Николай Иванов - Наружка

Моряшин стиснул руль. Лучше бы молчал, и тогда не пришлось бы уничтожать такой прекрасный сибирский город!

— Ко-остя, милый Кот Матроскин, — положила остренький подбородок на его плечо Катя. Погладила белые суставы на сжатых кулаках. Но ведь для Кота Матроскина это, а не Моряшина… — Ты это серьезно?

— А ты думаешь, я не могу любить? — глядя в лобовое стекло и ничего не видя впереди, с горечью спросил Моряшин.

— Можешь, Костя, можешь, — Прошептала на ухо девушка. Но опять же не от нежности, а потому что подбородок на плече. Моряшина ли провести на мякине? — И мне очень приятно твое внимание.

Приятно — это даже меньше, чем мило.

Странно, но мозг Кости оказался способным только фиксировать слова, различать их тональность и давать им оценку. А сам Моряшин по-прежнему сидел в оцепенении, глядя перед собой. На вздыбленной земле самым надежным для него оказался руль, за который и держался. Выпустишь — уйдет последняя опора. Зря Лагута сегодня так распорядился, пусть продолжалось бы все, как прежде…

Катина рука дотронулась до его щеки, погладила. Сначала хотелось отстраниться, затем прильнуть к ней, но Моряшин остался сидеть как сидел. Выручил тот же Лагута:

— У нас посадка.

Ему из строительной будки дворик перед офисом как на ладони, а из машины пока ничего не видно.

— Давай я поведу, — предложила Ракитина, резонно опасаясь за состояние Моряшина.

Но тот лишь поджал губы и включил скорость. Выкатились ровно, легко вписались в поток — не Москва — и привязались к «бээмвешке». Она вытянула их на ремонтируемый мост через Енисей, повела по закоулкам и в конце концов удостоила чести быть принятыми во дворе клинической больницы. К «БМВ» тут же подскочили парень с девушкой, заглянули внутрь, что-то докладывая.

— Я на опережение, — первой просчитала ситуацию Катя и узким тротуарчиком средь золотистых лип перебежала к центральному входу.

Интуиция не подвела ее. Гость вышел из машины, в сопровождении парня направился туда же. Катя, к этому времени получившая в гардеробе халат, прихорашивалась перед зеркалом, когда вошедших остановили:

— Молодые люди, у нас вход строго в халатах, — подняла руку, как шлагбаум, бдительная гардеробщица. — Вы в какое отделение идете?

Когда об этом же спросили Катю, она из вывешенного поэтажного списка назвала хирургическое — к послеоперационным пускают всегда. Объект же назвал сразу палату, заодно и поинтересовался:

— К нему сегодня приезжали, не знаете?

— Нет, такого еще не посещали. День только начался, милок.

Посетительницы от санитарок и медсестер отличаются тем, что набрасывают халат на плечи. Катя надела его в рукава и вслед за мужчинами прошла в радиологическое отделение. Задержала бродившую по коридору девочку, наговорила ей всяческих комплиментов про прическу и тапочки, но дождалась, когда отойдет от своего поста дежурная медсестра. Вмиг оказалась около ее столика со списком больных: фамилия, номер палаты. Мысленно поблагодарила медсестру за разборчивый почерк — «Байкалов Егор Никитович». И — снова к скучающей девочке. Кате привязаться языком, создать вокруг себя толпу — несложный опыт, а больной — все разнообразие…

— Возьми в работу еще одну фамилию, — встретившись во время обеда, передал Лагута больного Соломатину.

— Смотрите, зашьетесь в связях, сам объект не увидите, — порекомендовал Борис.

Лагута даже опустил ложку в тарелку с борщом. Но про-, молчал. Простительно для первого раза. Он же не вываливает массу номеров машин, приезжавших в офис, адреса банков, которые посетил объект. Все это в анализе, а сейчас — конкретный человек в больнице. Кто он и почему оказался там — это работа опера и разыскников, а они — «наружка». Они дают связи и фиксируют все происходящее вокруг объекта. И не лезут в чужой огород, оберегая одновременно и свой от дилетантов.

— Его охраняют, — припас как приправу ко второму: блюду майор. Однако, приученный верить только фактам, сам же внес сомнение: — Или стерегут.

Поели второе, и Борис дождался, когда Лагута выдаст последние известия под компот:

— Он — руководитель артели по золотодобыче. Я заходил к главврачу. Есть подозрение, что Байкалов попал под какое-то мощное излучение. Или его облучили. Пришлось устроить Катю нянечкой в больнице, попробует что-нибудь узнать изнутри.

— Это… не опасно? — наивно высказал Соломатин первое, что пришло в голову. После того, как Катя положила в номере телефонную трубку, они практически не общались. Какое у нее настроение?

— Есть опасность даже замерзнуть в бане, — не выпуская ложку, развел руками Лагута. — Как твои дела?

— Ты знаешь, интересно. Если не утону в информации, открою много нового для себя.

— Определяйся быстрее по нам — что делать, кого вести. И, пожалуйста, не тони. Когда-нибудь на досуге просветишь по золотишку.

— Попробую. А… Катя там с ночевкой?

Лагута повертел пустой стакан. Когда дважды в течение минуты звучит одно и то же имя, присматривать нужно не только за своим сменным нарядом, но и ближайшим окружением.

Ответить не успел. Подошел с подносом местный оперативник.

— Приветствую. Уже поели? Марков моя фамилия, — представился он Лагуте.

— Фамилия Байкалов тебе о чем-нибудь говорит? — задерживаясь с уже собранной посудой, спросил Соломатин.

— Байкалов? Байкалов… Есть. Докладываю. Двадцать семь приисков, не самых худших. Крут, самолюбив, неподвластен начальству и кому бы то ни было. Волк, который охотится сам по себе. В то же время достаточно осторожен с законом. Одним словом, не любит опеку. Откуда фамилия?

— Добыли, — не стал распространяться о работе «наружки» Борис. — Я в кабинете.

— Считай, что я тебя уже догнал, — не снимая тарелки с подноса, Марков набросился на еду.

Чувствуя, что капитана больше волнует Ракитина, чем заболевший старатель, Лагута предложил:

— В восемнадцать тридцать поеду за ней. Могу захватить.

— Тогда я жду тебя в управлении, — не стал невинно отнекиваться Соломатин.

— Прекрасно, — констатировала Катя, повязав косынку и со шваброй представ перед зеркалом. Убрала ваткой остатки макияжа, теней. Санитарка — хозяйка швабры и помойного ведра, а не фотомодель на конкурсе. К тому же отмеренные коридорные гектары предстояло убирать не понарошку.

— О, у нас новенькие, — неизменным возгласом встречали ее в мужских палатах и начинали запахиваться, расчесываться, прибираться.

— Что ж вы лежите тут. Такая погода за окном. Пора выписываться, — орудуя тряпкой, поддерживала любой контакт Катя.

— Зачем теперь выписываться. Смысла не видим. Мы остаемся с вами.

Бедные мужики. Смысл они углядели. Когда здоровые бегали по улицам, и взгляда им некогда остановить. А вот отлучили на какое-то время от женщин — готовы отжимать тряпку и менять воду.

— А все-таки дома лучше, — усмиряя в себе ехидство, убеждала Катя.

В палате Байкалова оказались посетители — жена и дочь лет одиннадцати.

— Можно я вас немного побеспокою? — напросилась Катя. В больницах даже министры подчиняются белым халатам.

— Конечно, конечно, — разрешила жена.

— Оставайтесь, вы мне не мешаете, — остановила ее Ракитина, когда она хотела выйти из палаты. Авось какое слово услышится…

Бесполезно. Ни одного слова не произнесли, пока она не закрыла за собой дверь.

И вновь приятное для самолюбия, но ненужное ей:

— Какая симпатичная у нас новенькая.

Помечталось: сказал бы что-либо подобное Борис! У Моряшина и то больше слов нашлось. Неужели для притирки обязательно требуется шлифовка, да еще наждаком по обнаженной ране?

К концу уборки спина не разгибалась, и она с наслаждением опустилась на диванчик около дежурной. Та, молоденькая, как прыщичек, но уже видно, что вертихвостка, обрадовалась:

— Ой, посмотри здесь, я на миг исчезну.

И шмыгнула в палату, где, как припомнила Катя, лежал в окружении телевизора, сервизов и картин парень-бизнесмен. С подобными отдельными «генеральскими» палатами у нее уже складывались ситуации, когда к объекту под видом медсестер шастали девочки. Как положено, в халатиках, а вот под ними — ничего. Случилось это в Тбилиси, лет десять назад: Катя легендировалась под дежурную и даже получала от объекта шоколадки, когда предупреждала о появлении его жены. Тогда ее донесения пестрили сокращениями «п/а» — половой акт. То же самое писали ребята, наблюдавшие за женой, — парочка друг друга стоила.

Сегодня, во время уборки этого «генеральского» люкса, бизнесмен долго наблюдал за ней с кровати, но, наверное, она оказалась не в его вкусе: промолчал. За что получил самый небрежно вымытый пол и не протертый подоконник. Из принципа. Потому что ей даже признание в любви Моряшина как проходящая электричка: вроде была, но не увезла. Сиделось удобно, успокоительно, но пришлось встать, когда от Байкалова вышли жена и дочь, спустились вниз. Через несколько минут Катя увидела их в окно: девочка вела мать под руку, прильнув к ней. Но когда хотела вновь вернуться на диван, замерла: за ними последовала машина.