Оса Ларссон - Кровь среди лета
Карелин храпел в прихожей. Не было ничего на свете смешнее спящего Карелина! Он лежал, задрав кверху лапы; одно ухо закрывало глаз, словно пиратская повязка. Майкен отдыхала на постели в спальне, прикрыв лапами нос. Время от времени из горла ее вырывались негромкие звуки, а по лапам пробегала дрожь. Рядом с ней прикорнул норвежский спрингер-спаниель.
Вдруг Карелин проснулся и залаял как сумасшедший. Его поддержали собаки на диване в гостиной. Лиза встала. Майкен и спрингер-спаниель вбежали на кухню, где она работала, и чуть не повалили ее на пол. Тут появился Карелин и объявил то, что и без того было уже понятно: у них гость, кто-то ждет за входной дверью.
На крыльце стояла Мильдред Нильссон. В лучах заходящего солнца волосы ее светились, словно золотой венец.
Собаки радостно бросились ее встречать. Они лаяли, урчали, пищали, Карелин, похоже, даже что-то напевал. Их хвосты стучали о перила крыльца и дверной косяк.
Священник нагнулась, чтобы приласкать их. Это хорошо: Лиза не может долго смотреть ей в глаза. Когда Мильдред останавливает на ней свой взгляд, Лизе кажется, что ее уносит стремительная река. Хорошо, что есть собаки! Женщины переглянулись. Карелин и Майкен вылизывали гостье лицо, так что под бровями у нее образовались темные разводы от туши. Одежда вмиг покрылась собачьей шерстью.
У Лизы закружилась голова. Ухватившись за дверной косяк, она скомандовала собакам идти в дом. Обычно в таких случаях она кричала на своих питомцев, иначе их было не успокоить, однако на этот раз говорила почти шепотом.
— Место. — Она сделала чуть заметное движение рукой в сторону двери.
Собаки посмотрели на нее с недоумением, однако подчинились.
Гостья перевела дыхание; она явно сердилась. Лиза была на голову выше ее ростом, и Мильдред смотрела на нее снизу вверх.
— Куда ты подевалась? — строго спросила она.
Лиза подняла брови.
— Ты о чем?
Взглянув в лицо Мильдред, она заметила, что за лето на нем появились веснушки, а пушок над верхней губой и на щеках выгорел на солнце.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — ответила Мильдред. — Почему ты пропускаешь занятия по изучению Библии?
— Я… — начала Лиза и задумалась в поисках подходящего ответа.
Потом ее охватила злоба. Собственно, почему она должна объяснять? Она что, ребенок? Разве в пятьдесят два года человек не вправе сам решать, что ему делать?
— У меня были другие дела. — Голос ее прозвучал грубее, чем она хотела.
— Что за дела?
— Ты знаешь.
Они стояли на крыльце друг против друга, набычившись и тяжело дыша.
— Ты знаешь, почему я не приходила, — повторила Лиза, чувствуя, что теряет над собой контроль.
Мильдред сделала шаг вперед. Во взгляде ее читались удивление и злоба; рот слегка приоткрылся, словно для того, чтобы набрать воздуха перед погружением в головокружительный поток, готовый унести их обеих.
Лиза не удержалась и упала на Мильдред, обвивая рукой ее шею. Она трогала ее мягкие, как у ребенка, волосы и все крепче прижималась к ней.
Мильдред была в ее объятиях! Лиза трогала ее мягкую кожу. Не выпуская друг друга, женщины протиснулись в прихожую, так что дверь хлопнула о перила крыльца. Две собаки прошмыгнули на улицу.
«Пусть побудут во дворе», — это была единственная рациональная мысль, промелькнувшая в голове Лизы.
Женщины спотыкались, перешагивая через обувь и собачьи лежанки. Лиза протиснулась в дверь спиной, все еще обнимая Мильдред одной рукой за талию, а другой за шею. Та прижалась к ней вплотную, нащупывая под блузкой ее соски. Так они миновали кухню, а в спальне повалились на кровать. Здесь же оказалась Майкен, от которой пахло мокрой псиной: тем вечером она не смогла устоять перед искушением искупаться в реке.
Мильдред разделась и легла на спину. Лиза касалась ее лица губами. Майкен подняла голову и, вздохнув, снова положила ее на лапы. Или она никогда не видела, как спариваются двуногие? В этом нет ничего интересного.
А потом они сварили кофе и поставили в микроволновку булки. В обеих проснулся волчий аппетит. Мильдред смеялась и кормила собак, пока Лиза не велела ей прекратить, опасаясь за здоровье своих питомцев. Она старалась говорить строго и в то же время смеялась.
За окном стояла светлая летняя ночь. Вокруг на стульях были разбросаны одеяла. Собаки, почувствовав атмосферу праздника, радостно шныряли по комнате. Время от времени руки женщин встречались.
Указательный палец Мильдред трогал тыльную сторону ладони Лизы, как бы спрашивая: «Ты остаешься в „Магдалине“?» «Да!» — отвечала Лизина ладонь. Средний и указательный пальцы Лизы трогали внутреннюю сторону запястья Мильдред. «Ты раскаиваешься? Жалеешь?» — «Нет!»
Лиза смеялась.
— Теперь я обязательно приду на занятие.
Мильдред разразилась хохотом, так что кусок булочки вывалился у нее изо рта.
— И чего только не сделаешь, чтобы приохотить людей к изучению Библии!
Мимми отошла на полшага назад, чтобы полюбоваться своей работой. Ножницы в ее руках походили на занесенный над головой Лизы меч.
— Ну вот, — сказала она. — По крайней мере, теперь не стыдно показаться на люди.
Она потрепала «ежик» на голове матери, а потом достала из-за пояса салфетку и смахнула волосы с ее затылка и плеч.
Лиза провела ладонью по голове.
— Не хочешь взглянуть в зеркало? — спросила Мимми.
— Я уверена, что все очень хорошо, — ответила Лиза.
~~~
Приближалось время осеннего обеда группы «Магдалина». Мике Кивиниеми накрыл небольшой стол с напитками у самого входа в кафе. На улице уже совсем стемнело, но воздух был необычно теплый для этого времени года. Мике отметил небольшую тропинку от шоссе к дверям своего заведения, поставив в два ряда тепловые свечи в стеклянных баночках. На лестнице и возле столика с напитками он установил светильники собственного изготовления.
Он был вознагражден. Вскоре со стороны шоссе послышались восторженные охи и ахи. Гостьи приближались. Они шли, ковыляли, шествовали по гравию. Тридцать с лишним женщин в возрасте от двадцати девяти до семидесяти пяти лет.
— Как мило! — восхищались они. — Как за границей.
Мике улыбался, не отвечая. Укрывшись за столиком с напитками, он чувствовал себя загнанным в логово зверем.
Однако гостьи не обращали на него никакого внимания и держались так непринужденно, словно были одни. Мике чувствовал себя маленьким мальчиком, спрятавшимся в траве между деревьями и оттуда наблюдающим за происходящим.
Площадка перед домом казалась темной комнатой, внезапно наполнившейся звуками. Женщины хихикали, болтали, смеялись, а под их ногами хрустел гравий. И эти звуки распространялись в осенней ночи: поднимались к звездному небу, плыли над рекой, достигая домов на том берегу; их поглощали черные стволы елей и мох в лесу; они летели над дорогой, словно для того, чтобы напомнить всем в поселке об этом празднике.
Гостьи принарядились и надушились. То, что они не миллионерши, было заметно с первого взгляда: немодные платья, длинные кофты на пуговицах и цветастые юбки колоколом; волосы, обесцвеченные перманентом в домашних условиях, и поношенные туфли.
Вначале провели собрание, которое продолжалось около получаса. Распределялась работа, быстро заполнялся листок с фамилиями добровольцев, которых по каждому пункту объявлялось больше, чем нужно.
Потом сели за стол. Большинство гостей не были привычны к алкоголю, и они, к своему собственному смущению и восторгу, быстро опьянели. Мимми посмеивалась над женщинами, шныряя между столами, Мике предпочитал держаться на кухне.
— Господи! — воскликнула одна из женщин, когда Мимми пробегала мимо. — Я так не веселилась с тех самых пор… — Не договорив, она замахала руками, которые торчали, словно спички, из рукавов ее платья.
— Как хоронили Мильдред, — закончил кто-то за нее.
На несколько секунд все смолкли. Потом тишина взорвалась истерическим хохотом. Женщины давились смехом, задыхались и наперебой кричали, что это правда, что на похоронах Мильдред было… ух как здорово!
Все они стояли вокруг ее могилы в черных платьях, когда опускали гроб. Летнее солнце слепило глаза, гудели шмели. Нежная листва на березке блестела, словно вощеная. В древесных кронах, похожих на церковные купола, щебетали и устраивали свои брачные игры птицы. Природа как бы говорила: мне нет до всего этого никакого дела, я есть и буду всегда, а вы обратитесь в прах.
Однако весь этот роскошный пейзаж начала лета был всего лишь фоном для зияющей ямы и опускающегося в нее лакированного гроба. Женщины представляли себе разбитую голову покойной — только кожа и не давала развалиться черепу на куски, словно глиняному горшку.
И вот одна из них, Майвор Кангас, после похорон пригласила всю группу «Магдалина» к себе домой.
