Ежи Эдигей - По ходу пьесы
Вы утверждаете, что мои показания могут иметь решающее значение для освобождения мужа и для самой его жизни? Потому я и отказываюсь их давать. Я и так виновата в одной смерти. Не хочу брать на совесть вторую.
Вы говорите, пан капитан, что Ежи сидит безвинно и что не он подменил пистолет? Но ведь до сих пор вы с прокурором утверждали совсем противоположное. Откуда столь внезапная перемена?
Не знаю, можно ли вам верить? Может, это какая-нибудь милицейская уловка, чтобы вытянуть из меня нечто такое, что мужа окончательно погубит. В последние месяцы я много перестрадала и многое поняла. Теперь я другими глазами смотрю на человека, который сидит в камере и ждет суда. Даже если на нем вина, ее надо разделить между нами обоими.
Хорошо, я верю вашему слову. Я ужасно была бы рада, если б то, что вы сказали, оказалось правдой, а не только вашим предположением. Пожалуйста, задавайте вопросы.
Конечно, я помню все, что произошло двадцать восьмого сентября. С утра был скандал с мужем. Опять он без всякого повода к чему-то придрался и довел дело до ссоры. Обоим надо было в театр, на репетицию, но мы порознь вышли из дома и сели в разные трамваи. В театре я, кажется, сказала товарищам, что причина моего плохого настроения и нервного состояния — опять скандал дома. Не помню, кому это говорила. Быть может, мои слова были обращены сразу к нескольким. Фамилий называть не буду.
Дома за обедом настроение было как в семейном склепе. Муж ни словечка не произнес. Даже с детьми не разговаривал. Я не могла этого выдержать и после обеда ушла из дома. Где была? Для дела это совершенно неважно. Скажу лишь, что примерно в половине пятого мы с Марианом Зарембой были в актерском клубе, на Уяздовских аллеях. Я была голодна, потому что к обеду почти не прикоснулась, а играть на пустой желудок мне не хотелось.
Мы что-то заказали. Что именно — не помню, думаю, это не имеет значения. Во всяком случае, что-то вкусное и горячее. Только для меня. У Мариана была склонность к полноте, и во второй половине дня он выпивал всего лишь чашечку кофе.
Помню, что за обедом я глянула на часы, а Заремба меня успокоил, что время еще есть, можно не спешить, что он сам отвезет меня в «Колизей».
Я спросила, с чего это перемена в планах. Мариан ответил, что идет в театр по просьбе Зигмунта. Висняк решил удивить его новым толкованием роли Ружье. Заремба хохотал, предчувствуя, какой скандал устроит по этому поводу Летынский. Мариан прекрасно понимал, чего стоит Висняк как актер. Был уверен, что самостоятельная трактовка роли Ружье вразрез с режиссерским замыслом Зигмунту славы не принесет. Но Мариан питал непонятную слабость к приятелю. Вытягивал его из разных передряг, в которые Висняк беспрерывно попадал, и во всем ему уступал. И на этот раз обещал, что приедет в театр, что будет в зале во время спектакля. Хорошо знаю, что Зарембе это было не с руки, потому что он работал над ролью в новом фильме. Готовил что-то на телевидении и, вместо того чтобы терять время в «Колизее», ему следовало сидеть дома и учить роль. А что получилось?
Пан капитан, ведь если б Мариан не послушал Висняка, он бы остался в живых. Не вышел бы на сцену и не погиб в результате моего выстрела. В крайнем случае Голобле пришлось бы отменить спектакль и касса вернула бы деньги за билеты. Вот что значит судьба. Видно, суждено ему было погибнуть от пули, и жребия своего он не избежал.
При случае с Висняком я не присутствовала. Правда, я была одета и загримирована, чтоб выйти на сцену, но еще сидела в костюмерной и пила кофе. Только от костюмерши узнала, что Зигмунт вывихнул ногу и Заремба будет играть вместо него. Что было дальше, сами знаете.
Еще одна маленькая подробность. Когда мы были в ресторане, Мариана позвали к телефону. Через пять минут он вернулся и со смехом сказал: «Этот зануда опять приставал, чтоб я непременно пришел в театр. Думает, весь свет ошеломит. Как бы его не освистали. Я хотел объяснить, что он ерунду затеял, но, сама знаешь, Зигмунт упрям как осел. Пойду, может, удастся уговорить его не валять дурака». Больше о Висняке разговора не было.
Не понимаю, пан капитан, почему мои показания так важны для дела. Раньше я ничего не говорила, потому что эти мелочи просто вылетели из головы. Если считаете, что именно они докажут невиновность Ежи, я охотно все повторю прокурору.
Вы говорите, что это последнее звено в цепи улик и что теперь моего мужа наверняка освободят? Я была бы ужасно рада. Действительно, очень и очень… Может, будущее окажется лучше?
Большое вам спасибо, пан капитан, за обещание известить меня, когда мужа выпустят из тюрьмы. Он сидит с конца сентября прошлого года. Почти четыре месяца. Я очень боюсь за его здоровье. Особенно за его горло. Он и так с трудом говорит. Вы сказали, пан капитан, что он совершенно здоров и с голосом гораздо лучше? Вы очень любезны. Ловлю вас на слове насчет дня освобождения. Я хотела бы встретить его у ворот. А может, лучше не надо? Что он скажет, когда выйдет? Какими глазами мы будем смотреть друг на друга? Может, как смертельные враги? Вы считаете, что лучше прийти?
Хорошо. Приду. Я чепуху несу, словно с ума спятила, но новость меня так взволновала. Еще раз спасибо, пан капитан».
Глава XV. У ворот тюрьмы
Заключенный камеры номер 38 Ежи Павельский сидел на табурете и с интересом читал книгу. Его апатия исчезла без следа. Он был оживлен, охотно разговаривал с охраной и с некоторыми из товарищей по несчастью. Правда, на двери камеры по-прежнему красовалась буква «И», но надзиратели сквозь пальцы глядели на мелкие отступления от правил. Тюрьму от улицы отделяет высокая стена. А еще выше барьеры — хоть они и не из кирпича, но местных обитателей отделяют от жизни. И тем не менее за тюремными стенами все всё знают. Новости проникают сюда какими-то таинственными путями. Поэтому и охране, и заключенным было прекрасно известно, что в деле узника 38-й камеры произошли перемены к лучшему. Да и сам он каждый день ждал, что прокурор опять вызовет его на допрос, но дни проходили, и ничто не нарушало его покоя. Со времени последней беседы у прокурора минуло две недели.
Время приближалось к одиннадцати. Час ежедневной прогулки. Поэтому арестованного не удивили приближающиеся шаги и звук поворачиваемого ключа.
— На прогулку? — спросил он стоявшего у двери надзирателя.
— Собирайтесь. С вещами. На свободу.
— Я? На свободу? — Павельский, казалось, не понял, о чем речь.
— Раз говорят: на свободу, значит, на свободу. Быстро собирайте вещи, потому что у ворот вас ждут, а надо еще все оформить в канцелярии.
Арестованный заторопился, но дело пошло с трудом. Руки дрожали. Скромное имущество обитателя одиночной камеры то и дело валилось из рук на пол.
— Что вы копаетесь, можно подумать, будто вам уходить не хочется, — добродушно ворчал надзиратель.
— Я не ожидал…
— Вы, наверное, единственный во всей тюрьме, кто не ожидал. Другие всегда ждут. Некоторые лет десять. Надеются на амнистию, на досрочное освобождение. Быстрее, быстрее.
— Я готов, — сказал Павельский.
— Загляните во все углы. На кровать смотрели? Чтобы ничего не оставалось. Даже носового платка. Если хоть что-то забудете в тюрьме, обязательно вернетесь. — Охранник крепко верил в старую тюремную примету, гласившую, что нельзя в камере ничего забывать и, перешагнув порог, нельзя возвращаться.
— Все при мне.
— Ну и прекрасно. Пошли. Камера ждет уже следующего. Я читал в газетах. Сегодня пишут на первой странице. Поймали того, кто убил Зарембу. Он во всем сознался. Тоже актер. Какой-то Вуйцик.
— Вуйцик? — удивился Павельский.
— Может, и не Вуйцик, что-то вроде этого. У меня память плоха на имена. Как его? — Надзиратель наморщил лоб и сказал с оттенком торжества в голове: — Вспомнил. Зигмунт Висняк.
— Висняк? — На лице помрежа отразилось крайнее удивление. Вещи, которые он держал в руках, полетели на пол.
— Ага. Висняк. Сознался, что убил Зарембу, так как тот забирал у него лучшие роли и всегда становился поперек дороги. Ни к чему Висняка не допускал, все хватал себе.
— Что за чушь!
— Так пишут в газете. То есть так Висняк говорил, когда сознался в убийстве. Верно, сегодня или завтра приведут его к нам. Дам ему вашу камеру, хоть не думаю, чтоб он долго в ней просидел.
— Висняк? Зигмунт Висняк? Это невозможно.
— Погодите, кажется, я взял ее с собой, — охранник стал рыться в карманах. Вытащил вчетверо сложенный газетный лист. Развернул его.
— У вас была изоляция и чтение газет запрещалось, но раз вы выходите на свободу, то через пятнадцать минут сами сможете купить. Читайте.
Павельский дрожащими руками взял газету. На первой странице красовался заголовок крупными буквами на четыре столбца:
АРЕСТОВАН УБИЙЦА ИЗВЕСТНОГО КИНОАКТЕРА.
МАРИАНА ЗАРЕМБУ УБИЛ ЕГО БЛИЖАЙШИЙ ДРУГ.
