Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю
Я взял трубку резким, нервным жестом.
— Тони?
Женский голос. Чувственный, хрипловатый и теплый голос. Возбуждающий.
— Кто его спрашивает?
Молчание. Я слышал стук вилок о тарелки. Где-то в отдалении звучала слащавая музыка. Ресторан. Не «Рестанк» ли? И, может быть, звонила Симона.
— Алло. (Мужской голос с легким корсиканским акцентом. Эмиль? Жозеф?.) Тони нет дома? А его сестры?
— Я могу передать сообщение.
Трубку повесили.
— Карина звонила Тони сегодня вечером?
— Да, — ответила Жасмин. — Просила, чтобы он пришел. Сказала, что это срочно. У нее есть номер, по которому можно найти Тони. Она оставляет сообщение. Он звонит.
Я зашел в спальню. Они лежали, прижавшись друг к другу. Карина больше не плакала. Дрисс уснул, держа ее за руку. Они были прелестны. Я желал, чтобы они шли по жизни с этой бесконечной нежностью.
Глаза Карины были широко раскрыты. Взгляд растерянный. Она еще пребывала в аду. Я уже не помнил, в какой песне Барбара пела: «Я предпочитаю жить в аду, чем быть мертвой в раю». Или что-то в этом духе. Чего желала в эти минуты Карина.
— Что это за номер, по которому ты недавно звонила Тони? — тихо спросил я.
— Кто это звонил?
— Я думаю, дружки твоего брата.
В глазах Карины промелькнул страх.
— Они сюда придут?
— Не волнуйся, — сказал я. — Ты их знаешь?
— Двоих. Один с гнусной рожей, а другой такой верзила. На военного похож. У обоих мерзкие морды. У военного какие-то странные глаза.
Это Морван и Веплер.
— Ты их часто видела?
— Один раз. Но я их запомнила. Они выпивали с Тони на террасе «Бара Ратуши». Они сели за наш столик, даже не спросив разрешения. А военный сказал: «Сестра у тебя хорошенькая». Мне очень не понравилось, каким тоном это было сказано. И как он при этом на меня смотрел.
— А что Тони?
— Он рассмеялся, но, по-моему, чувствовал себя неловко. «Нам надо поговорить о делах», — сказал он мне. Вежливый способ попросить меня убраться. Я даже не осмелилась его поцеловать. «Я тебе позвоню», — пообещал он. Взгляд того военного я спиной чувствовала. Мне стало стыдно.
— Когда это было?
— На прошлой неделе, в среду. В среду, в полдень. В тот день Лейла сдавала экзамен на звание преподавателя. Но что же теперь будет?
Дрисс выпустил руку Карины и повернулся на другой бок. Он слегка храпел. Изредка он едва заметно вздрагивал. Мне было больно за него. За них. Им придется жить с этим кошмаром. Смогут ли выдержать Карина и Дрисс? Кадер и Жасмин? Я должен им помочь. Избавить их от кошмарных видений, которые будут отравлять им ночи. Скорее. И Дриссу в первую очередь.
— Но что же теперь будет?
— Надо действовать. Где твои родители живут?
— В Гарданн.
Это недалеко от Экса. Последний шахтерский город в департаменте. Обреченный, подобно всем тем людям, что там работают.
— Твой отец еще работает?
— Они выбросили его два года назад. Он активист в Комитете защиты. При ВКТ[33].
— И как у них дела?
Она пожала плечами.
— Я росла, а они меня даже не замечали. И Тони тоже. Воспитать нас означало построить лучший мир. Мой отец… (Она, задумавшись, замолчала. Потом продолжила.) Когда ты слишком много страдал, вечно считал гроши, то больше ничего в жизни не замечаешь. Думаешь лишь о том, как ее изменить. Наваждение какое-то. Тони, по-моему, мог бы это понять. Мой отец, вместо того, чтобы сказать ему: «Я не могу купить тебе мопед», держал перед ним речь. О том, что в его возрасте на мопедах не ездят. Что в жизни есть вещи поважнее мопедов. Просто цирк! Понимаешь. Каждый раз одно и тоже. Речи. О пролетариях, капиталистах, партии. По поводу шмоток, карманных денег, машины.
Когда к нам в третий раз пришла полиция, отец выгнал Тони из дома. Что с ним происходило потом, я не знаю. Ну а когда узнала, мне все это не понравилось. Ну, кем он стал. И все прочее. Люди, с которыми он общался. Его рассуждения об арабах. Не знаю, вправду ли он так думал. Или же…
— А Лейла?
— Я очень хотела, чтобы он познакомился с моими друзьями, чтобы узнал других людей. Жасмин, Лейлу. И они встречались с ним пару раз. Кадер и Дрисс тоже. Я пригласила Тони на мой день рождения, в прошлом месяце. Лейла ему очень понравилась. Ты знаешь, какая она. Мы танцевали, пили, разговаривали, ухаживали. Лейла и Тони в этот вечер много беседовали друг с другом. Короче, он очень хотел ее увезти. Но Лейла не захотела. Она осталась ночевать здесь, как и Дрисс.
Потом он с ней встречался. Раз пять, по-моему. В Эксе. Выпить рюмку на террасе, вместе поесть, сходить в киношку. Дальше дело не заходило. Я думаю, Лейла это делала больше для меня, чем для себя. Тони не слишком ей нравился. Я Лейле много о нем рассказывала. Говорила, что он не такой, каким кажется. Я подталкивала их друг к другу. Считала, что Лейла сможет заставить его измениться. Мне это не удалось. Мне хотелось иметь брата, которого мне не приходилось бы стыдиться. Которого я могла бы любить. Как Кадера и Дрисса. (Ее взгляд устремился куда-то вдаль. К Лейле. К Тони. Наконец ее глаза вновь обратились на меня.) Я знаю, что она вас любила.
Лейла решила вам позвонить после сдачи экзамена. Она была уверена, что выдержала. Ей очень хотелось вас увидеть. Она мне сказала: «Теперь я могу. Я взрослая».
Карина улыбнулась, потом ее глаза снова наполнились слезами, и она прижалась ко мне.
— Поплачьте, — сказал я. — Все это пройдет.
— Я ничего не понимаю в том, что произошло.
Истину мы не узнаем никогда. Существовать могут лишь предположения. Истина принадлежала ужасу. Я мог предполагать, что Тони был замечен с Лейлой в Эксе. Один из членов банды. По моему мнению, кем-то из отпетых негодяев. Морваном. Веплером. Фанатиками белой расы. Этнических чисток. Окончательных решений. И что они, наверное, хотели подвергнуть Тони испытанию. Как бы разыграть его. Чтобы повысить его в звании.
В среде десантников любили это. Подобные безумные шуточки. Изнасиловать парня из соседнего отделения в казарме. Устроить загул в баре Иностранного легиона, убить там кого-нибудь и в качестве трофея принести с собой его кепи. Держать при себе подростка с повадками педераста. Они подписали контракт со смертью. Жизнь не имела для них никакой цены. Ни их собственная, ни других людей. В Джибути я встречал «отморозков» и похуже. Эти, после захода к шлюхам в кварталы на бывшей площади Рембо, оставляли после себя трупы. С перерезанным горлом. Иногда сильно изуродованные.
Теперь наши бывшие колонии находились здесь. Марсель стал их столицей. Здесь, как и там, жизни не существовало. Только смерть. И секс с насилием. Этим они изливали свою ненависть за то, что они были ничтожествами. Всего лишь потенциальными трупами. Неизвестными солдатами грядущих лет. Ими они станут рано или поздно. В Африке, в Азии, на Ближнем Востоке. Или даже в двух часах езды от нас. Там, где Запад оказывается под угрозой. Всюду, где торчат нечистые члены, готовые трахать наших женщин. Белых и моющихся мылом «пальмолив». И оскорблять нашу расу.
Это они и должны были потребовать от Тони. Привести им арабку. Чтобы изнасиловать ее. По очереди. Но Тони первый. Он должен был это сделать первым. Раньше других. С его желанием. С его бешеной злобой за то, что его отвергли. Женщина — только жопа. Все они бляди. У арабок блядские жопы. Как у этих свиней — евреек. У евреек жопы толще, сидят чуть выше. У арабок жопы чуть пониже, разве нет? У негритянок тоже. Ах, жопы негритянок, просто обалдеть можно! Стоит попробовать!
После Тони над Лейлой измывались двое других. Но ни Морван, ни Веплер. Да, это были кандидаты на звание нацистов. Те, кого пристрелили на площади Оперы. Вероятно, они оказались не на высоте, когда пришлось стрелять в Лейлу. Трахать арабок — это одно дело. А убивать их спокойно, так, чтобы не дрогнула рука, наверное, было не так просто.
Морван и Веплер были вуайеры. Так я себе представлял это. Распорядители. Интересно, мастурбировали ли они, глядя на них? Или совокуплялись после, ностальгически вспоминая о любовных играх эсэсовцев? Об их мужской, вирильной любви. О любви воинов. И когда они решили, что в ту ночь уцелеет лишь один, тот, кто всадит пулю ближе всего к сердцу Лейлы?
Испытал ли Тони жалость к Лейле, насилуя ее? Хотя бы на секунду. Прежде чем он сам погрузился в кошмар. В непоправимое.
Я узнал голос Симоны. И она узнала меня. Номер, по которому Карина оставляла сообщения своему брату, был номером ресторана «Рестанк». Сегодня вечером Карина туда и звонила.
— Позовите Эмиля. Или Жозефа.
По-прежнему звучала отвратная музыка.
Каравелли и его чарующие скрипки. Или какая-то пакость в том же роде. Но почти не слышался стук тарелок и вилок. «Рестанк» пустел. Было десять минут первого ночи.
— Это Эмиль, — послышалось в трубке.
Это был прежний, недавний голос.
— Монтале. Тебе ничего объяснять не надо, ты знаешь, кто я такой.
