Ежи Эдигей - По ходу пьесы
«…да, да, пан капитан. В тот день, двадцать восьмого сентября, я дежурил у входа. С двенадцати дня до полуночи. Нас трое. Двенадцать часов на службе и сутки свободные. Очень хорошо помню, что тогда случилось. До конца жизни тот день будет у меня перед глазами. Так и вижу, как пан Павельский выбегает из-за кулис и кричит: «Убийство! Звоните в милицию и «Скорую помощь»!» Бледный как бумага. При мне вынесли покойного пана Зарембу. Помилуй, господи, его душу. Еще жил. Ртом хватал воздух, как рыба, вытащенная из воды. Потом я отвозил пани Павельскую на Охоту, она там живет. В такси все время плакала. Я думаю… Сразу и муж, и… пан Заремба.
Когда это было? Наверное, часа в два ночи. Служба моя кончилась. Михал Крушевский, который после меня дежурил, часа два как пришел. Тех, кто служит в театре, милиция из здания не выпускала. Да я и так бы не ушел, пока все не кончится.
Меня допрашивали, но недолго. Все время я у входа сидел. Как обычно. Я ведь всегда сижу в входа, внутри здания. Только когда публика съезжается, выхожу на улицу и стою перед «Колизеем». Не больше сорока минут. Кому-нибудь помощь может понадобиться или информация, потому и стою снаружи. А как волна зрителей схлынет, возвращаюсь на место. Тут у входа есть кабинка и в ней телефонный коммутатор, дежурные принимают звонки из города и переключают на добавочный номер. А когда я стою снаружи, у ворот, на моем месте сидит один из билетеров. Продает программки. Он умеет и коммутатор обслуживать — как зазвонит телефон, снимает трубку. Телефонистки у нас нет. Иногда на коммутаторе сидит пани Джевецкая из секретариата. Но в этот день ее не было.
Несчастный случай с паном Висняком я хорошо помню. Сверху его свели посыльный и, кажется, пан Масонь. Я задержал такси, на котором какая-то пара приехала в театр. Нет, с паном Висняком никто не поехал. Мы только помогли ему сесть в машину, очень он хромал. Вернее, мы втроем внесли его в такси. Он поехал в пункт «Скорой помощи». Я слышал, как пан Висняк велел везти его на Хожую улицу.
У нашего театра спереди один вход. Им пользуются и актеры. Есть вход и со двора. В зале есть запасный выход на случай пожара. Но он всегда заперт изнутри. Те из актеров, у которых есть автомобили, часто заезжают во двор театра и входят через задние двери. Но вечером пан директор Голобля не позволяет заезжать во двор, и все оставляют машины на улице. Поэтому вечером ворота во двор заперты.
Я видел всех актеров, которые были заняты в пьесе и перед спектаклем входили в театр. Они шли мимо меня, каждый что-нибудь говорил. Нет, никого не заметил. Пани Марысю Рего я хорошо знаю. Конечно, видел бы, если б она пришла в театр. Такая красивая женщина. Еще красивее, чем пани Павельская. И моложе ее.
Прекрасно помню, что пани Барбара Павельская приехала в театр вместе с паном Зарембой. На его машине. Новый светлый «мерседес». Подъехали к театру, пани Барбара вышла, а пан Заремба отъехал, чтобы припарковать машину сбоку, на улице. А потом пан Заремба вошел в здание.
Последнее время пани Павельская часто приезжала на машине пана Зарембы. Конечно, я знал, что пан Заремба в этот день свободен. Я даже помогал пани секретарше вычеркивать красным карандашом в программах фамилию пана Зарембы.
После начала спектакля никто не звонил. Только попозже, когда уже случилось несчастье, позвонил пан Висняк. Просил соединить с гримерной пана Зарембы. Тогда я и сказал, что произошло в театре. Пан Висняк аж онемел от неожиданности. Два раза пришлось повторить. Сказал еще, что нога его лучше, в «Скорой помощи» сделали перевязку, и что он звонит, чтобы поблагодарить пана Зарембу за неожиданную замену. Но пана Зарембы уже не было в живых».
«…я билетер. Стоял у дверей, что внутри здания. Дежурный, Стефан Витомский, был тогда при главном входе. За час до спектакля мы всегда так делаем. Я даю справки и продаю программы. Я видел, как актеры входили. Помню, как пришла пани Павельская. Чуть погодя пан Заремба. Несчастье с паном Висняком случилось перед самым началом спектакля. Тогда у входа была сутолока, и, кто вывел пана Висняка, я не заметил, но сам факт видел. Пани Марысю Рего хорошо знаю. В этот день ее не было в театре. Тогда вообще никого из актеров не было, кроме тех, кто был занят в пьесе. Уже семь лет работаю в театре, знаю актеров и весь технический персонал. Перед спектаклем все другие входы в «Колизее» закрыты.
Так точно, пан капитан. Прекрасно понимаю, что все, что я сейчас говорю, должен буду повторить как официальное показание пану прокурору и в суде. Тем не менее категорически заявляю, что никого из других актеров, и в том числе пани Марии Рего, на представлении «Мари-Октябрь» в этот день не было».
«…вы, пан капитан, ставите меня в весьма затруднительное положение. Разве я могу припомнить, что было вечером двадцать восьмого сентября? С того времени три месяца прошло. Не буду спорить: если вы говорите, что в тот день я дежурил в пункте «Скорой помощи», то так оно и было. У нас все время большое движение. Машины не управляются с выездами на место происшествия. Не всегда отвозят пострадавшего в больницу. Часто возвращаются сюда, на Хожую, а мы здесь делаем, что требуется. У нас тут под рукой и больница, и операционные. А кроме того, масса людей непосредственно к нам обращается. Иногда некогда даже сигарету выкурить. Из всех этих процедур и операций трудно запомнить какое-нибудь одно мелкое происшествие. Тем более столько времени прошло. Но постараюсь, насколько сумею, помочь пану капитану. Конечно, понимаю, что вы к нам обратились не по своему капризу, а вследствие важных причин.
О каждом случае и об оказанной помощи делается запись в книгах. Буду искать фамилию, которую вы назвали. Может, глянув на запись, что-нибудь припомню.
Ну да, фамилия сходится. Но это ни о чем не говорит. Запись гласит, что помощь оказана и что имел место вывих нижней конечности. Сейчас, сейчас… Перед этим написано: Януш Барский, рубленая рана грудной клетки. Это необычный случай. Мальчишке двенадцать лет. Играл с приятелями недалеко отсюда, на Кошиках. Взяли они сабли или мечи, выструганные из твердого дерева, и устроили поединок. А может, это была Грюнвальдская битва? В общем, один парень проколол другого. Серьезное ранение с повреждением ребра. Мальчишку привел товарищ, чуть постарше и поумнее. Сопляк больше боялся, что ему мама скажет, чем перевязки. Терпеливый парень, даже не пикнул во время операции, хотя больно ему было черт знает как. Мы положили его в больницу и сообщили родителям.
Знаю, что этот ребенок вас не интересует. Говорю о нем потому, что припоминаю теперь следующий случай. Полный контраст. Взрослый мужчина. Травма ноги в голеностопном суставе. Сказал, что упал с лестницы. Типичная истерия. Может, слегка ушибся, но повреждения сустава не было. О вывихе и речи быть не могло. Да, помню, потому что разозлился на него. Нога не распухла, следов ушиба или других повреждений — никаких, а этот тип в истерике, не позволяет к нему притронуться, уж так, дескать, больно. Такие случаи встречаются. Как-то раз привезли к нам пациента, которого в Кампиноской пуще укусила змея. Студент-биолог. Характерная ранка, и нога распухла, как обычно при этом бывает. Ввели ему сыворотку.
На этой же машине привезли и виновницу укуса, змею. Оказалось, что она неядовитая, обычный уж. Студент знал про симптомы, которые бывают после змеиного укуса. Остальное сделала истерия.
Случай, которым вы, пан капитан, интересуетесь, мне представляется точно таким же. Человек слегка ушиб ногу. Может, когда-нибудь и вывих у него был. Началась обычная истерика. Никаких процедур мы не делали. Я на ощупь определил, что кости и суставная сумка в полном порядке. Даже опухоли не было. Чтоб успокоить больного, дал ему каких-то капель, кажется валерьянки, на ногу поставил компресс. Забинтовал, и мнимый больной отправился домой. По лестнице сам спустился. Как только оказали помощь, боль прошла. С истериками всегда так.
Раз, по вашему мнению, пан капитан, то, что я сказал, настолько важно, я охотно дам показания. Хорошо, в десять часов утра, у пана прокурора Ясёлы на улице Сверчевского. Нет, спасибо, официальная повестка не нужна, с утра у меня нет дежурства».
«…нет, пан капитан, я ни слова вам не скажу. Хватит с меня. Умершего не воскресить, а живым мои показания могут только повредить. Правда, сразу после случившегося я рассуждала иначе, но теперь все заново продумала. Вижу, что во всей этой трагедии виноват только один человек, это я сама. Я многое б отдала, даже жизнь, чтоб искупить то, что сделала. Увы, прошлого не воротишь. Я официально заявила пану прокурору Ясёле, что не выступлю свидетелем на суде и не согласна, чтобы мои следственные показания вошли в число доказательств по делу.
Вы утверждаете, что мои показания могут иметь решающее значение для освобождения мужа и для самой его жизни? Потому я и отказываюсь их давать. Я и так виновата в одной смерти. Не хочу брать на совесть вторую.
