Александр Золотько - Игра втемную
В бар ввалились Носалевич с Парамоновым. Они уже были сыты по горло околокиношной тусовкой и вообще проголодались. А вот кормить их в этом баре у меня не было никакого желания. Мне вообще начало казаться, что, приучив себя питаться по московским расценкам, я совершенно спокойно смогу воспринимать цены на Манхеттене.
– Все, идем в гостиницу, – сказал я.
– Это вы идете в гостиницу, а я иду домой, – заявил Парамонов. – Вы тут, между прочим, на работе, а что здесь делаю я, никому не понятно.
– Ты оказываешь нам традиционное российское гостеприимство, радушие и заботу, – успокоил его я.
– Тогда давай отложим его дальнейшие проявления на завтра. Ты, если я не ошибаюсь, собирался на Ваганьковское. Похороны, кажется, в три. Я заезжаю за вами в гостиницу с самого утра, часов в девять.
– В десять, – сказал Носалевич.
– В десять, – согласился Парамонов.
Я обернулся к Святославу, который молча следовал за нами к раздевалке, а затем к выходу: «Как мы завтра встретимся?»
– Вы где остановились? В «Кузьминках»?
– Номер 602.
– Я тогда тоже заеду где-то около девяти тридцати. Вы когда собираетесь обратно?
– В воскресенье.
– Успеем, – сказал Святослав. И мы разошлись. Он отправился к Белорусскому вокзалу в метро, а мы двинулись по Тверской вниз. Причем, я получал два удовольствия – просто гулял и одновременно наблюдал, как Носалевич тянет на себе сумку с телекамерой.
Глава 3
3 марта 1995 года, пятница, 23-50, Москва, гостиница «Кузьминки», № 602а.
Носалевич уснул быстро. Сказались предыдущая бессонная ночь, день на ногах и полбутылки коньяка, купленного за счет газеты. А у меня включился режим бессонницы. После напряженных дней я, обычно, сразу же «вырубаюсь» или не могу уснуть всю ночь. И что самое очаровательное – просыпаюсь на следующее утро я одинаково разбитый, как в первом случае, так и во втором.
Телевизионные программы настраивают философски. Снова контраст: рассказ о погибшем Листьеве по одним каналам и боевики – по другим.
Грешно смеяться, но нас с Носалевичем повеселили портреты предполагаемых убийц. Это кто же умудрился в темном дворе рассмотреть лица убийц настолько, что смог составить портрет? «С таким зрением – и до сих пор живой!» – съязвил Носалевич. А меня насторожило другое. Предъявленные портреты совершенно могли сойти за описание внешности жителей Кавказа, той же Чечни. Слишком все быстро получается. Парамонов не соврал: начальника московской милиции действительно сняли. Причем, так торопливо, что у меня сложилось подозрение: смерть Листьева не причина, а повод. Мгновенно появляются портреты убийц, с обыском отправляются опять-таки мгновенно, но не ко всем учредителям ОРТ, а только к одному. Причем, никаких обвинений и роются почему-то в бумагах. Может, ищут квитанцию на законное убийство? И вот уж совершенно непонятно, почему выступающие стараются объявить убийство покушением на гласность и демократию. В кого бы тогда ни стреляли, а убили-то чиновника. Да и не олицетворял никогда Листьев гласность и свободу слова. Да – отличный менеджер, да – неплохой шоумен, да – классный организатор. И спасибо уроку Паши Ковальчука. Если хотят просто убрать неудобного человека – его убирают. Сердечный приступ, авария, ограбление. А тут действовали очень целенаправленно. Расстреляли на ступеньках собственного дома и при этом даже не попытались изобразить ограбления. Если бы не было запланировано именно громкое убийство, совершенно свободно могли бы в том же подъезде ткнуть ножом после небольшой потасовки и вытащить из карманов деньги. Ничего подобного. Если бы мне пришлось писать сценарий фильма на тему такого убийства, то скорее всего я бы преподнес его, как предупреждение одной группы – другой. «Мы настроены очень серьезно!» – говорит один крутой мафиози другому крутому мафиози. А убирать нужно не самого главного в конкурирующей организации, а самого яркого и заметного. И сразу же на память пришел «Крестный отец». Там убили лошадь и подложили ее голову в постель хозяину. И тот понял, что Церемониться не станут. Главных убивать не нужно – с главными придется договариваться после небольшого обмена пулями и минами.
Снова старое правило: сделал тот, кому это выгодно. Кому это выгодно? Похоже, что всем. Кому-то мешал начальник городской милиции, кто-то хотел вести передачу Листьева, кто-то мечтал дестабилизировать обстановку в стране, кто-то просто хотел почитать о громком деле… Кто-то захочет перевести все дело на чеченские рельсы. Теракт, скажем. И портреты убийц позволяют. Вот это-то как раз проследить будет легко, если потянется ниточка на Кавказ… Хотя, и в этом случае фиг отличишь провокацию от террора и политического или заказного убийства. И тут я понял, что Чечня неотступно лезет мне в голову. Подействовал разговор со Святославом, фамилию которого, как оказалось, я не спросил. И, кстати, не сообщил ему свою. Слава Богу, хоть назвал правильно номер. Итак, Чечня. Что могло «утечь» сквозь плотные двери Министерства обороны? Спать я все равно не мог, поэтому ничто мне не мешало выключить свет и спокойно пофантазировать на тему военных тайн. Что я знал о Чечне, кроме географического положения? И что могло быть военной тайной российской армии в чеченских делах? Бардак? Извините, но армейский бардак, что российский, что украинский, что советский, ни для кого не может быть секретом. Если проводить соревнования по бестолковости среди вооруженных сил мира, то наши займут первое место с большим отрывом. Совершенно спокойно могут не туда стрельнуть или не туда поехать. Может ли быть военной тайной нехватка горючего? Не может. Тогда по порядку. Чечня – это нефть. Правильно. Чечня – это маршруты транспортировки наркотиков. Совершенно правильно. Чечня – это мафия. И с этим никто спорить не будет. Ну, и Дудаев, если верить нашим свободным средствам массовой информации, вел себя по отношению к своему народу не лучшим образом. Хотя, народу в данном случае виднее и на стороне россиян национальные формирования не действуют.
К нашим свободным средствам массовой информации я отношусь с большой подозрительностью, особенно с тех пор, как сам начал в них работать. Образцом и символом методов их работы для меня стал репортаж о штурме Белого дома в октябре девяносто третьего. У нас в Украине это выглядело следующим образом: пять минут показа Москвы – десять минут трансляции чешского фильма-сказки «Король-дроздовик». Выезжают танки на огневую – идет трансляция, только развернули стволы – «Король-дроздовик». На телестудии в суете даже забывали остановить фильм на момент показа боевых действий. Поэтому дыры были и в московских событиях, и в сюжете сказки. Так что средства массовой информации я не люблю. И если оценивать это понятие с точки зрения значения слов, то единственно верное слово там – «средства».
Таким образом, можно констатировать, что о Чечне я не знаю практически ничего и чего может касаться информация Святослава, представить себе не могу.
Мы о ней, о Чечне, не писали. Это внутреннее дело России, а туда наша газета не лезет. Ну разве что политический обозреватель раз или два проедется по внешнему облику России на международной арене в связи с боевыми действиями в Чечне. И все. Меня, собственно, напрямую это не затрагивало. И я тогда еще не знал, что мой бывший ученик уже в Грозном и жить ему осталось меньше месяца. Коля Андреев. Я помнил его еще с четвертого класса. Он часто приходил ко мне в пионерскую комнату. Потом, после восьмого класса, больше стал проводить времени у военрука, после десятого – поступил в Хабаровское военное училище. Потом морская пехота. После развала СССР остался в России. Я потерял его из виду и даже не предполагал, что выпадет ему судьба погибнуть в Чечне. Не знал я всего этого и относился к той войне безразлично. Так просто реагировать на войну, когда она где-то далеко. Очень далеко. А когда она вдруг пришла к нам домой? Причем в самом прямом смысле. Я не знал тогда, что в Москве уже дана команда и уже пошел отсчет моего участия в войне, не знал, что уже попал в мобилизационные списки. Я все еще полагал, что действую самостоятельно. А время шло. Оказывается, были люди, рассматривающие меня как потенциального противника, и были люди, которые включали меня в список своих друзей. Войной пахло в воздухе, я чувствовал этот запах, но тогда мне казалось, что его приносит издалека. И самое большее – мне грозит быть современником войны. Я ошибался. Мне выпало быть ее участником. И никуда от этого нельзя было спрятаться. Никуда.
4 марта 1995 года, суббота, 0-35, Подмосковье.
Человек ворвался в комнату через окно. Осколки стекла не успели еще упасть на пол, когда человек перекатился по полу и длинная автоматная очередь пересекла четыре силуэта возле обеденного стола. Распахнулась дверь, и на пороге появилась фигура с автоматом в руках. Но пули прошили вошедшего снизу доверху. Стрелявший в то же мгновение оказался рядом с дверью и метнул в коридор гранату. Рвануло. Свет в комнате погас, но стрелок продолжал двигаться уверенно. В коридоре он расстрелял еще несколько противников, бросил в каждую из трех дверей по гранате.
