Александра Маринина - Смерть и немного любви
– Послушайте, Марат, – заговорил Турбин, – вы уж позвольте нам самим разобраться с нашей жизнью. В конце концов, крабовые палочки можно и не есть, но это мы будем решать вдвоем с Элей, а не втроем с вами.
– Конечно, палочки можно и не есть, – покладисто согласился Латышев, – можно носить обноски, можно ездить на метро, а отдыхать у родственников в деревне, где деревянный сортир на грядках и нет горячей воды. Все можно. Вопрос только в том, нужно ли. Ради чего, ради какой сверхценности Эля должна менять свои привычки и свой образ жизни, к которому она приучена с самого детства? Эленька, детка, скажи мне, старому и глупому, что это за ценность такая? Во имя чего ты собираешься приносить жертвы?
– Мы любим друг друга, – сказал Турбин, поняв, что Эля совсем растеряна и ничего толкового сказать не может, чтобы оборвать наконец издевательства Латышева. – И ради этого можно пойти на любые жертвы.
– Согласен, – снова кивнул Марат. – В таком случае я хочу, чтобы Эля мне объяснила: чем то чувство, которое она испытывает к вам, отличается от того, которое она испытывала ко мне, причем совсем недавно, буквально за неделю до того, как познакомилась с вами. Объясни мне, Эленька, будь так добра: что такого ты чувствуешь по отношению к нему, чего не чувствовала ко мне. А, детка?
– Прекратите, наконец, издеваться над ней, – зло произнес Турбин, – вы же видите, она не может вам ответить, и вообще на этот вопрос никто ответить не может. Есть любовь и есть все остальное, и если найдется человек, который сможет сформулировать это различие и дать универсальное определение любви, ему дадут Нобелевскую премию.
– О, в вас заговорил философ, – обрадовался Латышев, – что ж, давайте займемся философией, раз уж с экономикой у нас не получается и считать деньги вы не хотите, особенно чужие. Эля нам с вами ответить не может, тогда ответьте вы. Что в вас есть такого, ради чего она должна пойти на жертвы? Обеспечить ей нормальную жизнь вы не можете, вы приведете ее в квартиру к старенькой маме. Может быть, вы понимаете ее лучше, чем остальные? Может быть, она – сложная страдающая натура, которая много лет не находит понимания у окружающих, и вдруг появились вы, с которым ей легко? Нет? Может быть, вы гениальный ученый, открывший новое направление в философии, и она ценит и любит вас именно за это? Восхищается вами и вашей ролью в науке? Простите меня, Валерий, но наша с вами девочка за всю жизнь прочитала полторы книжки и вряд ли сможет оценить должным образом ваш вклад в науку.
– Вы пытаетесь вычленить составные элементы из интегрального понятия, – снисходительно улыбнулся Турбин. – Как философ могу вам сказать, что это занятие бесперспективное.
– Прелестно. Значит, остается одно. И это меня радует.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Турбин.
– То же, что и вы. От вас бабы млеют. И вам как философу, – он насмешливо улыбнулся при этих словах, – должно быть стыдно и противно, что девушка любит в вас только самца с твердым большим членом. Мы с вами только что выяснили, что ничего другого в вас она не видит. Вы, вероятно, сложная и интересная личность, и наверняка найдется женщина, и не одна, которая увидит в вас именно это и любить вас будет именно за это, а не за то, что вы способны заставить ее испытать оргазм.
– Прекратите, Марат, вы переходите всякие границы!
– Отнюдь, я просто трезво оцениваю ситуацию. Да, я в плане секса хуже вас, но вы, опять-таки как философ, не можете не понимать, что секс создает восемьдесят процентов браков, но не удерживает и не скрепляет ни одного. Ни одного, я это подчеркиваю. Потому что максимум через год происходит насыщение, и если за этот год супруги не стали близкими друзьями, то никакие многократные оргазмы и никакие феерических размеров пенисы брак не спасут. Вот и задайте себе вопрос: что будет с вами через год? Год вы благополучно протрахаетесь, и если вы не будете выпускать Элю из постели, она, может быть, и не заметит, в каком убогом жилище обитает и какой гадостью вы ее кормите. А потом?
– А потом она привыкнет жить так, как всегда жил я, – спокойно ответил Турбин.
– Вы ошибаетесь, – возразил Латышев. – Все не так однозначно. Чтобы сохранить ваш брак, вам нужно за год сделать две вещи – стать Эле близким другом и приучить ее к нищете. Если вы собираетесь весь год посвятить плотским утехам, то эту задачу не решите, у вас на нее не хватит ни сил, ни времени. Если же пренебречь сексом, то год она не продержится. Так что, выражаясь вашими же словами, дело бесперспективное.
– Я не понимаю, чего вы добиваетесь, Марат. Вы явились сюда, как к себе домой, стали оскорблять Элю, втянули меня в какую-то бессмысленную дискуссию о любви и браке. Зачем? Вы хотите, чтобы Эля бросила меня и вышла замуж за вас?
– Конечно. Я этого хочу и совершенно этого не скрываю. А добиваюсь я только одного: чтобы Эля увидела перед собой одновременно двух любящих ее мужчин и посмотрела на них обоих трезвыми, незамутненными глазами. И пусть она, глядя на них, сделает свой выбор, пусть решит, кого ей предпочесть. Того, от которого она не может получить ничего, кроме интенсивного и, вероятно, затейливого секса. Или того, который может дать ей благополучие, тот уровень жизни, к которому она привыкла, поездки, наряды, рестораны, который может обеспечить ее привычное безделье, потому что не заставит ее идти работать, а для домашних дел наймет домработницу, который будет дарить ей драгоценности и украшения. Единственный недостаток этого второго кандидата – он не так силен в постели. Но уже через несколько месяцев Эля поймет, что это не только не самое главное, это вообще не имеет никакого значения.
– Типичные рассуждения импотента, – фыркнул Турбин. – Отрицание ценности того, в чем сам не силен. Это ваша собственная теория или вы где-то это вычитали?
«Отлично, – подумал Латышев, – все-таки я вынудил этого сопливого интеллигента перейти на взаимные оскорбления. Он долго держался, надо отдать ему должное, но теперь дело пойдет быстрее, он теряет контроль над собой. Да, теперь я понимаю, почему Тамила не успела рассорить их за две недели. Он по темпераменту флегматик, и в беседе с ней он никогда не допустил бы ничего такого, что уронило бы его в Элиных глазах. Тамиле не пристало вести с ним разговоры о сексе, точно так же как она не могла при нем говорить обо мне, потому что Эля расценила бы это как предательство с ее стороны. А мне все это можно, я не выдаю ничьих секретов, я говорю о себе и своих чувствах».
– Вы противоречите сами себе, – спокойно заметил он. – Мужчина, который не может ничего, кроме как трахаться, начинает отрицать ценность всего остального. Знаете, кто уверен в том, что секс – это главное? Нищие неудачники, которые больше ничего не смогли в жизни сделать. Вот и утешают себя тем, что в постели они – гении, а все остальное неважно. Вы же философ, стало быть, должны понимать, что сексуальность – не продукт цивилизации, она заложена в человеке от природы, и гордиться своими анатомическими данными и физиологическими возможностями так же глупо и недостойно настоящего мужчины, как, например, гордиться густыми волосами или красивыми глазами. Этим может гордиться женщина. А настоящий мужчина ценен только тем, чего достиг, чего добился, что сумел сделать, создать, изобрести. Так вот, Валерий, мне есть чем гордиться. А вам?
Марат перевел взгляд на Элю, которая сидела замерев, как кролик перед удавом, и боялась пошевелиться. По ее лицу было видно, что она никак не может уловить суть спора, поэтому не может понять ни приводимых соперниками аргументов, ни оценить правоту кого-то из них. Нужно было, как говорят в научных кругах, снизить уровень дискуссии.
– Элечка, я обращаюсь к тебе. Я не настаиваю на том, чтобы ты принимала решение прямо сейчас, это решение трудное и болезненное. Но прежде чем ты его примешь, я хочу, чтобы ты все взвесила. Наш с тобой роман длился год. Твои отношения с ним, – он кивнул на Турбина, – длятся только пять месяцев. Мы с тобой гораздо больше привязаны друг к другу, потому что знаем друг друга дольше. Это тебе понятно?
Эля послушно кивнула, как примерная ученица, которой объясняют теорему на уроке геометрии.
– Мое финансовое положение таково, что я могу обеспечить тебе нормальное существование. А что касается секса, то вспомни Балатон. Разве ты была недовольна мной? У нас все получалось, и нам было очень хорошо. И потом, в Москве, нам тоже было хорошо. А теперь представь себе, что ты первый раз в жизни ешь персики. Они такие вкусные, что ты съедаешь сразу три килограмма, и тебе кажется, что ты можешь без остановки есть их тоннами. Но уже на пятом килограмме тебе становится дурно. Назавтра ты смотреть на них не можешь. А через месяц ты начинаешь относиться к ним совершенно спокойно, с удовольствием ешь, когда тебе их приносят, и даже не вспоминаешь о них, когда их нет на столе. То же самое происходит и с сексом. Это тоже понятно?
