Александра Маринина - Я умер вчера
Сердце у меня упало. Имущество. Если бы я мог поделить его с Викой и остаться в живых, я не сидел бы сейчас здесь. В том-то весь и смысл, что я не могу отнять у жены ничего, кроме своей одежды и туалетных принадлежностей. Да, нищие не нужны, как выяснилось, нигде, даже в кризисных центрах.
– И каков минимальный размер имущества, с которым можно к вам прийти? – спросил я безнадежно.
Лутов легко рассмеялся и налил мне минеральной воды из стоящей на столе бутылки.
– Минимального размера не существует. Сколько есть – столько и есть. Если нет ничего – значит, ничего. Мы принимаем к себе всех. Мы не делим своих пациентов на богатых и бедных. Суть, Александр Юрьевич, не в том, кто сколько нам принесет, а в том, кто сколько заработает, живя с нами. С того момента, как вы вливаетесь в наши ряды, все, что вам причитается от всех видов деятельности и по всем гражданско-правовым отношениям, становится общим достоянием. Центр обеспечивает всех пациентов обильной и вкусной пищей, хорошими жилищными условиями, наличными деньгами на покупку одежды и личных вещей. Но всех – в равных долях, независимо от того, сколько человек заработал на самом деле. Все, что остается, идет на развитие.
– Вы хотите сказать, что те, кто заработал мало, живут за счет тех, кто заработал много?
Я не верил своим ушам. Какой-то доморощенный коммунизм-коллективизм. Раскулачивание тех, кто умело ведет хозяйство, и экспроприация в пользу тех, кто ничего не умеет и не хочет делать. Наша многострадальная страна уже прошла через это и на собственном печальном опыте убедилась, что ни к чему хорошему это не привело. Зачем же повторять ошибки?
– Я хочу сказать, что те, кто заработал больше, делятся с теми, кто заработал меньше, – мягко поправил меня Лутов. – На этом принципе построена жизнь любого экономически нормального общества. Богатые граждане платят в государственную казну высокие налоги, и именно из этих денег выплачиваются социальные пособия пенсионерам и неимущим. И это правильно. Это справедливо.
– Но ведь при этом богатые все-таки остаются богатыми, – возразил я. – Они и после уплаты налогов живут в больших хороших домах и ездят на дорогих автомобилях, а бедные и после получения пособия остаются бедными, только что с голоду не умирают. А вы их делаете одинаковыми. Мне это не кажется справедливым.
– Александр Юрьевич, вы когда-нибудь задумывались над тем, почему сегодня так много людей нуждаются в помощи психологов и психиатров? Я имею в виду – здесь, в России. Кто-то из великих и мудрых сказал, что сделать всех людей равными в имущественном отношении нельзя. Можно в какой-то момент отобрать у всех поголовно все, что есть, и заново переделить между всеми, дав каждому поровну. И что будет через год? Кто-то сможет свое богатство приумножить, использует его с умом, а кто-то прогуляет его, пропьет, растранжирит. И все. И снова все оказались неравными. А вот от воспитания, именно от воспитания зависит, с каким достоинством человек будет переносить это неравенство. Поскольку у нас в стране неравенства якобы не было на протяжении нескольких десятков лет, то и людей никто соответствующим образом не воспитывал. Люди не привыкли к мысли, что огромная разница в уровне жизни между соседями – это нормально. Нормально не в смысле «хорошо», а в смысле – широко распространено и вполне естественно. Людей корежит от этого, они не умеют с этим жить, они сходят с ума от злобы, зависти, ненависти и даже от простого недоумения: как же так? В одной школе учились, я был отличником, а он – двоечником, я в институт поступил, а он дурака валял, хулиганил, воровал, даже подсел в свое время за что-то, не то за изнасилование, не то за драку, я добросовестно вкалывал на своей инженерной должности, а он водку пил и девок любил, шестерил на какого-то мафиози, а теперь я – безработный, а он – на «Мерседесе» и весь сотовыми телефонами обвешанный. Люди перестают чувствовать логику происходящего и теряются. Отсюда и психологические кризисы. И вот такой потерянный человек приходит к нам. Мы даем ему работу, к которой у него душа лежит и которая у него хорошо получается, снимая таким образом комплекс неудачника. Он не знает, сколько реально он зарабатывает, потому что по нашим правилам никто свою зарплату в собственные руки не получает. Наши пациенты работают только на наших предприятиях, а там установлен жесткий порядок: все деньги перечисляются на счет центра и никаких сведений о заработках, ни о своих, ни о чужих, пациенты не получают. Уровень жизни мы всем обеспечиваем одинаковый, а так как никто не знает, сколько реально заработал он и сколько – его сосед, то нет ни ревности, ни зависти, ни ненависти. Если человек не умеет справляться с условиями реально существующей жизни, не может адаптироваться к объективным экономическим условиям страны, где он живет, мы создаем для него другие условия. И он выходит из кризиса, справляется со своими проблемами.
– А что потом? – спросил я. – Когда он выйдет из кризиса, он может от вас уйти?
– Конечно, – снова рассмеялся Лутов. – Мы никого не удерживаем.
– И многие уходят?
– Никто. Ни один человек за все годы существования центра не захотел вернуться в тот мир, в котором ему было так больно и плохо, что он вообще жить не хотел. Вам это, может быть, пока непонятно, потому что вам не приходилось жить в атмосфере любви, согласия и доброжелательности. В обычной жизни нас любят два-три человека, я хочу сказать – по-настоящему любят, искренне и преданно. А со всем остальным человечеством мы пребываем в состоянии войны или в лучшем случае взаимной терпимости сквозь зубы. В нашем центре все по-другому. Разумеется, далеко не все люди умеют желать другому добра и принимать его таким, каков он есть, но у нас этому учат. Групповые и индивидуальные занятия с опытными психологами ведутся ежедневно и являются для всех обязательными. Это лечение, без которого нельзя обойтись.
Я услышал, как хлопнула входная дверь, в коридоре раздались чьи-то шаги, и вопросительно взглянул на Лутова. Его лицо мгновенно стало жестким, и со своим лысым черепом и горбатым носом он теперь напоминал большую хищную птицу.
– Прошу прощения, – сухо сказал он, – я на минуту вас покину.
Он вышел из комнаты и плотно притворил за собой дверь. До меня доносился женский голос, что-то раздраженно и быстро говоривший, и голос Лутова, но слов разобрать я не мог, впрочем, не очень-то и старался. «Минута» превратилась в добрых пятнадцать, но я их почти не заметил, судорожно обдумывая услышанное. Уход со всем имуществом? Похоже на секту. Я слышал, есть такие религиозные секты, которые требуют от своих адептов чего-то подобного. Но, с другой стороны, Лутов почти ничего не говорил о религии и вероучении, так, обмолвился во время нашей прошлой встречи почти месяц назад. И потом, я что-то не слыхал, чтобы секты создавали собственные предприятия и обеспечивали своих членов полезной работой. Для них весь смысл ухода с имуществом в том и состоял, чтобы на эти средства поддерживать сектантов, которые ничего не делают, только молятся и пропагандируют свое учение. В конце концов, какая мне разница? Я должен думать только о том, годится ли это для меня. И пришел к выводу, что годится. Даже более чем. Никаким имуществом я не рискую, ибо приду к ним голым и босым, с десятком рубашек и тремя костюмами. Зато получу работу, которую умею и люблю делать. Например, займусь той самой телевизионной программой, о которой мне в прошлый раз говорил Лутов. А если с программой у них не получится, то ведь есть газета, а я по образованию как-никак журналист. И Вика не захочет меня убивать, если я прямо сегодня предложу ей развод без раздела имущества. Она отменит свой заказ. Только вот мать… Непонятно, как быть с ней.
Лутов вернулся в комнату, и почти следом за ним вошла женщина лет сорока с опухшими от слез глазами. В руках у нее был поднос с чайником, чашками, сахарницей и огромной тарелкой, на которой аппетитной горкой возвышались источающие аромат корицы круглые плюшки. Женщина посмотрела на меня как-то затравленно, но при этом улыбнулась.
– Угощайтесь, пожалуйста.
Она ловко расставила на столе чашки, пристроила блюдо с плюшками и заискивающе глянула на Лутова.
– Еще что-нибудь подать?
– Нет, иди. Спасибо, – холодно ответил он, кивком головы отпуская ее, как прислугу.
Женщина вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Наверное, это жена Лутова, подумал я. Похоже, у них тоже в семейной жизни не все в порядке. Чудеса, да и только! Мне казалось, у такого мужика, как Лутов, вообще не должно быть проблем, бабы его наверняка обожают, если уж даже на меня подействовало его обаяние.
– Ваша супруга отлично готовит, – восхищенно сказал я, откусив кусок мягкой горячей плюшки.
– Это не жена, – коротко ответил Лутов.
Я понял, что он не горит желанием обсуждать женщину, которая только что плакала, а потом подавала нам чай.
