Честер Хаймз - И в сердце нож. На игле. Белое золото, черная смерть

— Тебя к телефону, Чинк, — крикнула хозяйка.

Он вошел в спальню, где она держала телефон с замочком на диске.

— Алло, — сказал он недовольным голосом и сделал гримасу, чтобы хозяйка не стояла рядом и не подслушивала.

— Это я, Дульси, — услышал он голос в трубке.

— Ох! — только и сказал он, и его руки задрожали.

— Я достала деньги.

— Что? — сказал Чинк таким голосом, будто кто-то сунул ему в живот пистолет и предложил поспорить, заряжен он или нет. — Его арестовали? — непроизвольно вырвалось у Чинка, прежде чем он успел спохватиться.

— Арестовали? — В ее голосе зазвучало подозрение. — Это еще почему? Разве что ты настучал про нож.

— Ты прекрасно знаешь, что я не стучал, — крикнул он в трубку. — Я не такой дурак, чтобы лишиться десяти тысяч. Просто я его весь день не видел.

— Он летал в Чикаго, проверить насчет нас с Вэлом.

— Откуда же у тебя десять тысяч? — поинтересовался Чинк.

— Не твое дело.

Он заподозрил ловушку, но мысль о десяти тысячах заглушила чувство предосторожности. Надо было держать себя в руках. Его так и распирало ликование. Всю жизнь он мечтал стать большим человеком, и вот до счастья было рукой подать. Надо только правильно разыграть хорошие карты.

— Ладно, — сказал Чинк. — Мне плевать, как ты их добыла — украла или зарезала его, главное, деньги у тебя.

— У меня, — подтвердила она. — Но если хочешь получить их, покажи мне нож.

— За кого ты меня принимаешь? — вспылил он. — Приноси деньги — и потолкуем о ноже.

— Нет, приезжай ко мне — получишь деньги, если покажешь нож.

— Я еще не совсем спятил, — крикнул Чинк. — Я не боюсь Джонни, но зачем же самому нарываться на неприятности? Это твой хвост в капкане, так что изворачивайся сама.

— Слушай, у меня все спокойно, — сказала Дульси. — Его нет, и раньше чем завтра вечером он не вернется. У него уйдет весь завтрашний день, чтобы выяснить все, что он хочет. А когда он вернется, меня уже не будет.

— Я ничего не понимаю, — буркнул Чинк.

— Значит, ты не такой смышленый, как я думала. Когда он наведет все справки, то поймет, почему Вэла не стало…

Внезапно Чинк стал соображать, что к чему.

— Выходит, это ты…

— Какая разница, — перебила его Дульси. — Когда он вернется, меня не будет. Только’ я оставлю ему сувенир…

Чинк вдруг просиял:

— А, так ты хочешь, чтобы я в его доме…

— В его собственной постели, — подтвердила Дульси. — Сукин сын ревновал меня, и совершенно напрасно. А теперь вот я ему за это отплачу.

— Мы ему вместе отплатим, — злобно усмехнулся Чинк.

— Ну так поторапливайся.

— Буду через полчаса.

Дульси отключила телефон в спальне и говорила с телефона на кухне. Повесив трубку, она пробормотала:

— Ну что ж, ты сам напросился, солнышко.

Когда Чинк вышел из лифта, Дульси уже смотрела в глазок и открыла, прежде чем он успел позвонить. Под халатом у нее ничего не было.

— Входи, солнышко, — сказала она. — Теперь мы тут хозяева.

— Я знал, что рано или поздно до тебя доберусь, — хохотнул Чинк и попытался ее ухватить, но она извернулась и сказала:

— Отлично, но не надо мешкать.

Чинк заглянул на кухню.

— Если ты боишься, можешь обыскать всю квартиру. — усмехнулась Дульси.

— Кто боится? — окрысился он.

Маленькая спальня, в которой жил Вэл, была рядом с кухней, а затем через ванну была большая спальня, за которой располагалась гостиная.

Дульси повела было Чинка в комнату Вэла, но он прошел дальше, заглянул в гостиную, затем замешкался у двери в большую спальню. Дульси заперла ее на тот самый висячий замок, каким недавно воспользовался Джонни.

— Что там? — спросил Чинк.

— Там жил Вэл.

— А почему замок?

— Полицейские заперли. Если хочешь, можешь сломать дверь и посмотреть.

Он засмеялся и вошел в ванную. Ванна наполнялась водой.

— Сначала я приму ванну, — пояснила Дульси. — Если, конечно, ты не против.

— Ты баба первый сорт, — сказал он, беря ее за руку и толкая по направлению спальни Вэла, а там укладывая на кровать. — Я знал, что ты настоящая баба, но не подозревал, что такая…

Он начал ее целовать, но она сказала:

— Дай сперва вымыться. А то я вся потная.

Чинк расхохотался, словно только что удачно пошутил.

— Настоящая стопроцентная баба, — сказал он и вдруг спохватился: — А где деньги?

— А где нож?

Чинк вынул из кармана нож. Дульси показала на конверт на стойке.

Он взял его одной рукой, по-прежнему держа в другой нож, и вытряс на покрывало кровати банкноты. Она тихонько вынула нож из его ладони и сунула в карман халата. Чинк не обратил на это внимания. Он уткнулся носом в деньги, словно свинья в помои.

— Убери их и раздевайся, — сказала Дульси.

— Пусть лежат — приятно посмотреть, — отозвался Чинк.

Она присела за туалетный столик и массировала лицо, пока он не разделся.

Вместо того чтобы забраться под покрывало, Чинк остался лежать на нем, время от времени осыпая себя долларами, будто падающими листьями.

— Приятного времяпрепровождения, — сказала Дульси и вышла в ванную, прикрыв за собой дверь. Ей было слышно, как Чинк то и дело разражался приступами хохота.

Она же быстро перелезла через ванну и вошла в большую спальню. Джонни спал на спине, закинув одну руку на одеяло, а другую спрятав на животе. Он тихо похрапывал.

Дульси затворила дверь в ванную, быстро прошла к радиоприемнику и поставила его так, чтобы он включился через пять минут. Затем она быстро оделась в красный брючный костюм — прямо на голое тело, накинула поверх него халат и вернулась в ванную. Ванна уже наполнилась чуть не до краев. Дульси выдернула затычку, закрыла кран и пустила душ.

Затем она вышла в холл, прошла на кухню, взяла с полки кожаную сумочку и вышла через черный ход.

Спускаясь по лестнице, она плакала и не заметила, как столкнулась с двумя полицейскими в форме. Те расступились, давая ей пройти.

Глава 20

В комнате заорало радио. Оркестр играл рок-н-ролл. Джонни проснулся так, словно его укусила змея, выскочил из постели и схватил пистолет.

Затем он понял, что это радио. Он смущенно хмыкнул и заметил, что Дульси уже встала. Он пощупал внутренний карман пиджака левой рукой, не выпуская пистолет из правой, и обнаружил, что конверт с десятью тысячами исчез.

Он машинально похлопывал рукой по пиджаку на стуле, но глаза его были устремлены на пустую кровать. Он часто дышал, но лицо оставалось непроницаемым.

— Ушла, — пробормотал он. — Выходит, проиграл.

Радио так орало, что он не услышал, как открылась дверь в ванную. Джонни поймал какое-то мелькание краем глаза и резко обернулся.

В дверях стоял Чинк в чем мать родила. Глаза его были как блюдца, рот широко открыт.

Они уставились друг на друга в оцепенении.

Затем на висках Джонни вены набухли так, что казалось, еще немного — и они лопнут. Осьминог ожил на лбу, и щупальца устроили такую пляску, словно собирались спрыгнуть со лба. В мозгу взорвалась бомба.

Дальше Джонни уже ничего не помнил.

Он стал стрелять в грудь, живот, голову Чинка и нажимал на спуск, пока не расстрелял всю обойму. Затем он подбежал к распростертому телу и стал его топтать, пока два зуба не вонзились ему в пятку. Тогда он нагнулся и стал лупить по лицу Чинка рукояткой пистолета, превращая его в кровавое месиво.

Он не ведал, что творил.

Первое, что он осознал после всего этого, — это то, что его держат за руки двое полицейских в форме, что труп Чинка лежит на полу, частично в спальне, частично в ванной, и что душ поливает пустую ванну.

— Пустите, я оденусь, — ровным голосом сказал Джонни. — Вы же не потащите меня в тюрьму нагишом.

Полицейские отпустили его, и Джонни стал одеваться.

— Мы позвонили в участок, и они вызвали ребят из «убийств», — сообщил один из них. — Никому звонить не будете, пока они еще не подоспели?

— А зачем? — ровным голосом спросил Джонни.

— Мы услышали выстрелы, а задняя дверь была открыта, вот мы и вошли, — сказал второй полицейский извиняющимся тоном. — Мы думали, вы стреляете в нее.

Джонни промолчал. Когда он полностью оделся, приехали сотрудники отдела по расследованию убийств. Они оставались с ним до приезда сержанта Броди.

— Вы его убили, — сказал Броди.

— Похоже, убил, — отозвался Джонни.

Для допроса его отвезли в участок на 116-й улице: этим делом занимались Гробовщик и Могильщик, а они работали в этом участке.

Как и тогда, Броди сидел за столом в «Стукачином гнезде». Могильщик примостился на краешке стола, а Гробовщик затаился в тени.

На часах было 20.37, на улице еще не стемнело, но в камере все равно окон не было.