Максим Есаулов - Недетские игры
Не успел он положить трубку, как в дверь позвонили.
– Опять, что ли, ключи забыла? – Прапор допил чай и пошел открывать.
Открыл и сразу получил удар в глаз, от которого пролетел половину прихожей и шлепнулся на пол.
Спокойно, по-деловому, в дом вошли Паша, Молчун, Лютый и Топорков. Паша присел на корточки, остальные встали вокруг Прапора полукругом. Ошалело помотав головой, Прапор попробовал встать – и получил от Паши такой тычок в грудь, что перехватило дыхание.
– Я пожалуюсь в УСБ!
Никто не ответил. Молчун достал пистолет и начал присоединять к нему глушитель. У Прапора расширились глаза, когда он разглядел, что это не табельный «ПМ», а ободранный, многократно бывавший в деле «ТТ».
– Я в прокуратуру напишу, – следя за тем, как глушитель накручивается на ствол, неуверенно пригрозил Прапор.
Топорков стал надевать резиновые перчатки. И тоже молча.
Такого быть не могло.
Такое бывало в книгах и фильмах, но чтобы в жизни… Да они что?..
– Я вас всех посажу на хрен, – сказал Прапор, не слыша своего голоса.
Молчун звонко передернул затвор.
Топорков протянул к нему руку:
– Дай, моя очередь.
– Не ври, ты в прошлый раз был.
– А может, по-тихому? – Лютый вытянул из кармана удавку со свинцовыми грузиками на концах.
Прапор закрыл глаза.
Когда открыл, картина не изменилась.
– Хватит, он мой, – сказал Паша, и Молчун подал ему пистолет:
– С этим трудно поспорить.
Паша приставил ствол ко лбу Прапора и взвел курок. Негромкий щелчок отозвался в голове Прапора взорвавшейся бомбой.
– Гриша, включи телевизор погромче, – попросил Паша, и Лютый уверенно проскользнул мимо лежащего Прапора в кухню, где бормотал маленький «Грюндик».
Прапор заорал. Разинул пасть и закричал что есть мочи:
– А-а-а, спасите, а-а-а!!!
Паша двинул Прапору в солнечное сплетение, отчего тот задохнулся и орать перестал, потом воткнул ему в рот ствол.
– Гриша, я же просил! Ты чего, в кнопках разобраться не можешь?
Звук телевизора стал нарастать. Диктор что-то бубнил про политику.
– Заканчивай, Паша. Нам еще по второму адресу ехать, – напомнил Молчун.
Кричать Прапор не мог, но завыть у него получилось.
В то же время, как он ни был раздавлен страхом, но полностью соображать не перестал. Догадаться, что это спектакль и что всерьез убивать его не собираются, он не смог, слишком уж натурально все было разыграно. Но почувствовал, что можно попробовать сторговаться. Он ведь занимался этим всегда и везде, может, и сейчас выгорит?
Вместо слов получилось мычание, сопровождаемое клацаньем зубов по железу, но Паша проявил интерес, вытащил изо рта Прапора пистолет и наклонился пониже, прислушиваясь.
– Меня заставили, я не хотел! – выпалил Прапор, тараща глаза. – Он сказал, что убьет меня, если не соглашусь.
– Кто?
– Федор!
– Какой Федор?
– Прахов фамилия, Кальяном зовут. Да его все знают! Он у Шахида был боссом. У него, наверное, и гранатометы, которых вы не нашли.
– На хрена они ему?
– Я… Я не знаю!
– Что он готовит?
– Не знаю! Но могу узнать, я попробую!
– Сколько он тебе заплатил?
– Восемь штук баксов. Обещал восемь, пока дал половину, сказал, остальное после очной ставки отдаст.
– Дешево же ты себя ценишь, урод!
Паша посмотрел на Молчуна с Топорковым:
– Ну и чего с ним делать теперь?
Молчун дернул плечами: дескать, смотрите сами, но лично я бы решение не стал менять. А Топорков в раздумье покачал головой:
– Может, он живой нам сгодится!
– Да! – Прапор обрадовался, увидев союзника. – Я… Я все… Все, что хотите!
– Чего от тебя можно хотеть? – Паша брезгливо ткнул его пистолетом в лицо. – Один геморрой только… А сдохнешь – и все проблемы решатся.
– Не надо, у меня сын маленький.
– Тоже мне, папаша нашелся! – Паша посмотрел на Лютого, стоявшего в дверном проеме кухни. – Ты как считаешь?
– Пусть признанку напишет. А там поглядим.
– Слышал, урод?
– Я… Я все напишу!
– Ну, тогда живи пока.
Лютый и Топорков отвели Прапора в комнату. Посадили за стол, дали бумагу, прицепили наручником к ножке стола. Прапор торопливо схватил авторучку:
– На чье имя писать?
– Прокурору города Санкт-Петербурга.
– Ага… И… И с чего начинать?
– С начала. Как гранатометы украл, кому и как их продал, – велел Топорков, но Лютый остановил:
– Он так до вечера не закончит. Давай с последнего эпизода, как он Николай Иваныча оговорил.
Паша и Молчун вышли на улицу.
– Вроде получилось.
– Сплюнь! – Паша постучал по деревянным перилам крыльца.
Минут десять они постояли, потом Молчун раздавил окурок и со словами:
– Пойду посмотрю, что этот писатель родил, – скрылся в доме.
Идея наехать на Прапора принадлежала Паше. Лютый его не поддержал:
– Ты в своем СОБРе привык головой стены ломать, а оперу головой думать надо, – однако, когда Молчун и Топорков одобрили план, согласился: – Ладно, поехали.
Всю дорогу Паша переживал. Вдруг Прапор свинтил неизвестно куда, и объявится только на очную ставку? Вдруг он окажется тверже, чем они думают? Или начнет отстреливаться из ворованных гранатометов?
А получилось вон как классно!
Паша представлял реакцию отца, когда ему станет известно, что дело рассыпалось. Конечно, он поворчит, поругает за самодеятельность – как же без этого? Но не сможет теперь говорить, что сын годится только дела подшивать и на задержаниях руки выкручивать.
С бумагой в руке из дома вышел довольный Молчун:
– Готово! Исповедь лжесвидетеля.
– Ну-ка, дай посмотреть.
Паша пробежал глазами текст. Прапор написал очень сжато, но в целом понятно. Ничего, в прокуратуре его допросят как следует. Так даже лучше: никто не скажет потом, что опера выбили показания.
– Ну, чего? – Паша убрал бумагу в карман. – Надо брать его и везти. По дороге позвоним Голицыну, пусть готовится. Заводи машину, мы его сейчас…
Из дома донеслись крик и звон разбитого стекла. Молчун замер, недоуменно прислушиваясь. Паша оттолкнул его, взлетел на крыльцо и бросился по коридору в комнату, в которую отвели Прапора.
Прапора в комнате не было, Топорков, зажимая разбитый нос, смотрел в разбитое окно, и лицо его отражало какую-то детскую обиду.
С улицы долетел крик Лютого:
– Стой, сука! Стой, стрелять буду!
– Я ему наручники начал снимать, а он меня локтем ударил и рыбкой в окно сиганул, – в голосе Топоркова звучала та же несуразная обида. – Лютый за ним прыгнул. Может, догонит?
Тяжело дыша, Лютый появился под окном. Хрустнули осколки стекла. Лютый посмотрел вниз, переступил. Убрал в кобуру пистолет:
– Дохлый номер! Он тут, зараза, все закоулки знает.
Паша с такой злостью посмотрел на Топоркова, что тот попятился и, продолжая зажимать нос, прогнусавил:
– Ну извини! Я ж не специально.
– Потому что в спортзал надо ходить, а не по автосалонам шататься!
– Ладно, всяко бывает, – сказал Молчун примирительно. – Куда он денется? Поймаем! И «чистуха» его у нас осталась. Поехали в прокуратуру.
Паша сплюнул на пол и, поддав ногой опрокинутый стул, вышел из комнаты.
21
– Вить, съезди на Благодатную.
– Съезжу. А чего там?
– Запись надо снять с цифровика. В смысле, с диктофона.
– О, блин, я такой техникой и пользоваться-то не умею.
– Так объясню…
Как только Егоров ушел, в кабинет зашла Ольга:
– Роман Георгиевич, вы просили сводки посмотреть.
– Ага. Есть чего-нибудь?
– Труп неизвестного мужчины лет пятидесяти. Четыре огнестрельных в грудь. – Ольга положила перед Романом на стол компьютерную распечатку. – Я позвонила медику, который выезжал. Он говорит, что у убитого очень характерные мозоли на кончиках пальцев. Такие бывают у скалолазов.
– У скалолазов? Так-так-так… Умница ты моя! Скажи, а лицо у него целое?
– Да, там только огнестрельные в грудь. Наши четыре гильзы от «ТТ».
– Значит, так: раздобудь фотографии трупа, те, где лицо, и покажи мальчику – сыну портовика. Он видел какого-то скалолаза из окна. Может, опознает?
Ольга улыбнулась:
– Вы гений, Роман Георгиевич.
– Не забудь сказать об этом проверяющим из Москвы…
Откинувшись на спинку стула и сцепив руки на затылке, Роман довольно усмехнулся и подумал: «Джексон будет очень рад».
Пока Шилов разговаривал с Ольгой, Прапор дозвонился до Кальяна и срывающимся голосом сообщил о налете убоповцев.
Кальян был в машине, ехал с тремя бойцами с деловой встречи по поводу одного бизнес-проекта, который неформально курировал. На фоне тонны таджикского героина этот проект был такой мелочевкой, что жаль было тратить время. Но если бы Кальян сейчас отвалил в сторону, его бы не поняли, так что он битый час отстаивал свои интересы, успешно заставляя партнеров идти на уступки.
