Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю
— Он приставал к молодой женщине. Заберите его за нанесение оскорбления офицеру полиции. Вы сдадите его инспектору Перолю. Он сумеет с ним разобраться. А мы с тобой скоро снова увидимся.
Мари-Лу ждала, прислонившись спиной к капоту «фиесты». Курила. Некоторые мужчины, проходя мимо, оборачивались, чтобы ею полюбоваться. Но она, казалось, никого не замечала. Даже не чувствовала на себе мужских глаз. У нее был такой взгляд, какой я впервые заметил сегодня утром, после любви. Взгляд отрешенный. Ее здесь уже не было.
Она прижалась ко мне. Я уткнулся лицом в ее волосы. В последний раз я вдыхал ее запах. Аромат корицы. Груди Мари-Лу обжигали мне грудь. Кончиками пальцев она погладила меня по спине. Я медленно отстранился. Я приложил палец к ее губам раньше, чем она успела что-то сказать. До свиданья. До скорого. Или еще что-нибудь. Я не любил отъезды. И возвращения я не любил. Мне просто нравилось, чтобы все происходило так, как оно и должно происходить.
Я поцеловал Мари-Лу в обе щеки. Нежно, не спеша. Потом пошел вниз по улице Эстель на другую встречу. В пять часов меня ждал Батисти.
Глава двенадцатая,
в которой мы сталкиваемся с бесконечно малой величиной глупости мира
Мы вскочили на паром в тот момент, когда он уже отчаливал. Скорее это я толкнул Батисти, чем он сам прыгнул. Толкнул сильно, но не выпуская его. Толчок выбросил его на середину каюты. Я подумал, что он потеряет равновесие и грохнется, но Батисти уцепился за скамейку. Он обернулся, взглянул на меня, потом сел. Он снял свою морскую фуражку и вытер пот со лба.
— Итальянцы! — пояснил я. (И пошел брать билеты.)
Я их засек в ту минуту, когда Батисти присоединился ко мне у паромного причала. Они шли за ним в нескольких метрах. Белые полотняные брюки, пестрые рубашки, солнцезащитные очки и сумки через плечо. Как говорил Джамель, они ловко косили под настоящих туристов. Я их сразу узнал. В тот день, в баре «Флот», они обедали за столом позади нас. Они ушли, когда Батисти меня покинул. Они не отставали от Батисти ни на шаг. А меня они выслеживали в квартале Панье только потому, что видели с ним. У меня были основания так думать. Это оказалось верным.
Итальянцы не следили за мною. Они никого не пасли. В этом я убедился еще до встречи с Батисти. Расставшись с Мари-Лу, я спустился по улице Эстель, потом свернул на улицу Сен-Ферреоль. Большую пешеходную улицу Марселя. Здесь были сосредоточены все универсальные магазины: «Нувель галери», «Марк и Спенсер», «Редут», «Виржин». Они заменили прекрасные кинотеатры шестидесятых годов «Риаото», «Рекс», «Патэ Палас». На улице даже не осталось ни одного бара. В семь вечера она становилась такой же пустынной и печальной, как Канбьер.
Я окунулся в поток гуляющих. Обывателей, служащих, иммигрантов, безработных, молодых, старых… С пяти часов весь Марсель слонялся по этой улице. Каждый вел себя на людях непринужденно, без агрессивности. Здесь был истинный Марсель. Социальные различия вновь проявлялись лишь за пределами улицы. Канбьер — неявная граница между севером и югом города. И площадь Феликса Барэ, в двух шагах от префектуры, на которой всегда стоял фургон жандармерии. Это был передовой пост буржуазных кварталов. За ним бары, в том числе и бар «Пьер», что был в течение века самым модным в центре города местом встреч золотой молодежи.
Под взглядом жандармов неизменно возникало такое чувство, будто город находится в состоянии войны. Когда ты выходил за эти границы, тебя встречали враждебные взгляды, а также страхи или ненависть, в зависимости от того, звался ты Поль или Ахмед. Здесь закон природы сводился к тому, что иметь необычную физиономию — это уже преступление.
Я шел без цели, даже не задерживаясь у витрин. Приводил в порядок свои мысли. Нить событий тянулась от смерти Маню к смерти Уго. Даже если я ничего в них не понимал, я мог их расположить в определенной последовательности. В данную минуту меня это устраивало. Молодые девушки, гуляющие по улице, казались мне красивее, чем в мое время. На их лицах было написано скрещивание разных народов. Их история. Они шли уверенные в себе и гордые своей красотой. От коренных жительниц Марселя они переняли ту же томно-расслабленную походку и тот же, почти бесстыдный взгляд, если ваши глаза задерживались на них. Я не помню, кто сказал, что они мутантки, но мне это представлялось очень верным. Я завидовал нынешним молодым людям.
На улице Вакон, вместо того, чтобы продолжать путь по набережной Рив-Нёв до паромного причала, я свернул налево. Чтобы спуститься на подземную автостоянку на бульваре Этьен-д'Орв. Я закурил и стал ждать. Первой здесь появилась женщина лет тридцати. В светло-розовом костюме из льняного полотна. Пухленькая. Ярко накрашенная. Увидев меня, она подалась назад. Прижала к груди сумочку и почти бегом пошла разыскивать свою машину.
Сидя на скамейке, Батисти утирал пот большим белым носовым платком. Он выглядел бравым отставным моряком. Добрым старым марсельцем. Белая тенниска, неизменно выпущенная поверх синих полотняных брюк, матерчатые туфли и надвинутая на лоб морская фуражка. Батисти смотрел, как удаляется причал. Двое итальянцев застыли в нерешительности. Даже если они поймают такси, что было бы чудом, на другой берег порта они доберутся слишком поздно. Они нас упустили. В эту минуту.
Я высунулся из окна, не обращая внимания на Батисти. Я хотел, чтобы он мучился неизвестностью. Все время поездки. Мне очень нравилась эта морская прогулка. Нравилось смотреть на проход между двумя фортами — Сен-Николя и Сен-Жан, — которые охраняли вход в порт Марселя. Или повернуться лицом к открытому морю, а не в сторону Канбьер. На выбор. Марсель — врата на Восток. В далекие края. В приключения, в мечту. Марсельцы не любят путешествовать. Все считают, что они моряки, искатели приключений, что отец или дед каждого марсельца хотя бы раз в жизни совершил кругосветное плавание. В лучшем случае они добирались до Ниолона или мыса Круазетт. В буржуазных семьях детей к морю не пускали. Порт позволял вести дела, но море считалось грязным. Ведь по морю в город проникал порок. И чума. С наступлением погожих дней буржуа выезжали в свои имения. В Экс и его окрестности, в свои сельские дома и виллы. А море они оставляли беднякам.
И порт был игровой площадкой нашего детства. Мы учились плавать в проливе между фортами. В один прекрасный день необходимо было сплавать туда и обратно. Чтобы стать мужчиной. Чтобы удивить девушек. Первый раз Маню и Уго пришлось меня вытаскивать из воды. Я тонул, задыхаясь от усталости.
— Ты испугался?
— Нет. Выдохся.
Я не выдохся. Но мне было страшно.
Маню и Уго уже не было, чтобы прийти мне на помощь. Они пошли на дно, а я не успел их спасти. Уго не искал встречи со мной. Лола сбежала. Я был один и собирался нырнуть в дерьмо. Лишь для того, чтобы быть в расчете с ними. С нашей загубленной молодостью. В конце земного пути останусь только я. Если уцелею. У меня еще сохранились кое-какие иллюзии о мире. И кое-какие старые, живучие мечты. «Теперь я научусь жить правильно», — думал я.
Мы подошли к причалу. Батисти встал и направился на другой конец парома. Он был встревожен. Он украдкой посмотрел на меня. Я не смог прочесть в его взгляде ничего. Ни страха, ни ненависти, ни покорности судьбе. Только холодное равнодушие. На площади Мэрии даже духа итальянцев не было. Мы перешли на другую сторону и стали подниматься по улице Гирланд.
— Куда мы идем? — спросил он наконец.
— В одно тихое местечко.
На улице Кэсри мы свернули налево. И оказались перед входом в бар «У Феликса». Даже без угрозы со стороны итальянцев я хотел привести его сюда. Я взял Батисти за руку, силой повернул его и показал на тротуар. Он дрожал, несмотря на жару.
— Смотри внимательно! На этом месте они и пришили Маню. Бьюсь об заклад, ты сюда ни разу не приходил!
Я ввел его в бар. Четверо старичков резались в белот, попивая мятную воду «виттель». В баре было намного прохладнее, чем на улице. Я не бывал здесь со дня смерти Маню. Но Феликс мне ни слова не сказал. По его рукопожатию я понял, что он рад снова меня видеть.
— Знаешь, Селест по-прежнему готовит айоли.
— Я зайду. Передай ей.
В приготовлении айоли с Селест могла сравниться только Онорина. Треска всегда была вымочена как надо. Что бывает очень редко. Обычно она вымачивала рыбу слишком долго, но лишь в двух водах. Лучше было бы в нескольких водах. Один раз — восемь часов, потом три раза по два часа. Необходимо было подержать рыбу в закипающей воде, добавив укроп и перец в зернах. Селест имела особенное оливковое масло, чтобы сделать айоли более «пикантной». С маслобойного завода в Мурьес. Другие сорта масла она использовала и для готовки, и в салатах. Оливковые масла Жака Барля из Эгий, Анри Беллона из Фонвьей, Маржье-Обера из Ориоля. Ее салаты всегда имели различный вкус.
