Фридрих Незнанский - Большое кольцо
— Хочешь сам съездить?
— Ребят своих возьму. Ты, надеюсь, сказал тому своему хохлу, чтоб он держал язык за зубами?
— Ну а как ты думаешь? — даже обиделся Федор. Он хотел еще что-то добавить, но промолчал и лишь огорченно махнул рукой.
— Федя, — голосом тихим и проникновенным сказал Турецкий, — я отлично понимаю твои заботы. И, конечно, догадываюсь о той ораве доброжелателей, которые только и ждут, чтоб возник скандал, да покруче, а то им тошно жить. И в этой связи вовсе не собираюсь возводить частный случай в принцип деятельности твоего ведомства. Это ж только представь себе, к примеру! Ну вот, кто-то дает взятку, скажем, в миллион долларов одному из руководителей нашего с тобой драгоценного правительства. Представил? Мы не обсуждаем сам факт, поскольку причина действительно чрезвычайно важная и без взятки никак не обойтись. А теперь подумай, разве имеем мы с тобой право назвать все правительство сборищем жуликов и взяточников? И требовать вместе с некоторыми представителями народных масс уже не просто его отставки, а привлечения к уголовной ответственности? Да никогда! И ни в каком законе такое не прописано. А горлопаны — они обязательно найдутся.
— Ну спасибо, друг. Уговорил. Утешил. Пожалуй, даже засну сегодня спокойно. А между прочим, знаешь, там в бутылке еще осталось. Раз уж открыли, выдохнется же. Божественный аромат исчезнет.
— Не позволим, — решительно сказал Турецкий.
Глава восьмая «На земле»
1
Майор милиции Степан Калинович Новохатко был удручен. Любые мелкие нарушения по службе мог бы простить, включая откровенный наглеж личного состава, ибо за каждым лично не уследишь. Народ-то разный. Это ж как те дворники. Раньше выбор имелся, а почему? Ты ему и квартиру пообещаешь в доме, где двор надо убирать, и зарплату не самую плохую. Вот и не ощущался в них недостаток. То же самое и на дороге. Обеспечь его жильем, дай приличную зарплату, вот тогда он будет пахать не за страх, а за совесть. А если у тебя нет для него хотя бы временной комнаты в общежитии, да и деньги — кошкины слезы, то рассчитывать на его высокую сознательность уже не приходится. И если он идет в дорожный патруль, то явно надеется возместить недостаток личных средств за счет поборов. А поводов для таких противозаконных действий пруд пруди, сколько душе угодно. Случается, конечно, что по ошибке нарвется не на того, вот тут и приходит прозрение. Но тоже не всегда и далеко не у каждого. Один поймет, что надо кончать с опасной халявой, а другой подумает иначе: значит, надо действовать осторожней — вот тебе и вся логика…
Но то все дела обычные, рутинные, можно сказать. А чтоб его сотрудники спарились с бандитами, и предположить не мог Степан Калинович, вполне серьезный и самостоятельный мужчина тридцати пяти лет, с ранней лысиной и обвислыми, запорожскими, рыжими усами. Больше десятка лет уже отдал он своей хлопотной службе, и всякое случалось, чего греха таить…
Нет, конечно, что говорить, когда какой-нибудь лимитчик — без уважения относился к этому разряду населения Новохатко, как бы морально компенсируя тем самым собственное, не московское и даже не российское, происхождение, — так вот, с тем же лимитчиком все понятно. Он нередко поступает на службу, потому что чует свою некую моральную ущербность — по сравнению с теми же соседями, например. А тут ему сразу в руки — и власть! И оружие! И право считать себя всегда правым! Слишком уж велик соблазн для человека с избирательной совестью…
Не зря же говорят умные люди, что человека, причем любого, надо проверять в первую голову именно властью. И если ты выдержал такое испытание, с остальными, которых тоже немало, будет все же полегче…
А тут, можно сказать, лично позвонил сам генерал. Известно, по худым причинам генералы звонить не любят, они для этого на ковер вызывают, а так у них помощников всяких хватает. Степан Калинович приготовился было услышать что-нибудь приятное для себя. А оно вон как все обернулось…
Вот и сидел теперь, ожидая новых указаний. Поскольку было приказано молчать себе в тряпочку, чтоб еще большего отрицательного резонанса не нанести службе. Сидел и ждал, кто там должен подъехать, чтобы все объяснить путем. И стыд, и срам на твою лысую голову, майор…
Много чего он передумал, готовясь к худшему, поскольку тон генерала не давал повода для двусмысленного толкования. Майор хотел было сам еще раз вернуться к тому запутанному случаю, когда, судя по протоколу задержания, отличились двое его сотрудников — Иванов и Петров. Правда, когда приезжал для расследования инцидента следователь из московской прокуратуры, эти двое категорически отказались от своего участия в задержании. И никакой протокол, говорят, не составляли, и задержанного в глаза не видели. Что ж это, фикция, что ли? Но следователь тогда просто отмахнулся, объяснил их отказ тем, что, они, вероятно, просто боятся связываться с сыном крупного деятеля из Генеральной прокуратуры. можно, в общем, понять, тем более что все остальное подтвердилось — в смысле алкоголь-то в организме присутствовал. И наверняка буянил — дагестанец ведь. А им там дай только повод, сразу за кинжал хватаются…
И все равно чувствовал, что называется, нутром майор Новохатко: темная тут история.
Приехавший к нему с утра старший теперь следователь уже из Генеральной прокуратуры показал удостоверение, и майор понял, почему трясло его собственного начальника. Ну конечно, когда генералы уже расследуют! Все, казалось бы, понимая, Новохатко недоумевал, зачем Фролову понадобились характеристики на Сафиева и Мутенкова? Какое они-то имеют к делу отношение? Но приказано молчать, вот он и молчит. А «важняк» из Генеральной сразу с них и начал разговор…
Александр Борисович, прибывший в Новокосино, в штаб отдельного батальона ДПС, в сопровождении Агеева и Голованова, видел растерянность командира и то, что он, в свою очередь, до сих пор ни черта не понимал. Жульничает или в самом деле не понимает? С виду мужик вроде симпатичный даже жаль будет, если окажется таким же подонком, как его «отдельные» подчиненные.
Уже само предположение о том, что находящиеся в отпусках молодые сержанты могли быть задействованы в каких-то криминальных разборках — и это тоже увидел Турецкий, — приводило командира в неподдельное отчаяние. Можно подумать, что он раньше ни с чем подобным не сталкивался! Играет наверняка, думал Александр Борисович, за собственную задницу боится. Сколько ему лет? Наверное, под сорок уже, а до сих пор в майорах бегает. Надо бы заглянуть потом в его личное дело… Но это просто к слову, как говорится… Хотя в принципе именно из таких вот мелких, казалось бы, фактиков, частностей и выстраивается в конечном счете понятная, все объясняющая картина.
И Турецкий, не желая становиться невольным соучастником дурного спектакля, если таковой сейчас разыгрывался перед ним, выложил на стол несколько фотографий, где были запечатлены сержанты в своих действиях на дороге. А на одном из снимков были отчетливо видны их офицерские звездочки. Да, факт налицо!
На закономерный вопрос, где они в настоящее время могут находиться, майор неуверенно развел руками. Снимок с «капитаном» Сафиевым его явно подкосил. Потом Новохатко взял себя в руки, сосредоточился, снова стал отцом-командиром и, нахмурившись, доложил Турецкому, что готов немедленно проехать по адресам их проживания лично. Александр Борисович понимал, что в этой акции может таиться опасность, что сержанты, узнав о приезде нового следователя, и теперь уже по их душу, просто смоются куда-нибудь, пока история сама по себе не забудется. Или же, предупрежденные заранее, станут врать и изворачиваться, сочиняя фантастические истории с новыми привидениями. И он предложил проехать вместе, в его машине. А во второй, на всякий непредвиденный случай, их будут сопровождать его помощники.
Вот и поехали. Сперва на Вешняковскую улицу, где находилось общежитие, принадлежащее милицейскому ведомству. Скорее всего, отец-командир был здесь в последний раз, если вообще бывал, в те счастливые свои дни, когда получил на собственный погон первую звездочку. Но он, честно глядя Турецкому в глаза, заявил со всей ответственностью, что посещает сей объект, поскольку жильем его назвать язык не поворачивался, довольно часто. Надо же, мол, знать, каковы бытовые условия его подчиненных. Соврал, конечно, потому что бытом то, что они увидели, мог назвать разве что смертельно обозленный на весь род людской вообще и милицию в частности закоренелый человеконенавистник, мизантроп, выражаясь по-интеллигентному.
Семья хорошего человека Вити Мутенкова, с ударением на букву «о», в котором уже сильно сомневался Новохатко, проживала в угловой комнате двухэтажного строения. Оно по всем божеским, да, впрочем, и исполкомовским, законам должно было считаться предназначенным к немедленному сносу ну минимум два десятка лет назад. Но ведь стояло. Хотя, скорее всего, уже давно официально ни по каким документах не проходило. Не было его на бумаге.
