Эд Макбейн - Вечерня
— Миссис Броган, — начал он, — я вовсе не хочу вторгаться в вашу частную жизнь…
Она озадаченно посмотрела на него.
— Но в ходе расследования… в самом начале, фактически… я читал письмо, которое вы писали своему брату. Тогда я и стал звонить вам в Сан-Диего.
— Полагаю, я знаю, о чем вы хотите сказать, — вздохнула она.
— О письме, которым вы ответили на его письмо от двенадцатого числа.
— Да.
— В котором он вам говорил… я просто пытаюсь восстановить целостную картину из всего, что вы писали, миссис Броган. Похоже, его что-то беспокоило.
— Да, это так.
— И что же это могло быть?
Ирен тяжело вздохнула.
— Мой брат был всецело предан Господу, — сказала она.
— Нисколько не сомневаюсь, — согласился Карелла.
И подождал продолжения с ее стороны.
— Но в одиночестве даже Христос испытывал искушения в пустыне, — продолжала она.
Карелла по-прежнему не перебивал.
— Послушайте… не пройти ли нам в машину? — спросила она.
Он открыл перед ней заднюю дверцу лимузина и последовал за ней в салон автомобиля, такой же уединенный, как и исповедальня. Дверца захлопнулась с убедительным щелчком. И теперь здесь, в этом затемненном и скрытном месте, за дымчатыми стеклами, сидя на черных кожаных сиденьях, похоже, миссис Броган нашла столь необходимое ей уединение, чтобы спокойно рассказать историю своего брата. Вначале она поведала Карелле, как получила его письмо…
— На нем стоял штемпель от двенадцатого, но я на побережье получила его лишь в следующий четверг, семнадцатого. В субботу мы с мужем улетали в Японию. У него бизнес в тяжелом машиностроении, это была деловая поездка. Он остался там. Я… я в ту пятницу позвонила брату. А когда… когда он рассказал мне, что действительно тревожит его… письмо… видите ли, в письме были лишь намеки на это… но когда я позвонила ему в ту пятницу…
Прежде всего, сам священник говорил об этом с неохотой.
Он говорил, что все нормально, ему вообще не надо было писать это письмо, сейчас все в порядке, она, должно быть, сейчас уже мыслями в Японии?
Но Ирен слишком хорошо его знала. Когда он родился, ей было тринадцать лет, а сейчас ей, значит, сорок пять, она воспитала его чуть ли не как свое дитя. Их мать была деловой, слишком занятой женщиной, которая каждый день убегала на работу, а потом целую субботу и воскресенье жаловалась на то, как она страшно устала. Ирен слишком хорошо знала своего брата, она и сейчас догадывалась, что он что-то не договаривает, помня о ее предстоящем путешествии в Японию; она всегда сопровождает мужа в его деловых поездках последние шесть лет. Поэтому она не пожалела времени и терпеливо слушала его рассказ о ком-то в его пастве, кого задели его проповеди о десятине…
— Он называл имя Артура Фарнса, не так ли?
— Я не помню его имени. Но это и была одна из тех вещей, что так тревожили его…
…и о чьей-то матери, которая пришла поискать утешения и совета. Она не знала, что делать со своим сыном-гомосексуалистом, попавшим в секту поклонников дьявола… и еще что-то о…
— Тут он начал говорить быстро, — сказала Ирен. — Знаете, как иногда люди ведут себя? Когда хотят обойти молчанием неприятную, по-настоящему тревожащую их тему? Не думаю, чтобы эти вещи его беспокоили всерьез… десятина… наркотики… и…
— Что? — воскликнул Карелла.
— Ну… наркотики. По-моему, мой брат опасался, что кто-то использует его церковь как тайный склад. Для наркотиков. Однажды в уик-энд он все в церкви перевернул вверх ногами, искал эти потайные места, но…
— Вы говорите о запрещенных наркотиках!
— Да! Уверена, что именно это он имел в виду.
— И удалось ему найти наркотики в церкви?
— Нет, не удалось. Но он точно искал их. По крайней мере, так он мне говорил. Я уже вам рассказывала, что к тому времени он совсем разнервничался. Потому что он подходил к настоящей проблеме, и она не имела ничего общего с теми мелочами, о которых он говорил до этого. Он намекнул, что готов покончить самоубийством…
— Он вам так говорил?
— Да, по телефону.
— И он раздумывал о том, как это сделать?
— Что сделать?
— Говорил ли он вам, как он собирался покончить с собой?
— Кажется, нет. А какое это имеет значение?
— Большое, — ответил Карелла.
— Это меня, должна вам признаться, напугало, — продолжала Ирен. — Я уже была готова отказаться от поездки. Я уже собиралась вместо путешествия на Восток остаться возле брата, провести его через…
Но он ей сказал, что лишать себя жизни считает даже большим грехом, нежели нарушить данные обеты. Он пообещал ей и доброму Господу Иисусу, что больше не будет даже думать об этом, поклялся в этом по телефону. По требованию Ирен он еще пообещал сказать этой женщине, что не может больше продолжать обманывать Бога, разрушая то, что ему дороже всего. Он вновь пренебрежет плотью, как клялся в этом столько лет назад, и будет молить Господа помочь ему провести свои дни в безбрачии и посвятить их только духовной жизни.
Все это он пообещал сестре.
— А потом… когда мне позвонил архиепископ Квентинский… мы только что поднялись наверх после ужина… там, в Токио, была чудесная ночь, цветущая сакура, воздух такой приятный… и он… он сказал мне, что брата нет в живых. И… и… первое, что я подумала: он покончил с собой! Все-таки он это сделал! Он нарушил свое обещание!
Лимузин медленно ехал.
— Но случилось худшее, да? — спросила Ирен. — Ведь кто-то убил его?
«Да, — подумал Карелла. — Это хуже».
* * *«Не убивать его! Просто поговорить с ним! Спросить про нее. Нельзя же сразу осуждать человека, не выслушав его до конца, правда же? Нельзя же возненавидеть кого-то, пока не убедишься в том, что есть причина ненавидеть его. Не забывайте, что это священник! Это не мы с тобой, это человек, отдавший жизнь Господу. И если он нарушает законы, то тогда нечего говорить одно, а делать другое! Законы для всех одинаковы. Только в таком случае они имеют смысл. Все знают, на красный свет светофора надо остановиться. Если ты не остановишься на красный, потом станут нарушать правила и другие, в результате — несчастный случай, и кто-то погибнет! Он больше других смертных обязан уважать законы, и особенно те клятвы, которые он дал Господу! Если уж дал клятву Богу, так держи ее или Он тебя покарает! Это и в Библии: „Отмщение — за мной, и я воздам!“ — говорит Господь. Он целует ее! Но, может быть, этому есть какое-то объяснение? В губы. Возможно, у него было какое-то основание поступить именно так? Может быть, есть что-то такое в церковном ритуале или церковных канонах, когда надо целовать женщину в губы для того-то и того-то. Или он хотел благословить ее. Приветствовать друг друга целомудренным поцелуем, облобызать друг друга, как в Библии. В Писании с поцелуями все в порядке, это обычная практика. „Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И тот час подошел к Иисусу, сказал: радуйся Равви! И поцеловал Его“.[27] Или когда Иисус сидел за столом в доме фарисея, и грешница принесла алебастровый сосуд с миром и облила его ноги слезами, и целовала его ноги, ведь Иисус позволил ей целовать свои ноги. Это же встречается в Библии сплошь и рядом! Посмотреть, например, Соломона: „Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое, как разлитое миро: поэтому девицы любят тебя“.[28] Должно же быть какое-то объяснение; подойти бы к кому-нибудь и спросить: в чем причина? Если есть причина, тогда, быть может, он и расскажет тебе, объяснит, что только приветствовал ее праведным, целомудренным поцелуем. Ведь нельзя судить о книге по ее обложке. Только спроси — и узнаешь! Было такое желание. Спросить. Выяснить. Раскрыть. Услышать из его собственных уст, что этот поцелуй был совсем не таким, каким казался, здесь не мужчина целовал женщину — красивую женщину, ничего не скажешь, — но ведь он священник, праведный священник, совершающий об… об… обряд или что там еще! Невинный поцелуй, как в Библии, есть же невинные поцелуи, ведь все, что в Библии, — правда, до единого слова! Вовсе не убивать его, нет! Поговорить. Спросить о ней. Но как бы тогда он объяснил то, что его руки были у нее под юбкой, ее трусики были спущены до колен? Это не было невинным поцелуем, и не могло быть таковым! Ее блузка была расстегнута, и груди обнажены. „О, груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков“.[29] И твои поцелуи — как лучшее вино, которое мягко входит в меня, скользя меж губ и зубов, скользит вниз, — нет, это был не невинный поцелуй, отнюдь.»
Телефон зазвонил без двадцати час — и пяти минут не прошло, как Уиллис вышел за воскресными газетами. Услышав голос в трубке, Мэрилин в то же мгновение поняла, что они следят за ее домом, выжидая момента, когда Уиллиса не окажется дома.
Голос произнес по-испански: «Добрый день».
