебался ни секунды. Дрисс был ему дороже любых опасностей. Этого парня он полюбил с той минуты, как я привел Дрисса к нему. Это не поддается объяснению. Так же, как любовное влечение, заставляющее вас желать одно существо сильнее другого. Он выведет Дрисса на ринг. Заставит его драться. Он научит его думать. Думать о левом кулаке, о правом кулаке. О длине удара. Он заставит его рассказывать. О себе, о матери, которую Дрисс не знал, о Лейле. О Тони. До тех пор, пока Дрисс не научится жить с тем, что он сотворил из любви и ненависти. Люди не могут жить с ненавистью. Боксировать тоже. Существуют правила. Они часто, слишком часто, бывают несправедливы. Но их соблюдение позволяет спасать собственную шкуру. Но в этом гиблом мире самое прекрасное заключалось все-таки в том, чтобы быть живым. Дрисс сумеет послушаться Мавроса. На счет глупостей Маврос много мог сказать. В девятнадцать лет он схлопотал год тюрьмы за то, что избил своего тренера. Тот «продал» матч, который Маврос должен был выиграть. Когда Мавроса, наконец, смогли остановить, тренер едва дышал. Но Маврос так и не смог доказать, что бой был «сдан» заранее. В тюрьме он немало размышлял об этом.

Маврос подмигнул мне. Мы с ним были едины. Мы не могли позволить никому из четырех ребят взять на себя убийство. Тони не заслуживал ничего. Ничего, кроме того, что он обрел сегодня вечером. А я хотел, чтобы ребятам повезло. Они были молоды, любили друг друга. Но даже с хорошим адвокатом никакие доводы не подействуют. Необходимая самооборона? Это еще придется доказывать. Изнасилование Лейлы? Здесь вообще не было никаких доказательств. На процессе или даже раньше затравленная Карина расскажет, как все происходило. Останется лишь араб из Северных кварталов, который хладнокровно убил молодого человека. Подонка, конечно, но француза, сына рабочего. Оба араба — соучастники, и младшая сестра убитого попала под их влияние. Я даже не был уверен, что родители Карины, по советам их адвоката, не станут обвинять Дрисса, Кадера и Жасмин. Чтобы вымолить для дочери смягчающие обстоятельства. У меня стояла перед глазами эта картина. Я больше не доверял правосудию моей страны.

Когда мы подняли Тони, я понял, что оказываюсь вне закона. И увлекаю за собой Мавроса. Но вопрос об этом больше не возникал. Маврос уже все предусмотрел. Он до сентября закроет свой зал и увезет Дрисса и Карину в горы. В Верхние Альпы. В Орсьер, где у него маленькое шале. Пешие прогулки, бассейн, велосипед значились в «программе». У Карины больше не будет занятий, а Дриссу уже до тошноты надоел гараж и вонь отработанной смазки. Кадер и Жасмин завтра уедут в Париж. С Мулудом, если тот захочет. Он сможет жить с ними. Кадер был уверен, что их троих прокормит бакалейная лавка.

Я подогнал «гольф» Тони к входной двери. Кадер стоял на стреме. Но опасаться было нечего. Кругом настоящая пустыня. Ни кота, ни даже крысы. Только мы, занятые подделкой действительности, за неимением сил изменить мир. Маврос открыл заднюю дверцу, и я втащил внутрь труп Тони. Я обошел машину, открыл дверцу и усадил Тони. Закрепил его ремнем безопасности. Дрисс подошел ко мне. Я не знал, что сказать. Он тоже. И тут он обнял меня, прижал к груди. Он поцеловал меня. Потом ко мне подошли Кадер, Жасмин и Карина. Никто не сказал ни слова. Маврос обхватил меня за плечо.

— Я дам тебе знать.

Я смотрел, как Кадер и Жасмин сели в «панду» Лейлы, а Дрисс и Карина забрались в «4x4» Мавроса. Они уехали. Разъехались. Я вспомнил о Мари-Лу. Здравствуй, печаль! Я сел за руль «гольфа». Взглянул в смотровое зеркало. По-прежнему никого. Я включил первую скорость. И будь что будет!

Глава пятнадцатая,

в которой ненависть к миру оказывается единственным сценарием

Я опоздал на полчаса, и это меня спасло. «Рестанк» был освещен словно в праздник 14 июля. Тремя десятками фонарей, которые кружились на крышах автомобилей. Машин жандармерии, машин полиции, карет «скорой помощи». Именно полчаса мне потребовалось, чтобы пригнать «гольф» Тони на третий уровень подземной стоянки Биржевого центра, стереть все следы, поймать такси и вернуться в Бель-де-Мэ за моей машиной.

Такси мне удалось схватить с трудом. Будет полный отпад, если я нарвусь на Санчеса. Но нет. Мне досталась точная его копия. И словно в качестве премии эмблема Национального фронта — трехцветный язычок пламени, приклеенная над счетчиком. На бульваре Бельсюнс меня могла бы остановить любая патрульная машина. Ходить одному по городу в такое время само по себе было преступлением. Ни одной полицейской машины не появилось. Человека легко могли бы убить. Но я не столкнулся ни с одним убийцей. Все мирно спали.

Я припарковался на другой стороне автостоянки ресторана «Рестанк». На обочине, уткнувшись передними колесами в траву, позади фургона «Радио Франции». Новость распространилась быстро. Сюда, казалось, съехались все журналисты, которых еле-еле сдерживал кордон жандармов у входа в ресторан. Где-то здесь и Бабетта. Даже если она никогда не писала об актуальных событиях, она любила присутствовать на месте происшествия. По давней привычке местных журналистов.

Я заметил ее чуть левее от группы тележурналистов канала «Франс-3». Я подошел, обнял ее за плечо и шепнул на ушко:

— Из того, что я тебе расскажу, ты сделаешь самую убойную статью в своей жизни. (Я поцеловал ее в щечку.) Привет, моя красавица.

— Ты не успел к бойне.

— Я чуть было в нее не попал. Поэтому я скорее горд собой!

— Не говори глупости!

— Кого же ликвидировали?

— Эмиля и Жозефа Поли. И Брюнеля.

Я скорчил гримасу. Двое самых опасных уцелели. Морван и Веплер. И Батисти тоже. Раз Симона жива, то жив и Батисти. Кто этих троих прикончил? Итальянцы убрали бы всех. Морван с Веплером? А что, если они работают на Батисти? Я терялся в догадках.