Донна Леон - Счет по-венециански
Он открыл дверь, вылез из машины, обошел ее и, став у окна со стороны делла Корте, сказал:
— Завтра вечером пошлю в бар своих людей. Если он и Мара будут там, думаю, возьмем без труда.
— Обоих? — уточнил делла Корте.
— Да. Она наверняка станет более разговорчивой, после того как проведет ночку в камере.
— Вы же вроде собирались устроить ей беседу с психиатром.
— Я и не отказываюсь. Только пусть сначала почувствует на себе, что такое тюрьма. Страх обычно развязывает язык, в особенности женщинам.
— Вот вы какой! Хладнокровный злодей, да? — проговорил делла Корте не без уважения.
Брунетти пожал плечами.
— Она может знать что-то, имеющее отношение к убийству. Чем сильнее она будет напугана и растеряна, тем скорее расскажет нам то, что знает.
Делла Корте улыбнулся, трогаясь с места.
— А я уж было подумал, что вы вот-вот начнете мне рассказывать сказки про шлюх с золотым сердцем, — бросил он на ходу.
Брунетти оттолкнулся от машины и зашагал в сторону вокзала. Он сделал пару шагов, обернулся, глянул вслед делла Корте, который уже поднимал стекло.
— Людей с золотым сердцем не бывает! — выкрикнул Гвидо, но капитан, похоже, его не услышал.
На следующее утро синьорина Элеттра первым делом сообщила ему, что нашла ту статью о Тревизане в «Газеттино», но что она представляет собой совершенно безобидный рассказ о совместном предприятии — туристической фирме, которую он организовал через торговые палаты Венеции и Праги. В жизни синьоры Тревизан, по крайней мере если верить журналисту светской хроники, тоже не было ничего скандального.
Хотя Брунетти и ожидал чего-то подобного, он все же ощутил разочарование. Он попросил синьорину Элеттру обратиться к Джорджо — к собственному удивлению, комиссар уже говорил о нем, будто о старом друге, — и попросить его добыть список звонков, поступавших на телефонный номер бара «У Пинетты». Затем он неторопливо прочел накопившуюся почту и сделал пару звонков по поводу одного из писем.
После этого он позвонил Вьянелло и распорядился отправить в бар «У Пинетты» троих сотрудников, чтобы арестовать Мару и ее сутенера. И больше у него уже не оставалось выбора, кроме как заняться наваленными на столе бумагами. Он так и поступил, но воспринимать всерьез то, что он читал, удавалось с трудом: МВД прислало статистику по кадровому обеспечению на ближайшие пять лет, расчет, во что может обойтись установка компьютерной связи с Интерполом, а также техническое описание и боевые характеристики новой модели пистолета. Брунетти с отвращением отпихнул все эти бумаги в сторону. Не так давно квесторе получил извещение от министра внутренних дел о том, что в следующем году бюджет полиции планируется урезать на пятнадцать, а может, и на все двадцать процентов и что роста финансирования в ближайшем будущем не предвидится. А эти дураки из Рима все шлют и шлют им какие-то проекты, планы, будто денег у полиции хоть отбавляй, будто их еще не все разворовали и перекачали на секретные счета в Швейцарии.
Он взял листок с техническим описанием пистолета, который никто никогда не купит, перевернул его и стал составлять список людей, с которыми хотел поговорить: вдова Тревизана, ее брат, ее дочь Франческа и еще кто-нибудь, кто мог бы дать ему точную информацию и о профессиональной деятельности, и о частной жизни Тревизана.
В другую колонку он начал вписывать то, что не давало ему покоя: рассказ (или выдумка) Франчески о том, что ее могут похитить; нежелание Лотто предоставлять ему список клиентов Тревизана; изумление Лотто при упоминании имени Рино Фаверо.
Но больше всего, осознал он, его занимали эти телефонные номера, эти звонки в самые разные места, здесь по-прежнему не было ни мало-мальски четкой картины, ни сколько-нибудь внятных объяснений.
Он полез в нижний ящик стола за телефонным справочником и вдруг подумал, как было бы удобно, по примеру Фаверо, вести отдельную записную книжку с телефонными номерами, по которым особенно часто звонишь. Но сейчас он искал номер, по которому не звонил вообще никогда, не желал требовать плату за когда-то оказанную услугу.
Это случилось три года тому назад. Как-то вечером ему позвонил приятель, фармацевт Данило, и попросил Брунетти заехать к нему домой. Приехав, Гвидо обнаружил, что у его друга огромный фонарь под глазом, словно он только что серьезно подрался. Выяснилось, что драки как таковой не было, ибо сам Данило никого и пальцем не тронул.
Он как раз закрывался на ночь, когда в аптеку вломился какой-то молодой человек. Данило совсем не сопротивлялся, не издал ни звука, даже когда тот кинулся к шкафу, где хранились наркотические лекарственные препараты, и схватил семь ампул морфия. Но он узнал налетчика и крикнул ему вслед: «Роберто, так нельзя!» — за что немедленно получил оплеуху, да такую сильную, что отлетел и ударился об угол прилавка.
Роберто, как было известно не только Данило и Брунетти, но и почти всей полиции города, был единственным сыном Марио Беньямино, возглавляющего уголовный суд Венеции. Вплоть до того злополучного вечера наркотическая зависимость не толкала его на применение силы: он доставал все, что нужно, по поддельным рецептам и на деньги, которые выручал от продажи всяких мелочей, украденных из дома родителей или друзей. Но теперь, когда он совершил нападение, пусть непреднамеренное, на аптекаря, он мог считаться уголовным преступником. После разговора с Данило Брунетти отправился к судье домой и провел там больше часа; на следующее же утро судья Беньямино отвез своего сына в небольшую частную клинику неподалеку от Цюриха, где Роберто пробыл полгода; вернувшись, он поступил учеником в гончарную мастерскую близ Милана.
Импульсивное великодушие Брунетти осталось тайной между ним и судьей; до поры до времени эта история была подобно паре страшно дорогих туфель, пылящихся в шкафу: их купили когда-то давно, а носить не стали, и каждый раз, натыкаясь на коробку с ними в поисках чего-то еще или наступая на них в суматохе, хозяин морщится, вспоминая о бездарно потраченных деньгах.
Женский голос в кабинете судьи ответил после третьего звонка. Брунетти представился и попросил соединить с судьей Беньямино.
Через минуту он услышал знакомый голос:
— Здравствуйте, комиссар. Я ждал, что вы позвоните.
— Да, — просто сказал Брунетти. — Мне надо поговорить с вами, ваша честь.
— Сегодня?
— Если это вам удобно.
— У меня будет полчаса, сегодня днем, в пять. Этого хватит?
— Думаю, да, ваша честь.
— Тогда жду вас. У себя, — проговорил судья и повесил трубку.
Главное здание городского уголовного суда располагалось у самого моста Риальто, но не со стороны Сан-Марко, а на той стороне, где находится фруктово-овощной рынок. Те, кто приходят сюда по утрам за покупками, время от времени видят мужчин и женщин в наручниках и кандалах, которых заводят или выводят из многочисленных дверей суда; а частенько между ящиками с капустой и прилавками с виноградом выстраиваются в ряд вооруженные автоматами карабинеры — это означает, что сейчас в зал суда будут конвоировать преступника. Брунетти предъявил вооруженным охранникам свое удостоверение и стал подниматься по широким мраморным ступеням на второй этаж, в кабинет судьи. На каждой площадке было большое окно с видом на Фондако-Деи-Тедески[22] — во времена Республики это здание служило торговым центром для всех торговцев немецкого происхождения, проживавших в городе, а сейчас здесь располагалось Центральное почтовое отделение. Наверху его остановили два карабинера в бронежилетах и со штурмовыми винтовками и попросили предъявить документы.
— Вы имеете при себе оружие? — спросил один из них, после того как внимательно изучил его удостоверение.
Брунетти очень пожалел, что забыл оставить оружие на работе: «сезон охоты» на судей был открыт в Италии уже очень давно, так что все нервничали и проявляли запоздалую осторожность. Он медленно расстегнул свою куртку и широко распахнул ее, чтобы охранник мог достать его пистолет.
Третья дверь направо вела в кабинет Беньямино. Брунетти дважды постучал, и его пригласили войти.
За время, прошедшее со дня, когда Брунетти побывал у судьи дома, они не раз случайно сталкивались на улице и здоровались друг с другом кивком головы, но последний раз Гвидо видел судью не меньше года назад и сейчас был просто поражен тем, как сильно тот изменился.
Хотя судья был старше Брунетти на какие-нибудь десять лет, но сейчас он выглядел как его отец. Глубокие морщины от ноздрей, вокруг рта и на шее.
Его некогда яркие, темно-карие глаза как будто подернулись дымкой. А ниспадавшая свободными складками черная мантия, казалось, была для него не знаком его статуса, а скорее обузой, так сильно он похудел.
— Присаживайтесь, комиссар, — проговорил Беньямино. Голос его остался прежним, глубоким и звучным, как у певца.
