Екатерина Островская - Желать невозможного
– Так это… Был я Великих Луках. С матерью Сонькиной встречался, денег ей дал: двести пятьдесят тыщ рублей, портвейном накачал, она дочку и выгнала из дома, а когда портвейн закончился, еще и прокляла на прощанье. Короче, привез я Соню, как вы просили.
– Ну и…
– Сразу в больницу, как приказывали, на аборт. Потом домой доставил. Позвонил Власте Курочкиной, чтобы она приехала, типа поддержать подругу. Та приехала, дверь заперта, музыка в квартире гремит. Ну, Власта соседям позвонила, а там мужик – сосед… Короче, взял он монтировку, дверь в пять минут открыл. А Сонька в ванной лежит. Вскрыла себе вены…
Флярковский почувствовал, как похолодело его лицо. Поднялся и шагнул к стоящему в нерешительности Афанасьеву.
– Что?.. – прохрипел Илья Евсеевич.
– В больницу ее повезли, пока живая вроде. Да чего вы переживаете? Другую найдем, а пока девочки вдвоем под фанеру… впервой, что ли?
Афанасьев заглянул в лицо приближающегося Флярковского. Смелости это ему не прибавило. Он начал пятиться.
– Другую Соньку найдем. Вы же сами… Что у нас, помоек мало?
И тогда Флярковский ударил. Без размаха, коротким от плеча. Ванька пролетел через кабинет и рухнул на пол, стукнувшись затылком о дверь.
– Ой! – всхлипнул он и попытался подняться. Из носа шла кровь, губы тоже были разбиты. – Зачем вы…
Но не успел договорить. Флярковский подошел и ударил его ногой. Потом еще и еще. Поначалу Афанасьев пытался прикрываться руками, сжался в комок, закрыл ладонями лицо. Илья Евсеевич бил носками ботинок по этим ладоням, по губам, по груди, по бокам, по ребрам… Он не целил, просто бил куда придется…
В кабинет ворвалась Вика, повисла на Флярковском, быстро говорила что-то.
Флярковский и ее хотел сбросить с себя, но вдруг включился звук в ушах, донеслось то, что говорила сейчас повисшая на нем секретарша, гладя быстро ладонями по лицу и волосам:
– Илья Сергеевич, миленький, хорошенький, ведь вы добрый, не бейте этого дурачка! Ведь убьете… а вы ведь добрый, я знаю.
Флярковский отстранил от себя Вику, вернулся и сел в кресло. Секретарша смотрела на него, ее трясло от страха. На полу скулил Афанасьев, он и не пытался подняться.
– Где мой кофе? – напомнил Илья. – А этому придурку стакан коньяка. И пусть утрется, а то кровью здесь все перепачкает, подонок.
Он откинулся на спинку кресла и попытался успокоиться. Впрочем, он уже был спокоен, только в мозгу пульсировал ток, и чей-то механический голос повторял, как часовой механизм:
– Со-ня, Со-ня, Со-ня…
32
Радостное событие решено было отметить. По этому случаю Васечкин хоть и приехал на своем «БМВ», но с водителем. И с Кристиной, разумеется.
Сели за стол, детей усадили. Васечкин открыл шампанское.
– За что выпьем? – спросила Настя.
– За успех! – предложил счастливый Иванов.
– Тогда за нас с Кристиной, – сказал Сергей и подмигнул своей девушке.
– Мы с Сережей в субботу поедем заявление подавать, – объявила Кристина.
– А почему без нас? – удивился Олег. – Мы тоже с вами поедем. И тоже подадим заявление. Ведь правда, Кубик?
– Тяв, – подтвердил из-под стола щенок.
Когда Олег с Васечкиным вышли покурить на лестничную площадку, Сергей сказал:
– Это хорошо, что и вы пожениться надумали.
– Вам можно, а нам, выходит, нельзя? – не понял Иванов.
– Я о другом. У маленького Оби теперь и мама законная будет в случае чего.
– Ты думаешь, что сегодняшним заседанием ничего не закончилось?
– А кто так просто от деньжищ отказывается? Многие вполне нормальные люди и за в миллион раз меньшую сумму могут пойти на преступление. Хотя любой преступник уже ненормальный.
– Ты хочешь сказать, что они смогут выкрасть Алика?
– Могут и выкрасть, если идиоты. Только что они с ним потом делать будут? Пропавший человек через три года объявляется умершим, и тогда все имущество, оставшееся после Бориса Флярковского, – твое, как наследника первой очереди. Но даже эти три года имеешь полное право распоряжаться всем имуществом. Я боюсь другого.
– Того, что они меня могут физическим образом устранить? – догадался Иванов.
– Не знаю, на что они пойдут. Была сделана попытка всучить тебе миллион, потом они решили через суд действовать и здесь тоже лоханулись. По идее, они еще раз должны выйти на тебя и попытаться договориться, но уже сумма отступного окажется огромной.
– Алика я им не отдам ни за какие деньги. Лучше откажусь от наследства, от чего угодно, но пусть ребенок останется со мной.
Васечкин покачал головой, потом загасил окурок о подошву и выбросил окурок в мусоропровод.
– Флярковские не поверят. К тому же по достижении совершеннолетия мальчик может потребовать вернуть себе все, так как опекун действовал в период его недееспособности. И любой суд признает это. Проще, чтобы не было тебя вовсе, а еще лучше, чтобы вас обоих.
– Но они не смогут что-то сделать с ребенком?
– Будем надеяться, – подбодрил друга Васечкин.
Они вернулись к столу, где продолжалось веселье, только на душе у Иванова было неспокойно. За окном сгустились сумерки, и в вечернем небе копошилась тревога. Сергей с Кристиной стали собираться. Олег по привычке вышел их провожать, взяв на руки сонного Кубика.
Они спустились во двор и увидели стоящего у крыльца участкового.
– Здравия желаю, товарищ майор! – поприветствовал тот Сергея, улыбаясь во весь рот.
– О! – удивился Васечкин. – Ты что, меня знаешь?
– Конечно, кто же вас не знает! А я участковый местный. Воропаев моя фамилия. Вот он… – Старший лейтенант показал на Олега: – Он меня хорошо знает. Но я искуплю.
– А что ж у дверей здесь стоишь?
– Так я решил, что-то вроде поста здесь сделать. Ведь знаете, сын кого здесь живет?
– Кого? – не понял Сергей.
Воропаев растерялся, но тут же нашелся:
– Сын честного человека.
И он показал глазами на Иванова.
– Ага, какой шелковый стал, – усмехнулся Олег, когда они с Васечкиным отошли. – А на суде он и вовсе меня педофилом назвал.
Сергей с Кристиной уехали, Иванов еще какое-то время выгуливал Кубика вместе со старшим лейтенантом Воропаевым. Они бродили вдоль кустов и разговаривали. Старший лейтенант Воропаев жаловался на свою жену и время от времени отгонял от Кубика кошек.
Васечкин возвращался домой, сидя на заднем сиденье «БМВ», обнимал Кристину, молчал и слушал. Кристина хотела говорить о своей любви к Васечкину, но стеснялась при водителе и потому рассказала, что сегодня к ним в отделение привезли девушку-певицу, которая вскрыла себе вены. Это казалось Кристине самым непонятным: зачем уходить из жизни, если ты молода, красива и популярна?
Ночью пошел дождь, гулким эхом отзывающийся во дворе-колодце, потоки воды гудели в трубах и с плеском разливались по асфальту двора. Васечкин встал с дивана, на котором они лежали, поднялся осторожно, чтобы не разбудить Кристину, потом, не одеваясь, сел на подоконник и закурил. Его силуэт едва угадывался на фоне темного окна. Огонек сигареты то вспыхивал, то снова притухал. Когда огонек разгорался, Сергея еще можно было разглядеть, но длилось это недолго – секунды две или три. Васечкин сидел неподвижно. Кристина смотрела на него, и душа ее замирала от счастья: это было так сладостно и так приятно, что она тихо заплакала, благодарная своей судьбе.
33
Соня открыла глаза и увидела высокий, серый от пыли потолок. Сознание возвращалось медленно и тяжело, словно тащило на себе неподъемный груз. Какие-то женские голоса звучали рядом, но совсем тихо. Соня пыталась понять, о чем говорят эти женщины, но смысл фраз и значение слов расплывались; все вокруг было зыбкое и мутное. Она не помнила, что с ней было и как она попала сюда. Какая-то девушка в белом халате склонилась над ней.
– Где я? – спросила Соня.
Губы едва шевелились, может быть, застыли навсегда. Соня не услышала своего вопроса и повторила:
– Где?
Слово пощекотало губы и скатилось по щеке, как слеза. Потолок был серый, и весь мир вокруг был серым, жизнь смеркалась, и прошлое уходило за горизонт, чтобы исчезнуть там навеки…
…Соня влетела в квартиру, поздоровалась с соседкой, державшей кастрюлю с горячим борщом. Соседка пыталась открыть ногой дверь в свою комнату, но дверь не хотела открываться.
– Помоги-ка мне! – крикнула соседка.
Соня распахнула перед ней дверь и услышала:
– Твоя мамаша опять на кочерге.
Мать сидела в комнате за столом, по обе стороны от нее расположились двое мужчин в несвежих застиранных майках. На столе стояли бутылки с портвейном и пивом. Соня открыла дверцу шкафа и стала думать, что бы ей такого надеть. Выбора особенного не было.
– Чего приперлась? – спросила мать. – Уроки, что ли, кончились?
– Сегодня суббота, – объяснила Соня, стараясь не смотреть на мужчин.
– Это что, дочка твоя? – удивился один из мужчин. – Ну-ка, ну-ка, иди-ка сюда, посиди с нами.
