Лоуренс Гоуф - Случайные смерти
– Ты был на Гавайях?
– Как вы догадались? Нет, не отвечайте. По вашей одежде я могу определить: вы высококвалифицированный детектив.
– А ты высококвалифицированный бармен, Фредди, если мне память не изменяет.
– «Катти Сарк», верно, со льдом, для джентльмена, а для леди безо льда, вода отдельно. Двойные?
Уиллоус кивнул. Одновременно Паркер покачала головой, нет.
– Понял, – сказал Фредди и преувеличенно подмигнул Паркер.
Уиллоус сказал:
– Прихвати меню на обратной дороге, Фредди.
– Одно меню, – твердо добавила Паркер.
– Вам не нравится наша еда, вы это хотите сказать?
Паркер улыбнулась.
– Еда замечательная, только вот от того, как она приготовлена, меня наизнанку выворачивает.
– Комики. – Фредди тяжело вздохнул и направился к бару. – Скажу вам, ни с кем больше я так не люблю поболтать, не считая своего доктора.
Над стойкой бара висел большой цветной телевизор, такой же посреди зала и третий – над столиками в самом конце. Все три были настроены на один канал: TSN, «Спортивная сеть».
Паркер спросила:
– Ты когда-нибудь играл в кегли?
– Раза два-три.
– С десятью кеглями?
– Да, наверное. – В последний раз это было в день рождения Энни; по просьбе дочери они с женой взяли ее с несколькими друзьями в местный кегельбан. Уиллоус немножко поиграл. Это было куда хуже, чем ловить форель.
Тогда он и предположить не мог, что это один из последних дней рождения, которые они отмечают все вместе, что его жена вскоре уйдет от него и заберет с собой Энни и Шона.
Уиллоус почувствовал, что на него накатывает гнуснейшее настроение.
Фредди громыхнул поднос на стол, сел на диванчик рядом с Паркер.
– Немножко задержался. Можно посидеть с вами минутку?
– И ни секундой больше, – сказала Паркер.
Уиллоус спросил:
– Выпьешь?
– Естественно, Джек. – Фредди раздал напитки, отхлебнул своей кока-колы.
Уиллоус спросил:
– Ну и в чем дело?
– Прошу прощения?
Паркер и Уиллоус переглянулись.
Паркер сказала:
– Ну, поставим вопрос так: Фредди, в чем дело?
– Никаких дел. – Фредди вытащил кубик льда, раскусил его. – Ладно, есть маленькая головная боль. Но не такая, чтобы беспокоить таких классных детективов, поверьте.
Уиллоус поднял стакан, посмотрел сквозь него на свет. Стакан был чистый, а виски почти правильного цвета.
– Переходи к сути, Фредди.
Фредди изничтожил очередной кубик льда.
– Вымогательство еще считается преступлением, нет?
Паркер спросила:
– Сколько хотят?
– Триста пятьдесят в неделю, но только что подскочило до пятисот.
– Кто-нибудь, кого мы знаем?
– Эти парни, о которых я говорю, они очень мерзкие и очень серьезные. Но неопытные. Так что сомневаюсь.
– Давно они к тебе пристают?
– Третью неделю. Уиллоус спросил:
– Когда срок следующего платежа?
Фредди перегнулся через стол, посмотрел на часы Уиллоуса.
– Двадцать минут седьмого, Фредди.
– Сейчас явятся. Я когда вас сегодня увидел, я глазам не поверил. Надо же, столько месяцев ни слуху ни духу и вдруг – опля. – Фред-дина улыбка была такой искусственной, словно он надел чужие зубы.
Паркер спросила:
– Сколько их?
– Двое, но почему-то всегда кажется, что гораздо больше. Главный – итальяшка-карапуз. В шестерках у него черный хмырь. Зовет себя Ворон. Понятия не имею, как его настоящее имя, только не Билл Косби. Они заявляются сюда, пьют, закусывают…
Уиллоус сказал:
– Можешь описать их – кроме того, что они любят поесть?
Фредди расправился с очередной ледышкой.
– У черного револьвер нечеловеческих размеров. На прошлой неделе, когда я отдал его боссу триста пятьдесят, он, знаете, что сделал?
– Что, Фредди?
– Велел закрыть глаза и открыть рот и положил мне на язык пулю. Засунул мне в рот пулю, Джек. И заставил проглотить. Это больная психика или что?
– Они тебе угрожают?
– А то. Сказали, если я буду выступать, черный хмырь приставит к моей голове пистолет и будет жать на курок, пока останется во что стрелять.
– Это, безусловно, угроза, – подтвердила Паркер.
Уиллоус повертел в руках бокал. Взглянул мимо Фредди в сторону стойки и сказал:
– Не волнуйся и делай, что скажу.
– Джек, я вряд ли смогу.
Паркер взглянула на двух бандитов, которые двинулись в их сторону. Итальянец, который называл себя Дино, немного смахивал на Эла Пачино, только мозгов и привлекательности Пачино ему явно не хватало. Было, конечно, и еще одно весьма существенное отличие. Пачино – чрезвычайно талантливый актер, а Дино – крайне плохой.
Негр, Ворон, был высок, широк в плечах и узок в бедрах. Шеи у него не наблюдалось. Черные джинсы были заправлены в высокие, до колен, черные кожаные сапоги с блестящими металлическими бляхами на голени и заостренных носах. Волосы коротко подстрижены. Черная шелковая рубаха болталась поверх джинсов. По тому, как он шел и как держал руки, Уиллоус заключил, что его револьвер заткнут за пояс джинсов.
У Дино было лицо цвета переспелого банана, дымчато-зеленые глаза. Одет в стильный легкий хлопчатобумажный костюм и остроносые черные туфли. Длинные черные волосы зачесаны назад. Голос звучал так, словно он каждое утро полоскал горло чашкой теплого оливкового масла.
– Скажи своим друзьям, Фредди, чтобы закруглялись.
Фредди сказал:
– Жми, Джек.
Уиллоус взглянул на Паркер:
– Поймай машину, милая.
– А?
– Давай, солнышко!
Паркер, скромно потупившись, выскользнула из-за стола. Ворон указал на Уиллоуса.
– Ты тоже, начальник.
Уиллоус откинулся на спинку дивана.
– У нас с Фредди уговор: я шага не сделаю, пока вы, кретины, не вернете ему деньги.
Ворон сказал:
– Чего-чего-о-о?
Дино положил обе руки на стол и наклонился к Фредди:
– Пятьсот зеленых, столько ты мне должен. Выкладывай, а то твои клиенты пожалеют, что у них костюмы не асбестовые.
Уиллоус сказал:
– Ну-ка, Ворон, ты у нас шустрый? – Он сунул руку под куртку и вытащил свой «смит». – Шустрее, чем пуля?
Ворон сказал:
– Не стреляй, парень. Разве что-нибудь происходит? Расслабься.
Несколько часов спустя Паркер вздохнула, растирая ноющую руку. Решив пойти в полицию, она представляла себе всевозможные опасности, но уж никак не подобную. Встретившись глазами с Уиллоусом, она сказала:
– Вечно одно и то же – разборка секунд на десять, а писанина никогда не кончается.
Уиллоус рассеянно кивнул и снова принялся сосредоточенно жевать ручку.
Дино Натаниэля Макгира и негра, именующего себя Ворон, подвергли всем необходимым процедурам: сфотографировали для картотеки, сняли отпечатки пальцев, препроводили в камеру предварительного заключения и уложили бай-бай. Кроме Уиллоуса, Паркер и Эдди Оруэлла, который появился с полчаса назад, в отделе никого не было.
До сих пор Оруэлл молча трудился за своим столом, но тут вдруг спросил:
– Скрепки есть, Джек?
– Есть, и я не намерен с ними расставаться.
– У меня все вышли. – Оруэлл поднял руку, цепочка из скрепок блеснула на свету. А Уиллоус все гадал, над чем это он так долго корпит. Цепочка свисала до самого пола. – Заковать меня, – скорбно сказал он, – посадить на цепь.
Уиллоус и Паркер переглянулись. Паркер спросила:
– Ты выпил, Эдди?
– Пива немного. Я не пьян… я просто… я не знаю… – Оруэлл посмотрел в потолок и выставил руки, словно боялся, что здание вот-вот обрушится. – Раздавлен, вот подходящее слово.
Уиллоусу пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку.
– Это не смешно, Джек.
– Ты прав, Эдди. Никто не спорит.
Паркер спросила:
– В чем дело, Эдди?
– Джудит меня ненавидит.
– Не говори глупостей.
– И хочет уйти.
– Ничего подобного.
– Если уже не ушла.
Паркер сказала:
– С чего ты взял? Я видела, что она дает тебе на завтрак. Она в тебе души не чает.
– Когда-то, может, так оно и было. Давным-давно. – Оруэлл обматывал цепочку из скрепок вокруг запястья. – Она беременна. Я сказал, что не хочу быть папой. Что не готов. А она, она взбесилась и сказала, чтобы я убирался и не возвращался.
Паркер переспросила:
– Джудит что? Беременна?
– Ну, во всяком случае, она так думает.
Паркер уселась поглубже.
– Может, когда вы оба все хорошенько обдумаете…
Оруэлл стукнул кулаком по столу.
– Я уже обдумал! – заорал он. – Я только этим и занимался, обдумывал!
Уиллоус сказал:
– Не кипятись, Эдди. Сторожа разбудишь.
– Она упрямая, как сто ослов. Трубку не снимает. Я весь день звоню, автоответчик выключен. Телефон звонит и звонит, я вешаю трубку и все равно слышу, как он звонит… Я боюсь, с ней случилось что-нибудь ужасное. – Оруэлл уперся взглядом в пол. – Это чувство во мне весь день растет. Трагедия. Что-то плохое случилось с моей женой или должно случиться, а я ничего не могу сделать. Это как предопределение. – Он широко раскинул руки. – Я боюсь идти домой.
