Александр Золотько - Игра втемную
Когда он распахнул четвертую дверь, на него сверху упало что-то тяжелое и прижало к полу. Стрелок вывернулся и несколько раз ударил ножом. Вскочил. Сделал пару быстрых шагов вперед.
Внезапно под потолком зажглись лампы дневного освещения. Из динамика, спрятанного в стене, прозвучали первые такты триумфального марша. Человек остановился, аккуратно положил автомат на пол. Снял с пояса ремень с подсумками, бросил рядом с автоматом. Вышел в коридор, остановился, ориентируясь, не торопясь вернулся в первую комнату с разбитым окном, лег на диван и закрыл глаза.
– И теперь несколько часов здорового, восстанавливающего силы сна, – удовлетворенно сказал Монстр, обернувшись от монитора к Александру Павловичу. – Как вам это нравится?
– Мне случалось видеть вещи куда более впечатляющие. Я бы поставил за технику исполнения в лучшем случае четверку.
– Совершенно с вами согласен, Александр Павлович. Профессионал должен работать куда как эффективнее. Мой восторг по этому поводу оправдывает только одно – это не профессионал. Солдат срочной службы, четыре месяца после призыва и неделя пребывания в Чечне. Попал в плен и был подготовлен в тамошнем Центре.
– Подготовлен?
– Точнее будет сказать, обработан. Этой ночью мы бы имели десяток трудов, а утром человек, который сделал это, ничего не вспомнит о своих подвигах.
Заметив выражение лица Александра Павловича, Монстр улыбнулся:
– Если вы мне не верите, то завтра я смогу организовать с ним личную встречу. Можете использовать любые средства. Он вам будет говорить, что спал всю ночь. Это весьма обнадеживающие результаты деятельности лаборатории «Сверхрежим», доведенные до совершенства в лабораториях Чеченского центра.
Монстр включил монитор. Выключил видеомагнитофон, вынул кассету с записью и спрятал ее в свой «дипломат».
– По моему приказу этого солдата перебросили в наш тренировочный центр. Похоже, мы очень своевременно приняли решение об операции на Кавказе.
Александр Павлович промолчал, несмотря на явное приглашение к разговору. Теперь Монстр мог оценивать произошедшее, как ему было угодно, но никто не мог заставить Александра Павловича поверить всему, что говорил Монстр. И участвовать в дискуссиях на эту щекотливую тему.
Монстр подождал немного.
– Александр Павлович, у вас очень усталый вид. Может быть, вам стоит немного отдохнуть? Похоже на то, что подготовительный цикл «Шока» прошел успешно. Меня сейчас волнуют два вопроса – поиски Боснийского центра и все эти таинственные совпадения с украинским журналистом. Насколько я знаю, в Сараево прибыл ваш человек. Кажется, Скат. А что с украинцем?
– А украинец прибыл в столицу России в командировку. Мы его опекаем. Если нужно – можем его взять для беседы.
– Пока пусть походит. Выясните, когда он уезжает. И зафиксируйте все его контакты. А нам пора отправляться по домам.
Александр Павлович пожал протянутую руку и вышел.
4 марта 1995 года, суббота, 19-00 по местному времени, Сараево, район еврейского кладбища.
Русский корреспондент провел почти двое суток на наблюдательном пункте сил ООН по поддержанию мира «Сьерра Эхо». Лейтенант Тома, который вместе со старшим сержантом Лану все это время сопровождал русского, уже давно понял, что к прессе тот имеет весьма отдаленное отношение. Интервью русский не брал, ничего не фотографировал. Почти все время проводил либо возле стереотрубы, либо вместе с Лану перемещался от одной возвышенности к другой, не расставаясь с биноклем. Два-три раза за неделю он связывался со штабом полка. В полдень в субботу ему привезли рацию, после чего сеансы связи русского корреспондента со штабом французских парашютистов совершенно вышли из-под контроля Тома. Не мог лейтенант даже установить, только ли со штабом полка общается загадочный корреспондент. С именем русского возникла путаница. Лану упорно продолжал называть его Хосе, а русский, казалось, не возражал. В документах же корреспондента значилось, что зовут его Иваном Драгуновым, и на это имя он отзывался без колебания. Когда Тома сунулся было с расспросами к капитану Рене, тот задумчиво посмотрел куда-то в переносицу лейтенанту и сказал: «У меня был один знакомый лейтенант, который настолько любил задавать вопросы, что так и не стал капитаном». И у Тома отпала всякая охота к расспросам.
В конце концов, доведенный до крайней степени любопытства, Тома решил обратиться к самому корреспонденту. Тот как раз сидел на верхушке бункера и с безучастным видом наблюдал, как парашютисты укладывают мешки с песком, поваленные разрывом мины.
– Иван, – сказал Тома, – или вас лучше называть Хосе?
– Называйте как вам удобно, – ответил русский, – можете называть меня даже Мишелем, если это доставит вам удовольствие. За свои сорок лет я привык не обращать особо внимания на такие мелочи, как имена людей. Как ты его ни назови, а он все остается прежним.
Тома вдруг понял, что задать следующий вопрос просто не сможет. «Как вас зовут?» – уже спросил. «Кто вы на самом деле?» – это вообще сложный вопрос.
– Вам будет гораздо проще, если вы будете называть меня тем именем, которое значится в документах, Вы, во всяком случае, не будете чувствовать себя неловко.
– Вы были знакомы с нашим полковником раньше?
– Я знаком с очень многими людьми. О некоторых знакомствах я бы даже хотел забыть, но не получается.
Меня неплохо побросало по миру и я побывал в разных ролях.
– И в Чаде?
– И в Чаде.
– И чем вы там занимались?
– Жил. Чем занимаюсь сейчас, и чем собираюсь заниматься еще как можно дольше. И вам советую.
– А что?.. – начал Тома, но Иван-Хосе прервал его, взглянув на часы.
– Нам пора перейти в более спокойное место, и вашим парням тоже.
Русский отряхнул брюки и неторопливо пошел к канониру. Тома двинулся за ним. Парашютисты прекратили работу и разошлись по укрытиям. Через десять минут начался обстрел. Чаще всего Тома доводилось читать в прессе, что Сараево обстреливают сербы. Это было практически официальной версией мировой политики, но и рассказы старожилов, и его небольшой опыт заставляли лейтенанта смотреть на вещи по-другому. И у мусульман, и у сербов одинаковое вооружение, доставшееся в наследство от Югославии, поэтому ни по звуку, ни по осколкам совершенно невозможно определить, какая из сторон стреляет. Тома несколько раз своими глазами читал рапорты разведки, но, словно по волшебству, из официальных сводок исчезали всякие упоминания о действиях мусульман. Получалось, что стреляют только сербы, а в этом у всякого, пробывшего в составе сил ООН в Сараево хотя бы месяц, возникало сильное сомнение.
– Мой лейтенант! – вынырнул из темноты солдат.
Срочно зайдите к капитану Рено.
Внизу грохотало и сверкало, пули время от времени залетали в расположение поста и глухо впивались в стенки из мешков с песком.
Рено сидел за складным столиком и вертел в руках карандаш. «Садитесь, лейтенант», – предложил он.
– Что-то случилось? – спросил Тома.
– У вашего департамента неприятность, готовьте рапорт.
– Что случилось?
– Кажется, наш общий знакомый, русский журналист, пропал без вести. – Рено взглянул на часы и поправился: – Пропадет без вести минут через десять!
– Как это пропадет?
– А что, здесь мало пропадает людей? Вот и корреспондент Иван Драгунов из Владивостока пропадет без вести во время ночного обстрела. И именно эту версию вам придется изложить в рапорте. Вы же у нас отвечаете за связь с прессой.
– Вам, как минимум, придется мне все объяснить, либо сейчас, либо в присутствии полковника.
– Послушайте, Тома, для вашей дальнейшей карьеры будет куда как полезней не сомневаться в правоте старших по званию. Я мог бы просто связаться сейчас со штабом, но я гуманист и приоткрою завесу над страшной тайной. Вы что-нибудь слышали о такой организации, как Интерпол?
Вошел Лану.
– Русский корреспондент пропал без вести точно по графику. Просил передать привет.
– А «Интерпол» иногда проводит тайные операции. И это все, что нам с вами следует знать.
4 марта 1995 года, суббота, 21-00, Москва.
Это был не просто безумный день. Это был тест на выживание. Утром заехал Святослав и оставил довольно объемистый пакет. Взамен я сунул ему свой желтый конверт, и мы договорились встретиться в воскресенье возле дома Листьева, на Новокузнецкой, в 12-00. Потом прибыл Парамонов, и мы отправились на Ваганьковское. Народу было много. Точнее трудно определить то скопление перед входом на кладбище. Плотное оцепление вдоль дороги и возле ворот. Гроба нет, люди стоят почти тихо, слышно, как хрипят голоса в милицейских рациях. Много цветов. На домах, на ограде кладбища, на ветках деревьев – повсюду висят плакаты. Всем или почти всем хочется выразить свое мнение о случившемся, почувствовать свою причастность к происходящему.
