Ю Несбё - Тараканы
На пороге квартиры лежало письмо, на конверте стояло имя Руны.
Он расстегнул рубашку. Пот словно маслом покрывал его грудь и живот. Он попытался вспомнить самого себя в семнадцать лет. Был ли он влюблен? Наверняка.
Он сунул письмо в ящик ночного столика, не распечатывая, поскольку намеревался вернуть его отправителю. И улегся в постель под убаюкивающий гул кондиционера и полумиллиона машин за окном.
Он подумал о Биргитте. Шведке, которую встретил в Австралии: она сказала, что любит его. Что говорил ему Эуне? Что Харри «боится привязываться к другим людям». Последнее, о чем он подумал, — что всякие роды заканчиваются похмельем. И наоборот.
Глава 32
Йенс Брекке выглядел так, будто не спал все это время, с той последней встречи с Харри. Глаза покраснели, руки бесцельно двигались по столу.
— Значит, вы не помните охранника паркинга с афропрической? — задал вопрос Харри.
— Я уже сказал, что не пользуюсь парковкой, — покачал головой Брекке.
— Ну что же, забудем на время об охраннике по имени Джим Лав, — сказал Харри. — Подумаем о том, кто же так стремится засадить вас за решетку.
— Что вы имеете в виду?
— Кто-то очень постарался разрушить ваше алиби.
Йенс в изумлении поднял брови.
— Десятого января кто-то поставил видеокассету от третьего января и сделал новую запись как раз на то время, когда мы должны были бы увидеть машину посла и то, как вы провожаете его на парковку.
Йенс нахмурился.
— Подумайте об этом.
— Следовательно, у меня есть враги?
— Вероятно. Или из вас просто делают козла отпущения.
Йенс почесал затылок:
— Враги? Даже не представляю себе, кто это… — Вдруг он просиял: — Значит, меня отпустят?
— Прошу прощения, но вы все еще под подозрением.
— Но ведь вы только что сказали, что у вас…
— Начальник полиции не хочет отпускать вас, пока не подтвердится алиби. Поэтому прошу вас хорошенько подумать об этом. Кто мог вас видеть после того, как вы простились с послом и отправились домой? Может, кто-то на парковке, или когда вы уходили с работы, или садились в такси, или в каком-нибудь киоске, или где-то еще?
Йенс поднес пальцы ко лбу. Харри зажег сигарету.
— Черт побери, Харри! Вы совсем замучили меня с этими видеокамерами. Я никак не могу сосредоточиться. — Йенс застонал, уронив ладони на стол. — Знаете… знаешь, что произошло сегодня ночью? Мне приснилось, что я убил посла. Что мы вместе с ним поехали на машине в мотель, где я и всадил ему в спину тесак. Я пытался остановиться, но мое тело мне не повиновалось; я, словно робот, все колол и колол его ножом…
Он умолк.
Харри хранил молчание, выжидая, когда тот продолжит свой рассказ.
— Дело в том, что я не могу находиться взаперти, — проговорил Йенс. — И никогда не мог. Мой отец обычно…
Он тяжело сглотнул и сжал правую руку в кулак. Харри увидел, как побелели костяшки пальцев. Йенс продолжал почти шепотом:
— Если ко мне придут с письменным признанием и велят подписать его в обмен на свободу, я плюну на все и подпишу что угодно.
Харри поднялся со стула.
— Все же попытайся вспомнить, кто тебя видел. Теперь, когда мы разобрались с видеозаписями, ты можешь подумать как следует.
И он повернулся к двери:
— Харри!
Харри никогда не мог понять, что делает людей разговорчивей, едва поворачиваешься к ним спиной.
— Я слушаю.
— Почему ты решил, что я невиновен, когда все остальные думают обратное?
Харри ответил, не поворачиваясь:
— Прежде всего потому, что у нас нет доказательств вины, всего лишь шаткое алиби и туманный мотив.
— А еще?
Харри усмехнулся и повернул к нему голову:
— Потому что я сразу понял, что ты мешок с дерьмом, едва тебя увидел.
— Что?
— Я очень плохо разбираюсь в людях. Всего хорошего.
Бьярне Мёллер открыл один глаз и посмотрел на будильник, стоявший на ночном столике, мучительно думая, кто же это звонит людям в шесть часов утра.
— Знаю-знаю, который час, — произнес в трубке голос Харри, прежде чем Мёллер успел что-то сказать. — Слушай-ка, проверь мне одного парня. Так, ничего конкретного, просто нутром чувствую.
— Нутром? — Голос Мёллера напоминал звук, издаваемый куском картона, попавшим в спицы велосипедного колеса.
— Да-да, есть такое чувство. Я думаю, мы вышли на норвежца, так что круг поисков сужается.
Мёллер откашлялся, прочищая горло.
— Почему именно норвежец?
— Сейчас объясню. На пиджаке Мольнеса были обнаружены следы оленьего жира, вероятно с ножа. Удар был нанесен под таким углом, что становится ясно: убийца довольно высокого роста. А тебе известно, что тайцы в своей массе люди низкорослые.
— Хорошо, но неужели ты не мог подождать пару часов, Холе?
— Разумеется, мог, — ответил Харри.
Возникла пауза.
— Так почему же ты звонишь в такую рань?
— Потому что пять следователей и один начальник полиции сидят здесь и дожидаются, когда ты наконец прочухаешься, шеф.
Мёллер перезвонил через два часа.
— По какой причине ты решил, что мы должны проверить именно этого парня, Холе?
— Я подумал, что человек, смазавший нож оленьим жиром, наверняка бывал в Северной Норвегии. Потом я вспомнил пару своих приятелей, которые проходили военную службу в Финмарке и привезли себе оттуда саамские ножи. Ивар Лёкен долго был военным и служил в Вардё. К тому же я полагаю, что он хорошо знает, как обращаться с таким ножом.
— Может, ты и прав, — произнес в ответ Мёллер. — Что тебе еще известно о нем?
— Совсем немного. Тонье Виг считает, что он просто досиживает здесь до пенсии.
— В базе данных на него ничего нет, — сказал Мёллер и вдруг умолк.
— Что?
— И все же одна зацепка имеется.
— Какая именно?
— В поисковике всплыло его имя, но файл я открыть не смог. А часом позже мне позвонили из Генштаба в Хюсебю и поинтересовались, с какой целью я пытаюсь открыть этот файл.
— Ого!
— Мне велели направить письменный запрос, если я хочу получить сведения об Иваре Лёкене.
— Забудь об этом.
— Уже забыл, Харри. В любом случае мы этого делать не будем.
— Ты разговаривал с Хаммерволлом из отдела половых преступлений?
— Да.
— Что он сказал?
— Что никакой базы по норвежцам-педофилам в Таиланде, разумеется, нет.
— Так я и думал. Чертова Информационная инспекция!
— Она здесь ни при чем.
— Вот как?
— Несколько лет назад мы подготовили обзор состояния дел, но единственное, что мы можем, — это следить за ситуацией. Потому что таких норвежцев слишком много.
Когда Харри позвонил Тонье Виг и попросил о срочной встрече, она настояла на том, чтобы они встретились за чаем в Писательской гостиной, что в отеле «Ориентал».
— Все туда ходят, — сказала она.
Харри понял, что под «всеми» подразумеваются белые люди, состоятельные и хорошо одетые.
— Добро пожаловать в лучший отель мира, Харри, — прощебетала Тонье, сидя в кресле в вестибюле.
На ней было синее хлопчатобумажное платье, в руках она держала соломенную шляпку, и весь ее облик, так же как и облик других людей в вестибюле отеля, напоминал о старых добрых колониальных временах.
Они удалились в Писательскую гостиную, заказали чай и церемонно раскланялись с другими белыми, которые, судя по всему, считали, что цвет кожи — это повод для обмена приветствиями. Харри нервно позвякивал фарфоровой чашкой о блюдце.
— Здесь не очень уютно, Харри? — Тонье маленькими глоточками пила чай, лукаво поглядывая на инспектора.
— Пытаюсь сообразить, зачем я улыбаюсь американцам в одежде для гольфа.
Она заливисто рассмеялась:
— Немного цивилизованного окружения не помешает.
— Когда это штаны в клетку стали цивилизованным нарядом?
— Когда их надели цивилизованные люди.
Харри отметил про себя, что город Фредрикстад мало повлиял на эту юную даму. И вспомнил Санпхета, старого тайца, который переоделся в выглаженную рубашку и брюки, когда к нему пришли гости, и остался сидеть на солнцепеке, чтобы не смущать посетителей видом своего убогого жилища. Куда цивилизованнее, чем поведение иностранцев в Бангкоке.
Харри спросил, что известно Тонье о педофилах.
— Ничего особенного, кроме того, что они толпами съезжаются в Таиланд. Как ты уже знаешь, в прошлом году в Паттайе одного норвежца застукали прямо на месте преступления, со спущенными штанами. А норвежские газеты напечатали очаровательное групповое фото трех мальчиков, которые донесли на него в полицию. Лицо педофила на снимке было затерто, но не лица мальчиков. В англоязычном издании «Паттайа Мэйл» сделали наоборот. Кроме того, в начале статьи упомянули его полное имя, а затем называли его просто «норвежец». — Тонье покачала головой.
