Ольга Лаврова - Любой ценой
— Отец, надо идти в органы!
Холин разражается длиннейшей по его меркам речью:
— Хватит того, что я плачу. Мите нужна квартира — плачу, у Вадика неприятности — плачу. Зубными мостами, которые я сделал, я вымостил детям дорогу в жизнь. А уж куда они по ней придут, это… — Он снимает дверную цепочку и отпирает серию замков.
* * *У Знаменского маленькое заседание: друзья прослушивают признание Тобольцева.
— …Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы: вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все… А он там же умер.
— С чего вы взяли?
— Потому что он умер.
Знаменский прерывает запись:
— Ну и дальше в том же роде.
Томин разводит руками.
— «Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню…». Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка вешает на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано и ей обещано.
— Саша, Холин для Тобольцева — не туз.
— А что такое Холин?
— Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том — воспитанный мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам.
Томин хмыкает.
— Сколько лет дочери Тобольцева?
— Семь, Саша.
— Какая версия рухнула! — комментирует Кибрит.
— Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь?
— Совсем просто — подкуп.
— Давайте обсудим, — соглашается Знаменский. — Тобольцев очень любит ребят, ценит свободу. За его провинности причитается два-три года. Ради денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив.
— А махинации с нарядами?
— Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше — больше. Разумеется, потом он имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что с ним сейчас творится, спрятана глубоко…
— Между ним и Холимым должна существовать связь. Четкая и доказуемая! Иначе остается поверить, что их судьбы удивительно пересеклись над телом Киреева — раз, в камере — два. — Томин увлекся: загадка всегда интересна. — Вообще-то, поверить можно и в это, — говорит он, оседлав стул. — Тогда представим: на Тобольцева обрушился двойной удар. По его вине один человек умер, другой сел. И юный узник постоянно рядом, как живой укор. Следуют душевная борьба, отказы явиться на допрос и, наконец, решение покаяться.
— А в результате убийство с целью ограбления чрезвычайно удобно делится на двоих: одному — случайное убийство, другому — неверно истолкованная попытка помочь потерпевшему, — протестующее доканчивает Знаменский.
— Ладно, Паша, ищем связь.
— Берешься?
— Что делать… Когда был убит Киреев?
— Четырнадцатого. Тобольцев арестован шестнадцатого.
— Очень хорошо. Кстати, на что Холин польстился?
— Киреев выиграл пятьсот рублей и прямиком из сберкассы забежал отметить. Продавщица помнит — разменяла ему сотенную купюру. А, по словам кассирши сберкассы, возле Киреева крутился парень, похожий на Холина. Но на опознание она засмущалась: такой, говорит, молоденький, не возьму греха на душу…
— Ясно. Что-то наука примолкла. Начнешь по обыкновению прибедняться: ах, да что же я могу?
— А что я, по-твоему, могу? Работа проделана три месяца назад. Если следователь Холина не возражает, я бы поглядела протокол осмотра, экспертизы — но только для очистки совести.
— Ну, а ты сам?
— Я, Саша, не буду лентяйничать за твоей широкой спиной. Намечена большая охота за мелкими подробностями.
— Разбежались.
* * *Знаменский бродит по двору, где произошло убийство, разглядывает окружающее. Подворотня. Здесь, у стены дома, лежало тело. Фотографии и план места происшествия позволяют точно восстановить картину. Только тогда здесь было темно и безлюдно…
Узким проходом двор соединяется с соседним. И в этом, соседнем, Знаменскому бросается в глаза шеренга мусорных баков. Он останавливается и долго созерцает их: похоже, зрелище доставляет ему удовольствие…
* * *Попасть на Петровку, 38 просто так нельзя. Но если бы Знаменский не разрешил выдать пропуск Ирине Семеновне Холиной (когда ему позвонили, что та уже минут двадцать плачет в проходной), она, кажется, проскребла бы дыру в стене голыми руками.
Холина влетает с радостным, светлым лицом.
— Здравствуйте, Вы Павел Павлович, да? А я — мать Вадика. Вот таким, в точности таким я вас и представляла! Разрешите присесть…
— Присаживайтесь. Но вы абсолютно не по адресу. Дело Холина веду не я.
— Когда речь идет о судьбе ребенка, мать не станет считаться с формальностями. Как мне было не прийти к человеку, от которого сейчас все зависит!
— От меня ровным счетом ничего не зависит. И в противоположность вам я обязан считаться с формальностями.
— Но, Павел Павлович! Вообразите, что я бросилась бы вам в ноги прямо на улице?! Разве вы могли бы оттолкнуть меня? Забудьте, что мы на официальной почве. Я столько слышала о вашей отзывчивости…
— От кого же?
— Ах, достаточно взглянуть, чтобы убедиться: вы порядочный человек, выросли в приличной семье, и потому к вам обращаются словно к родному, вот как я. Нет-нет, не мешайте мне сказать правду. Вы честный, вы добрый, вы не отвернетесь от материнского горя!
Знаменский согласился принять Холину, поддавшись импульсу, в котором больше всего было, пожалуй, любопытства. Теперь сам не рад. Женщина заполняет комнату потоком взволнованных фраз, и выставить ее уже не так-то просто.
— Не знаю, чего вы ждали от меня с моими необычайными достоинствами, но я не имею права разрешить Холину даже внеочередную передачу.
— Как вы его… по фамилии… больно слышать. Если б только вы ближе знали Вадика! Конечно, это моя кровь, и я немного пристрастна, но Вадик такой… такой… — Она не находит достаточно красноречивых слов и вдруг выпаливает. — Вы с ним похожи! Нет, серьезно, похожи!
— В ваших устах это, вероятно, комплимент…
— Еще бы!
— …но мы нисколько не приблизились к цели вашего визита.
— Мне бы хотелось, чтобы вы поняли жизнь Вадика до того, как с ним случилось это несчастье.
— Убийство человека вы называете «несчастье с Вадиком»?
— Боже мой, Павел Павлович!.. Да ведь уже точно известно, что Вадик не убивал!
— А кто же?
— Разумеется, Тобольцев.
До сих пор Знаменскому все казалось ясным: беззаветная, слепая родительская любовь, готовая горы свернуть ради «своей крови». Сколько их, таких отцов и матерей, которые месяцами, а то и годами высиживают в разных приемных и исступленно добиваются освобождения, оправдания, помилования…
Но упоминание о Тобольцеве разом выводит Холину из разряда просительниц и делает наступательной стороной.
— Откуда же это вам известно?
— Из его собственноручного письма!
Она достает и протягивает Знаменскому письмо. Тот, все больше хмурясь, читает. И если дотоле он вел разговор с сухой усмешкой, то теперь не на шутку озабочен, и болтовня Холиной приобретает для него серьезный информационный интерес: послание это от Тобольцева.
— Как вы его получили?
— Вынула из почтового ящика.
— Когда?
— Позавчера утром.
— Позвольте взглянуть на конверт.
— Конверт?.. Конверт… — она открывает сумочку, суетясь, что-то в ней перебирает, затем решительно щелкает замком. — Я поищу дома… но вряд ли он сохранился…
— Он был надписан тем же почерком? — Знаменский спрашивает на всякий случай, уже поняв, что тут правды от Холиной не услышишь.
— Да… или нет… Я спрошу мужа, письмо вынимал он… А вы недоверчивы. Но нет-нет, таким и должен быть настоящий следователь — бдительным, проницательным! Вами невольно любуешься, Павел Павлович.
Самое смешное, что свои дифирамбы Знаменскому она произносит искренне. Лишь бы он не задавал каверзных вопросов.
— Скажите, у вас есть мать?
— Есть.
— Громадный привет ей! Передайте, что она воспитала замечательного сына! Уж я-то знаю, чего это стоит. Мы, например, не дали Вадику всего, что могли. В детстве, например, мы его, по-моему, недопитали.
— Недо… что?
— Недопитали. В смысле калорийности, витаминов. Ведь для растущего организма — это все! Но Вадик рос не один. Митя, старший, то кончал десятилетку, то учился в институте, потом писал диплом, защищал, решалась будущая карьера. Нет-нет да и отрежешь кусочек пожирнее. А Вадика это ранило. Мы с мужем по старинке, не учитывая требований современной молодежи… словом, ограничивали Вадика. А на поверку вышло, что это его толкало… — она запинается.
