Йорген Брекке - Царствие благодати
Шел дождь, отчего деревянные дома на Киркегата лоснились. Сегодня суббота, и в центр города текло слишком много людей и зонтов. Сворачивая на Асюльгата, Ваттен сбросил скорость — на мокрых и холодных осенних улицах может быть скользко. Велосипед у него, что называется, распонтованный, такой стоит три-четыре средние зарплаты, если новый. Но сейчас он выглядел неважно. Прискорбно, но он дал ему превратиться в ржавую развалюху с разболтавшимися тормозными тросами, дыркой в сиденье и «неродными» крыльями.
В безопасной низине Баккланнет Ваттен прибавил скорость. Если поблизости не оказывалось толпы, он с разгону мчался по лужам и из-под колес во все стороны летели брызги. Он намочил даже отвороты брюк под непромокаемыми штанами, и онемение, обычно чувствовавшееся в ногах, уступило место легкому покалыванию. Но даже эти ребяческие выходки не вызывали в нем восторга и буйного веселья — он всего лишь чувствовал себя наполовину живым, словно какая-то его часть еще сохраняла связь со страшным миром взрослых.
Собор был темнее собственной тени. Гигантское надгробие под дождем. Глядя на собор, Ваттен забыл и думать о том, есть ли еще жизнь где-то в недрах его тридцативосьмилетнего тела. Ему нравился собор, несмотря на всю его мрачность, но любовался он им редко, только пересекал на велосипеде его тень, сосредоточившись на дороге и тяжело дыша. Это, конечно, преувеличение, но иногда ему казалось, что именно тень собора каждое утро настраивает его на работу.
Больше всего он любил субботы. То есть вообще-то лучше всего были воскресенья, но по воскресеньям он приходил в библиотеку не на работу, а просто побыть наедине с книгами. А из рабочих дней лучше всех оставались субботы, поскольку они являлись рабочими только наполовину, они предваряли воскресенье: меньше студентов, меньше вопросов, меньше коллег на рабочих местах. Служебный этаж, как правило, пустовал, и никто не поднимался в библиотечную башню. В башне он мог, если захочется, мирно просидеть всю субботу с книжкой. И бывали дни, когда ему только этого и хотелось. Тогда он по большому счету не работал. Просто находился на месте и мог заниматься чем душе угодно. Иногда он проводил в башне всего час или два. Но все чаще и чаще пребывание там затягивалось на долгие часы. На самый верхний этаж библиотечной башни он поставил очень удобное кресло. Случалось, он оставался там и ночевать.
Самый лучший вид на Библиотеку Гуннеруса из всех возможных открывался в тот момент, когда он проезжал на велосипеде через парковку Высшей школы и дальше, между Музеем естественной истории и Музеем Средневековья имени Петера Сума. Прочно вросла в землю библиотечная башня. Архитектор выбрал для облицовки плитку цвета ржавчины, видимо, для того, чтобы издали она напоминала книжные корешки из телячьей кожи, вот только издали на библиотеку никто не смотрел. Ее загораживали здания, между которыми она была втиснута. А вблизи облицовочные плиты скорее вызывали ассоциации с проржавевшими цехами заброшенного завода. Странно, но слегка отталкивающая имитация упадка, ветхости и разрухи подчеркивала, какими ценностями обладает библиотечная башня. Глядя на нее, человек со стороны почти ощущал тяжесть всех хранящихся в башне томов. Ваттену казалось, будто земля под башней ежедневно проседает на несколько миллиметров. Через какие-нибудь сто лет башня окажется целиком под землей, а те, кто будет в ней работать, ничего и не заметят. Остальное здание библиотеки, построенное из стекла и металла, в сочетании с башней приобретало неповторимую прелесть: легкость и грузность, древность и юность.
Ваттен слез с велосипеда. Запер его на два замка, дважды проверил каждый и только после этого зашел в здание библиотеки. Вероника, студентка-старшекурсница с отделения археологии, дежурила в зале. Она ему улыбнулась. Он кивнул в ответ. Отпирая дверь служебного этажа, подумал, что ему тоже следовало улыбнуться. Но он достаточно хорошо знал свою репутацию, чтобы понимать — улыбка или ее отсутствие ничего не меняют.
В тесном гардеробе, если можно назвать гардеробом ряд вешалок в коридоре, он снял с себя непромокаемый костюм. Куртку и штаны надо обязательно повесить на некотором расстоянии друг от друга и проследить, чтобы рукава и штанины не завернулись и не образовались складки, в которых могут остаться капли воды, иначе ткань не высохнет, прокиснет, и от костюма пойдет неприятный запах. Поэтому Ваттен потратил еще немного времени. Уже от двери кабинета он вернулся, чтобы проверить, не остались ли на рукавах куртки отвороты. Рукава были ему длинны, и время от времени он их подворачивал. Как раз такие отвороты собирают много воды. Оказалось, сегодня он рукава не трогал. Лучшее событие за день.
Служебный этаж состоял из коридора, на каждую стену которого приходилось по три двери. За каждой дверью прятался тесный кабинетик. В конце коридора располагалась большая комната с шероховатыми бежевыми обоями и уродливым зеленым линолеумом на полу. Этот пол мыли ежедневно, но он все равно выглядел грязным. Центр комнаты занимал массивный стол с металлическими ножками, который редко сервировали чем-нибудь отличным от стопок книг и одиноких чашек кофе. Из этой комнаты двери вели еще в пять кабинетов. Эти кабинеты выглядели больше и светлее, поскольку окна в них были шире. Шестая дверь, выполненная из стали, имела двойной замок с кодом. Вела она в книгохранилище. Там находились сокровища библиотеки: фрагменты средневековых пергаментов, старинные молитвенники, первые издания трудов Тихо Браге, Декарта, Хольберга, Ньютона и другие редкости. Ценностей на много миллионов.
Кабинет Ваттена, оборудованный панелью управления, мониторами и прочими деталями системы наблюдения, располагался в конце коридора, перед входом в общую комнату. Ваттен остановился и прислушался. Он думал, что на этаже, кроме него, никого нет, но теперь было ясно: в помещении в конце коридора кто-то есть. Ваттен выругался про себя. Осторожно подошел к двери, из-за которой доносились звуки, остановился и почесал нос. Набрав в грудь побольше воздуха, словно приготовившись нырнуть, он сделал последний шаг и вошел.
У стола стояла молодая женщина лет двадцати пяти. Светлые волосы вились, лицо ее покрывали почти незаметные веснушки. На ней было темно-зеленое платье под цвет глаз, декорированное по плечам полосами с мексиканским узором. В руке она держала дымящуюся кружку с кофе или, может быть, с чаем. Другой перелистывала лежащую перед ней на столе книгу. Когда Ваттен вошел, она подняла глаза и улыбнулась. Умный взгляд разил наповал.
Он дернул головой, криво улыбнулся и поднял руку. Вообще-то он намеревался поздороваться, но вместо этого рука очутилась у него в волосах. Он так и остался стоять, разглаживая пробор. «Я должен что-то сказать», — думал Ваттен, глядя на женщину. Ее определенно нельзя было назвать ослепительно красивой. Если в Норвегии взять случайно выбранную тысячу мужчин, большинство из них при виде ее равнодушно пожмут плечами. Но найдутся в этой тысяче и такие, которые не согласятся с большинством; Ваттен оказался из их числа. Она очень ему понравилась. Едва ли он встречал глаза зеленее и проницательнее. Слегка асимметричное округлое лицо. И наконец, эти веснушки, которые никак не могли определиться: есть они или их нет. Он просто обязан был что-то сказать, пока положение не сделалось совсем отчаянным.
— Вы кто? — наконец спросил он.
Она засмеялась. Очевидно, она давно почувствовала его неуверенность и не сочла его невоспитанным. «Такая любого раскусит в два счета», — подумал он. Нравится ему это качество или нет, он до конца не решил.
— Сири. — Она беззлобно рассмеялась, обошла стол и протянула руку для приветствия. — Сири Хольм.
Тут до него наконец дошло.
— Так вы — наша новенькая? — Он изобразил на лице нечто напоминающее улыбку. — Догадался. Обычно в эту часть библиотеки мы посторонних не пускаем, вы наверняка уже в курсе. Скажите, вы здесь одна? Вы разве не с понедельника на работу выходите?
Она взглянула на него с напускной суровостью.
— Доктор Ваттен[7], я полагаю?
— Совершенно верно. Йун Ваттен. Я здесь отвечаю за безопасность. — Ваттен настолько привык к своему прозвищу, что не удивился, когда новая знакомая так его назвала. Он и вправду защитил диссертацию, и не абы какую, о самом Архимеде, однако работал по большому счету сторожем в университетской библиотеке. Прозвище свое он рассматривал как проявление уважения, сочувствия и своеобразного трендского юмора.
— Я о вас слышала, — сказала она с улыбкой, по которой никак нельзя было догадаться, что же именно она о нем слышала. — Вы не библиотекарь.
Он не нашелся с ответом.
— Зовите меня просто Йун, — не к месту ляпнул он.
— Хотя вы похожи на библиотекаря, — продолжала свою мысль Сири Хольм. — Из всех, с кем я тут познакомилась, вы похожи на библиотекаря больше всех. Забавно, что как раз вы им и не являетесь.
